Сторонники теории о том, что Людовик XIII был лишь безвольной игрушкой в руках кардинала, торжествующе потрясают этими документами. Однако нужно представлять себе тогдашнее положение короля. Он был нездоров, болезнь отнимала физические силы, а постоянный психологический прессинг со стороны двух статс-секретарей — душевные. Кроме того, в отличие от всех предыдущих фаворитов, которых Людовик приближал к себе сам за какие-либо заслуги, Сен-Мар был практически навязан ему Ришельё: кардинал дал, кардинал и взял. Вполне можно предположить, что самообман, наконец, рассеялся и Людовику открылась страшная правда: «дорогой друг» никогда не был ему другом, он лишь хотел, как и все остальные, использовать его в своих целях! Эти его ночные отлучки, приступы дурного настроения, настойчивые требования разных привилегий и подарков для себя и своих родственников! А как он позволял себе с ним разговаривать!.. Когда человека постоянно мучает боль, он способен выместить ее на посторонних, заставив страдать кого-то еще, как будто ему самому от этого станет легче…
Кардинал тоже был сильно болен и физически страдал. Возможно, испытываемые им мучения усилили его суровость. Арестованные молчали на допросах, от них не удалось добиться никаких показаний. Значит, нужно действовать хитростью. Ришельё послал к Сетону Мазарини: гвардеец должен втереться в доверие к Сен-Мару и выпытать у него нужные сведения.
Пока же следственная комиссия взялась за Месье и герцога Бульонского. Гастона сначала хотели сослать в Венецию, выплачивая ему по десять тысяч экю в месяц (именно такую сумму обязался ему платить Филипп IV), но потом передумали и позволили ему удалиться в Савойю, в Аннеси, под крыло сестры Кристины. Оттуда ему было бы проще явиться в Лион на суд. Однако герцог Орлеанский наотрез отказался от очных ставок с человеком, «которому пообещал хранить нерушимую тайну». К счастью для него, в истории Франции нашелся прецедент: когда в апреле 1574 года был раскрыт «заговор недовольных» с целью организации побега из Франции герцога Алансонского и Генриха Наваррского, брат Карла IX был избавлен от необходимости свидетельствовать на суде над своими сообщниками Ламолем и Кокона, которые сложили головы на плахе. Пусть Месье лишь подтвердит свои показания перед комиссией. Гастон согласился.
Суд должен был состояться в Лионе, поскольку герцог Бульонский находился неподалеку, в крепости Пьер-Ансиз. Ришелье, по-прежнему прикованный к постели, отправился туда водным путем; в его свите следовал де Ту. Друзья Сен-Мара предприняли отчаянную попытку устроить ему побег из крепости Монпелье через разобранную крышу над гардеробной, однако узник не воспользовался этой возможностью. Вечером 26 августа его посадили в карету и отправили под надежной охраной в Лион, куда он прибыл 4 сентября, на день раньше кардинала. Его высокопреосвященство передвигался в носилках, лежа. Перед особняком, где он собирался остановиться, построили леса, чтобы можно было занести носилки прямо в окно, которое пришлось выставить, вынув заодно несколько камней из стены.
К моменту прибытия кардинала следствие уже далеко продвинулось. Допросили всякую мелкую сошку — офицеров, завербованных заговорщиками, которые теперь были готовы подтвердить что угодно. Один из них обмолвился, что о заговоре знала королева, но Ришельё с возмущением потребовал вымарать эти дерзкие слова из протокола. Зато другой рассказ нужно было непременно довести до сведения короля: когда в Нарбонне у Сен-Мара спросили о здоровье его величества, тот пренебрежительно ответил: «Да жив еще!»
Сегье получил от герцога Орлеанского, совершившего паломничество на могилу Франциска Сальского, официальное признание из двадцати пунктов в том, что «господин Главный просил его примкнуть к заговору, чтобы погубить господина кардинала», и с подробным изложением переговоров на эту тему, проводившихся с конца 1641 года. 31 августа подобные признания дал и герцог Бульонский. Зато Сен-Мар и де Ту, допрошенные 5 и 6 сентября, продолжали всё отрицать. (Кстати, трое последних утверждали, что действовали исключительно по приказу и с одобрения его величества.) И если показаний высокопоставленных заговорщиков было достаточно, чтобы отправить на плаху Сен-Мара (герцог Бульонский не уклонился от очной ставки), против де Ту улик не набиралось: Месье уверял, что не посвящал его в свои переговоры с Испанией, и даже просил Сен-Мара ничего не говорить своему другу. Герцог Бульонский упомянул лишь о том, что де Ту знал о намерении Месье отступить в Седан. Но Ришельё считал де Ту душой всего заговора и требовал от канцлера и членов комиссии непременно добиться от Сен-Мара признаний, уличающих его приятеля. Даже Сегье уверял, что это невозможно, однако член комиссии Лобардемон (который уже отличился, сфабриковав дело Грандье) решил оказать кардиналу эту услугу. 10 сентября он явился к Сен-Мару неофициально и стал уверять, что единственный способ избежать допроса с пристрастием и получить помилование — добровольно во всём признаться, тем более что де Ту это уже сделал. Поверив этому коварному человеку, Сен-Мар не только всё рассказал как на духу, но и подписал протокол. Перпиньян пал днем раньше…
Свой доклад Лобардемон представил на заседании следственной комиссии 12 сентября в семь часов утра. Оба обвиняемых виновны; де Ту, знавший о планах заговорщиков выехать в Седан, должен быть казнен согласно ордонансу Людовика XI от 22 сентября 1477 года. Но прежде нужно заслушать подсудимых.
Сен-Мар предстал перед комиссией в восемь утра и, к удивлению всех, кроме Сегье и Лобардемона, подробно рассказал о переговорах с герцогом Бульонским, признал свое участие в договоре с Испанией и признался, что де Ту обо всём знал. Однако он по-прежнему отрицал, что злоумышлял против Ришельё. Его вывели из зала и ввели де Ту, который продолжал всё отрицать. Тогда Сен-Мара привели обратно и зачитали его показания. «Правда ли, сударь, что вы всё это сказали?» — спросил ошеломленный де Ту. «Терпение, — отвечал Сен-Мар, — я всё объясню». Но де Ту был юристом и понял, что его участь решена. Он подтвердил, что знал о договоре с Испанией, но не с самого начала, а был введен в курс дела, находясь проездом в Каркассоне, и сделал всё, что мог, чтобы отвратить Сен-Мара от его планов. Закончил он фразой, что пожертвует собой ради друга. Поняв, что попался в ловушку, Сен-Мар начал уверять, что де Ту в самом деле пытался всеми силами предотвратить осуществление его замысла. Однако было поздно. Сен-Мара приговорили к смерти единогласно, де Ту — двенадцатью голосами против двух.
Сен-Мара всё-таки привели в пыточную и даже привязали к скамье, однако он стал кричать, что всё равно не сможет ничего добавить к тому, что уже сказал Лобардемону. Судьи не стали настаивать, его развязали.
Кардинал ждал результата, находясь в лихорадочном возбуждении. «Де Ту, де Ту, де Ту! — воскликнул он, как безумный. — Ах, господин канцлер снял с моих плеч тяжкую ношу!.. Но ведь у них нет палача!» Лионский палач был болен. Сегье нашел человека, который согласился его заменить за сотню экю. В похожей ситуации когда-то уже оказался Шале…
Осужденным дали время исповедаться и позволили написать письма родным и друзьям. Сен-Мар просил мать вытребовать у короля 100 тысяч экю, которые он уплатил за свою должность главного конюшего. Это письмо потом показали Людовику, спросив, стоит ли передавать его по назначению. Он не ответил ни да ни нет, поэтому письмо переслали — вместе с распоряжением отправляться в Турень. Денег никаких не выплатили, вот еще глупости. Брата «господина Главного» лишили бенефициев, фамильный замок срыли.
Казнь состоялась в тот же день, в пять часов, на площади Терро. Сен-Мар отправился в последний путь в красивом костюме коричневого сукна с золотыми кружевами в два пальца толщиной и в черной шляпе с фазаньим пером. К удивлению осужденных, их повезли на казнь в карете, а не на позорной колеснице, и не связали им руки за спиной.
Улицы, ведущие к площади, и сама площадь были запружены народом. Новшества продолжились: вместо обычной длинной плахи с углублением для головы над помостом возвышался на три фута узкий столб, перед которым стояла скамеечка — на этом настоял палач-любитель. Жертва должна была встать коленями на скамеечку и обхватить столб руками, положив на него голову боком. Кроме того, вместо меча палачу дали топор, похожий на тесак, каким мясник разделывает туши.
