Спустя несколько минут отряд гвардейцев, основательно потрепанный в сражении при Лебенберге, мчался в столицу.

Начальник гвардии рассчитывал, что ему легко удастся пробиться к центру города, но он заблуждался: улицы уже ощетинились баррикадами, шла стрельба, и гвардейцам не удавалось продвинуться дальше предместья. Начальник гвардии был в ярости. Он сыпал ругательствами, оскорблял офицеров, называя их трусливыми бабами, но, к его великому сожалению, эти размышления вслух мало чем помогали в сражении. Раненое ухо болело все сильнее. На него наспех наложили повязку, но она не избавляла от боли, и начальника гвардии охватывала всё большая ярость. Он уже перестал что-либо понимать, а лишь метался по улице на своем коне, изрыгая проклятья. Но тут пуля мятежников ранила его лошадь. Конь взвился на дыбы и понес ошалевшего всадника прямо на баррикады мятежников. Все вокруг решили, что начальнику гвардии пришёл конец.

Справиться с обезумевшей от боли лошадью ему было решительно не по силам. Конь врезался в баррикаду, сложенную из ящиков и бочек, и попросту разнес ее, так что ящики, бочки, коробки, сундуки обрушились на мятежников, которые засели среди них. Раздались вопли боли и ярости, которые в какой-то момент перекрыли треск выстрелов и гул канонады.

А конь мчался дальше по охваченным огнем улицам среди полыхающих домов и разграбленных лавок, вокруг свистели пули, но ни одна из них не задела начальника гвардии, судорожно вцепившегося в конскую гриву.

Охваченный ужасом начальник гвардии вопил, он мчался словно воплощенное безумие, от него шарахались и мятежники, и мародеры, и королевские военные - все, кто в этот недобрый час оказался на улицах столицы.

Словно призрак пролетел он по площади Оперы, сбив с ног нескольких человек и опрокинув пару экипажей. Вслед ему неслись проклятья, но он ничего не мог поделать, потому что конь его, несмотря на ранение и бешеную скачку, отнюдь не выбивался из сил, а наоборот, мчался быстрее и быстрее.

Наконец, впереди показалось массивное, уходящее ввысь здание кафедрального собора. Квартал, окружавший собор, был погружен во мрак, здесь не было боев, словно и мятежники, и королевские войска боялись этой величественной громады, которая теперь будто неслась прямо на начальника гвардии. Он изо всех сил натянул поводья, так что конь, заржав, стал на дыбы, сбросил наездника и исчез во мраке. Начальник гвардии с воплем пролетел несколько шагов, стукнулся головой о каменную стену и потерял сознание. Бутылка шнапса, вылетевшая из кармана, ударилась о каменную стену и разлетелась на сотню осколков.

К нему бросились какие-то люди, сгрудились вокруг него, что-то оживленно обсуждая, а затем поволокли в собор.

Очнулся барон в том самом подземелье, где некогда в компании с архиепископом и канцлером обсуждал план свержения короля.

Канцлер и архиепископ снова были здесь. Но не только они. Чуть поодаль сидела перепуганная прима Оперы, а кроме того, начальник гвардии увидел барона фон Торнштадта и графа фон Плетценбурга.

Фабиан был мрачен. Мятеж начался во время его отсутствия в столице, события вышли из-под контроля и теперь стремительно перерастали в настоящую революцию, что в планы Фабиана никак не входило. Впрочем, по его каменному лицу невозможно было понять, что он охвачен смятением. Сидевший рядом с ним Карл был бледен, у него был измученный вид, и казалось, что изнеженный королевский фаворит вот-вот лишится чувств.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина, и в ней послышался всхлип перепуганной примы:

- Ну, сделайте же что-нибудь! Сделайте что-нибудь, боже мой! – двойной подбородок примы затрясся, тучное тело заколыхалось от рыданий.

Архиепископ со злорадством и отвращением смотрел, как по жирной физиономии его бывшей любовницы текут румяна, белила, помада. Канцлер, заметив взгляд прелата, с досадой отвернулся.

- Уберите эту бабу! – послышалось из темного угла, где в большом кресле полулежал начальник гвардии. – Уберите, или я зарублю ее своей саблей!

- Сударь! – канцлер пытался принять возмущенный вид, но это получалось у него вяло и неубедительно.

- Замолчи! – непонятно, кому было адресовано это шипение начальника гвардии: не то оперной приме, не то канцлеру.

Фабиан с презрительной усмешкой наблюдал за происходящим, Карл нервно кутался в забрызганный грязью плащ.

- Господа, господа, - озабоченно произнес архиепископ, - сейчас не время для препирательств. Действительно, этой… этой даме здесь не место …

Он позвонил в серебряный колокольчик. Явился соборный служка, и прелат жестом приказал ему увести приму. Но та заупрямилась, разразилась новым потоком рыданий и рухнула на канцлера, едва его не задавив. Канцлер издавал хрюкающие звуки, которые можно было интерпретировать и как мольбу о помощи, и как слова утешения.

Но тут наверху послышалась пальба, которая, впрочем, почти сразу стихла. К счастью для собравшихся, приме хватило этого времени, чтобы слабо взвизгнуть и лишиться чувств. Воспользовавшись этим обстоятельством, соборный служка, призвав на помощь своего товарища, выволок приму из подземелья.

- Зачем вы ее сюда привели, господин канцлер? – зло поинтересовался начальник гвардии, прижимая ладонь к затылку, на котором вырастала огромная шишка. – Кажется, вы с перепугу спутали кафедральный собор с оперным театром.

- Замолчите, сударь! – устало проговорил канцлер. – Вы разве не видели, что творится в городе? Кругом мятеж, мой особняк разгромлен, все правительство бежало!

- А, так, значит, ваш особняк еще не сожгли? – ехидно поинтересовался начальник гвардии. – Жаль. Вы этого заслуживаете.

- Замолчите! – в который уже раз повторил канцлер.

- Это вы замолчите! – огрызнулся начальник гвардии. – Вы просто болван! Я вас предупреждал! Еще несколько часов назад все можно было спасти, если бы вы действовали, а не заседали со своими толстозадыми глупцами-министрами!

- Несколько часов назад! Несколько часов назад! – воскликнул канцлер неожиданно тонким голосом. – Да мы все равно ничего не сумели бы сделать! Вы видели, сколько там мятежников? Их целая армия! У них есть даже пушки и черт знает что еще!

- Довольно, господа! - вмешался архиепископ. – Довольно!

Но тут канцлер, как будто только что вспомнив о присутствии прелата, заговорил с неожиданным напором:

- Не вы ли, ваше преосвященство, препятствовали тому, чтобы мы вовремя раскрыли этот заговор и арестовали мятежников? Что вы нам говорили? «Всё идет как надо»! Кажется, это были ваши слова? Что ж, всё и впрямь идет как надо. Вы видели, что творится в городе? Значит, именно этого вы хотели? Может быть, вы заодно с этими… этими революционерами? И почему вы явились сюда вместе с этим негодяем? – канцлер презрительно указал пальцем на Фабиана. – Вы ведь знаете, что он заодно с мятежниками, что он им покровительствовал, что он им помог свить осиное гнездо в Лебенберге! А вы, барон фон Торнштадт, что вы на это скажете?

Фабиан выпрямился и бросил на канцлера уничтожающий взгляд.

- Начальник гвардии прав, - процедил он. – Вы – глупец!

- Господа, господа! – архиепископ примиряюще поднял руки. – Сейчас не время выяснять отношения. Нужно срочно что-то предпринять, или все мы погибнем… У нас есть план…

- План! – зло бросил начальник гвардии, трогая шишку на голове. – Какой план? Кто его придумал? Уж не барон ли фон Торнштадт, устроивший весь этот мятеж? Ведь это его рук дело, не так ли?

На губах архиепископа блуждала неуверенная улыбка. Наконец, он развел руками, как будто окончательно потеряв всякую надежду кого-то в чем-то убедить.

- Мы все устали, - проговорил он. – Сейчас я распоряжусь, чтобы нам принесли немного вина.

- Я буду пить пиво, - невежливо буркнул канцлер. – И пусть мне принесут сосисок.

- А я – шнапс, - отрубил начальник гвардии. – И без всяких сосисок.

Архиепископ покорно кивнул.

- Ваше преосвященство, - проговорил Фабиан. – Мне нужно сказать вам несколько слов.