– Дядя Толя сказал, что без тебя не поедет, – плаксиво протянул Сергей.

Не сразу и сообразил, что под дядей Толей понимается мой отец, который действительно Серёге приходится родным дядей.

– Ну, появился, наконец! – выходя на крыльцо, весело констатирует батя. – В Константиново едем?

– Можно съездить, только зачем?

– Как зачем?! На родину Есенина посмотрим, на Оку заедем, искупаемся. А то, говорят, в Шишкино ни одного приличного пруда не осталось.

– Не осталось, – радостно сообщает Серёжа, – все сейчас в Зубово купаться бегают.

– В Зубово мы, естественно, не побежим, а вот на Оку сгоняем! – весело заявил батяня.

От Шишкино до Константинова, где родился великий русский поэт Сергей Есенин, двенадцать километров. Едем по великолепной шоссейке, петляющей между полей, лесопосадок, населённых пунктов. Позади Марковский лес, деревня Раменки, на окраине которой пять лет назад заглох Толькин мотоцикл, и мы чудом удрали от местной молодёжи. Можно не сомневаться, что Тольку тогда избили бы конкретно, над Лидой поизмывались, ну а я, возможно, отделался бы сильным потрясением от всего увиденного. Всё-таки десятилетний мальчишка, думаю, сильно не обидели бы, хотя, кто его знает. Мало ли что у пьяных подростков на уме, возможно, и я бы огрёб.

Село Константиново растянулось вдоль высокого берега Оки. С двух сторон от асфальтированной дороги с высаженными вдоль обочин деревцами, палисадники, за которыми выстроились в ряд добротные фасады домов. По газонам гуляют куры, пасутся привязанные к колышкам козочки, сидят на лавочках бабули и дедули. Перед ними в ведёрках, поставленных на табуретки, красуется отборная вишня. Торгуют, не отходя от дома. Сам Бог велел – ведь мимо целыми днями едут и едут почитатели творчества великого русского поэта, стремясь прикоснуться к истокам мироздания Сергея Есенина.

Останавливаемся на специализированной площадке рядом с красным туристическим «Икарусом». Перед ним толпа оживленных интуристов, уже посетивших музей-заповедник и готовящихся к отбытию в Москву. Что-то громко обсуждают по-английски, смеются, а я пялюсь на них с неподкупным любопытством. Пожилые люди, в шортиках и ярких цветастых рубахах, с огромными фотокамерами, висящими на животах, совершенно не похожи на советских сверстников, как будто с другой планеты прилетели. Седовласые бабушки-одуванчики, в солнцезащитных очках в пол-лица, радостно щебечут, делясь впечатлениями. Представить свою бабушку, которую видел только трудящейся и молящейся, всегда в темных тонов одежде, на их месте, не получилось по причине полнейшей фантастичности даже малейшего сопоставления.

Идем к дому матери Сергея Есенина. С правой стороны длинный забор, за которым располагается усадьба помещицы Кашиной. Сегодня здесь локализуются композиции музея-заповедника. Слева – жилые дома константиновцев. На лавочках бабушки, перед ними в ведрах почти черная, аппетитная вишня. Батя, разорившись на целый рубль, покупает каждому по пакетику, и мы движемся дальше, наслаждаясь неповторимым вкусом «владимирки». Люблю вишню! Мог целый день сидеть в бабушкином огороде на вишневом дереве и клевать безостановочно сладко-кислые ягоды, сплевывая косточки так, чтобы попасть в какого-нибудь оборзевшего воробья. Один раз со Славиком так увлеклись, что не заметили, как подошла бабуля. Сверху, из-за обильной листвы, её совсем не было видно. А я, не стесняясь в выражениях, напеваю какую-то песенку, смакуя выученные посредством Тольки Кабанова матершинные слова.

– Это кто ж тебя так материться научил? – слышу осуждающий бабушкин голос. – И не стыдно?

– Стыдно, бабуль! – за меня отвечает Славка, потому что я дар речи потерял. Совестился потом домой идти, так и сидел на вишне до темноты. Четыре года пронеслось, а как будто вчера всё было.

