Наконец, Отто поднял голову и бросил взгляд в окно.

- Рассвет, - произнес он, и в голосе его звучала радость. – Наконец-то! Мрак уходит. А с ним и мой порок… Хотя бы на время. До следующей ночи…

- Помолитесь о прощении за свои смертные грехи, если вам так хочется, ваше высочество, - с иронией сказал Фабиан, легко поднимаясь на ноги и деловито натягивая штаны. – А лучше идите в постель, вы же не спали всю ночь!

- Нет, - сказал Отто, и в его обычно мягком голосе звучала решимость. – Вели седлать коней.

- Что? – изумленно спросил Фабиан.

- Мы уезжаем. Немедленно.

- Уезжаем? Принц, куда вас понесло? Мне казалось, ваш припадок закончился.

- В Лебединый замок.

- Могу ли я узнать, какого черта вам там понадобилось, мой очаровательный порочный святоша? Если решили исповедаться в своем грехе, то напомню, что ваш венценосный братец вовсе не священник, а такой же содомит как вы. Да что вам понадобилось в Лебедином замке, скажите на милость!

- Тебе не следует этого знать.

- Нет, Отто. Ты болен, ты никуда не поедешь!

- Вели седлать коней, - медленно повторил принц, снова становясь похожим на большую кошку, готовую к прыжку.

Фабиан внимательно посмотрел в его черные глаза, снова казавшиеся огромными и полными мрака.

- Хорошо, - голос Фабиана дрогнул. – Хорошо, мы едем.

В то утро по дороге в Лебединый замок скакали три всадника: первый опережал двух других всего на пару часов.

========== 6. КОРОЛЬ И ЕГО ФАВОРИТ ==========

- Карл, Карл! – повторял король, вбиваясь в любовника. – Карл, почему ты уехал? Ты же знаешь, без тебя я схожу с ума! Ах! Карл. Карл!

Граф фон Плетценбург лежал в королевской постели, раздвинув ноги, его глаза были полуприкрыты, словно он боялся встретиться взглядом с распалившимся королем. Людвиг, обычно нежный и ласковый даже после почти двух десятилетий любовной связи, в этот раз вел себя жестко, на грани грубости. Изнеженный Карл отвык от такого обращения, ему было больно и страшно. А еще больше страшила мысль, что король каким-то образом узнал о том, что произошло между Карлом и возвратившимся из забвения Фабианом. Ведь тогда, много лет назад, кто-то из дворцовой челяди донес о том, что произошло в галерее, за статуей Милона Кротонского. В этот раз всё тоже происходило в галерее и тоже за статуей Милона Кротонского. Хотя и в другом дворце. Но челядь – везде челядь. И холеное тело высокородного графа покрывалось мурашками, несмотря на жар, идущий от распаленного тела короля.

- Карл, - повторял Людвиг. – Карл! Без тебя мой разум погружается в безумие. Я не отличаю явь от грёз. Я совершаю нелепые поступки, которых потом не помню… Становлюсь посмешищем…

Он остановился, нагнулся и прижался властными губами к бледным, тонким губам графа.

- Любимый, - протянул тот слегка манерно, как обычно говорил с королем, - любимый, но я же часто покидаю замок. Что в этом особенного? Ты же знаешь, я принадлежу только тебе…

- Знаю! Знаю! – шептал Людвиг, покрывая поцелуями белую, гладкую грудь графа.

Карл был от природы тонок и сохранил юношескую стройность даже в свои тридцать восемь лет. Его нельзя было назвать красавцем, в частности, из-за длинноватого носа и близко посаженных маленьких глаз, но его лицо было, несомненно породистым, узким, с бледной матовой кожей, о которой королевский фаворит всегда очень заботился.

Людвиг же был сложен атлетично, у него было сильное, статное тело, в ранней молодости он даже позировал одному итальянскому скульптору для статуи Аполлона. Впрочем, статуя королю не понравилась, он заплатил скульптору бешеные деньги, на которые можно было целый месяц кормить столицу, после чего лично расколотил статую на мелкие осколки. Как бы там ни было, король был силен и красив.

Карл привычно улыбался Людвигу. За два десятка лет любовной связи он так и не полюбил короля. Быть может, привык и даже привязался, но не полюбил. И все милости, подарки, которыми щедро осыпал своего фаворита король, не могли изгнать из памяти Карла образ жестокого и безразличного к нему Фабиана. Карл сомневался, что Фабиан вообще способен кого-то полюбить. Ему казалось, что Фабиан и себя-то не любит. Но Карл был влюблен в него. Влюблен долгие годы, что Фабиан провел в изгнании по воле ревнивого короля. Конечно, с годами Карлу стало казаться, что любовь эта остыла, угасла, но стоило Фабиану возвратиться в королевство, как она вспыхнула с новой силой. Любовь – неправильная, болезненная, извращенная, больше напоминавшая привязанность жертвы к своему палачу, но всё-таки любовь.

Ничего подобного Карл никогда не испытывал по отношению к своему царственному любовнику. Он лишь притворялся, что любит. Притворяться Карл привык с пеленок, это для него было так же естественно, как дышать, он вырос при королевском дворе и с детства впитал ядовитую атмосферу лести, лицемерия, лжи и интриг.

Король же любил Карла и в своей слепоте ничего не видел. Во всяком случае до последнего времени, ибо фаворит стал замечать странные перемены в короле. Может быть, они были вызваны усиливавшейся душевной болезнью, но Карл чутьем опытного царедворца и любовника понимал: король если и не подозревает что-то, то что-то начал видеть. Возможно, фальшь Карла. А может быть, рассказы о вероломстве королевского фаворита, часто дававшего людям лживые обещания, предававшего, клеветавшего, - может быть, эти рассказы, ставшие притчей во языцех и достигавшие королевского слуха, всё-таки сделали свое дело.

Поэтому Карл был очень обеспокоен. Он не хотел терять свое место в королевской постели. Слишком свыкся он с этим местом, слишком удобным оно было. Даже сейчас, когда нелюбимый человек терзал ухоженную попку высокородного графа. Фабиан не случайно заметил, что задница графа фон Плетценбурга, которому было уже 38 лет, была упругой и гладкой, словно попка юноши. На самом деле граф не только заставлял своих доверенных слуг натирать свою драгоценную задницу различными кремами, мазями и прочими штучками (некоторые из них даже доставлялись за бешеные деньги из Индии и с Цейлона), но и ежедневно выполнял особую гимнастику, преимущественно из сложных приседаний. Вообще-то граф презирал любой физический труд, но для своей задницы делал исключение: слишком уж важную роль она играла.

И сейчас он позволил королю овладеть собой, привычно изображая пламенную страсть, после чего блаженно вздохнул и откинулся на мягкую подушку. Король позвонил в колокольчик, приказал готовить ванну для себя и для графа.

Некоторое время они лежали молча в постели под огромным балдахином. Рука короля покоилась на впалом животе графа. Карл хорошо знал Людвига и понимал, что сейчас мысли короля витают где-то далеко и может пройти не одна минута, прежде чем король соблаговолит обратиться к нему.

- Странно, - проговорил Людвиг, выйдя, наконец, из задумчивости, - все-таки странно, Карл, что я так не люблю дневной свет. Почему мне кажется, что ночь – это дыхание жизни, а день – это дыхание смерти? Всё ведь должно быть наоборот, не так ли?

- Ночь полна тайны, любимый, - с приклеенной улыбкой отвечал Карл, которому уже тысячи раз приходилось отвечать на этот вопрос короля, - ночь полна тайны, а при дневном свете тайна исчезает. А ведь жизнь - это тайна, поэтому тебе и кажется, что день полон смерти.

- Но ведь для тебя день вовсе не полон смерти, Карл.

- Я очень люблю дневной свет, ты же знаешь.

- Завидую тебе. А вот я никогда не смогу полюбить дневной свет. Никогда. Меня не оставляет мысль, что я умру именно днем. О да, знаю, все это глупости, просто глупости. Но ведь глупости нам милее самых мудрых слов, не так ли, Карл?

- Верное замечание, любимый, - сладким голосом произнес граф. –Ты, как всегда, прав и удивительно точен. Без глупостей мир стал бы решительно невыносимым. Глупости, безумие скрашивают нашу жизнь, а порой даже делают ее восхитительной…

- Безумие, - рассеянно повторил Людвиг, как будто пытаясь что-то вспомнить, - безумие… Многие считают меня безумным королем… Пускай. Пускай я безумен. Но я лучше, чем все эти тупые животные, мои подданные… Не так ли, Карл?