Есенинский дом смотрит из-за плетня тремя окнами в наличниках. Крыльцо сбоку, дворовые постройки сконструированы так, что из сеней можно сразу, не выходя на улицу, попасть в овин. Впрочем, он мало чем отличается от соседских, с той разницей, что здесь квартирует музей, а рядом, в таких же постройках, живут люди, которых, скорее всего, бесконечные толпы почитателей творчества поэта уже изрядно достали. Как выясняется, в доме этом Есенин не жил, да и мать тоже, по той простой причине, что это точная копия того, в котором проживала Татьяна Фёдоровна. Деревянные избы, к сожалению, не долговечны и сколько не пытайся их сохранять, особенно в средней полосе России с её погодными условиями, надолго не получится. Единственно, что могло помнить поэта – это старый амбар, стоящий в глубине двора. Как отметила экскурсовод – это одно-единственное деревянное строение, которое сохранилось с есенинской поры.

Напротив дома матери поэта стоит церковь. На колокольне, возвышающейся над всем этим великолепием, удивительной формы купола. Вытянутые вверх, будто пламя свечи с крестом на самой маковке. Никогда ничего подобного не видел и это действительно поразило. Обычно купола или в форме луковицы с заостренным наконечником, увенчанным крестом, или шлемообразные, наподобие головных уборов древнерусских витязей, но чтобы в виде пламени свечи, такое не встречалось. Хотя, надеюсь, всё ещё впереди и много что доведётся посмотреть, и много где побывать.

По тропе обходим закрытую церковь и направляемся к одинокой часовенке, стоящей на краю высоченного обрыва. От открывшегося вида дух захватило. Там, внизу, за перекатами холмов, петляет Ока. Делая крутые повороты, она уходит в синюю даль, скрываясь за взъерошенностями лесных массивов. Река кажется с нашего места довольно узкой, но впечатление обманчивое, потому что от берега до берега добрых сто метров, не меньше. Она медленно катит свои свинцовые воды, и так же медленно идёт вдоль берегов белоснежный теплоход «Сергей Есенин», кажущийся с высоты холма детской игрушкой. Противолежащий берег пологий, уходящий вдаль заливными лугами.

С другой стороны реки, как раз напротив причала, к которому медленно приближается теплоход, коровник с кучей толпящихся у воды малюсеньких черно-белых бурёнок. Ферма здорово портит первозданность пейзажа и выглядит подобно грязному пятну на праздничном платье. Это, конечно, только моя точка зрения. Возможно, кому-то подобное сочетание видится вполне нормальным и не портит его эстетическое восприятие. Главное, мои родители со мной согласились.

Серёге было глубоко всё равно, есть там коровник или нет. Ему хотелось купаться, и мальчишка всё ждал, когда мы, наконец, поедем к реке. Батя долго искал, как спуститься из села к берегу на машине, но так и не нашел. Нормального спуска нигде не оказалось, поэтому остановились довольно далеко и высоко. Серёга тоскливо смотрел с кручи на речку, и мне младшего брата стало несколько жаль.

– Может, мы спустимся, искупаемся? – обращаюсь я к отцу.

– Так! И ты туда же? Смотри, крутизна какая! Оступишься, будешь лететь, пердеть и радоваться!

Данный афоризм я знал, но из уст родителя, он меня дико рассмешил. Всю обратную дорогу, при малейшем воспоминании, начинал трястись от смеха, развлекая тем самым родителей. Даже Серёга выходил из мрачной задумчивости. У бати великолепно получалось брякнуть что-нибудь этакое, от чего потом, вспомнив, снова закатываешься от хохота и долго не можешь остановиться. Так было и в этот раз. А тут еще добила всегда серьёзная мама. Повернулась со своего штурманского места и, без тени улыбки на лице, выдала сногсшибательную информацию:

– Да-а-а, батя твой, иногда что-либо такое скажет, как в лужу пёр…, ой!

Хохотали до слез. Серёга перестал дуться и, похоже, забыл про облом с купанием. Но нет, не забыл. Это я забыл, как Серёжа в пятилетнем возрасте вечно нас со Славкой закладывал старшим. Не успели приехать, как он побежал докладывать бабушке о ходе нашей поездки. Вроде ничего такого, если бы мальчишка просто рассказал, но он умудрился что-то там приврать, после чего бабуля о чем-то беседовала с отцом. Батя, махнув рукой, отшутился, но потом тихонечко поинтересовался: