Утром 13 августа канцлер и архиепископ Парижский отправились в монастырь бенедиктинок Валь-де-Грас, основанный королевой в 1624 году. Мать-настоятельница Сент-Этьен сказалась больной, что не избавило ее от обыска; архиепископ запретил монахиням переговариваться под страхом отлучения от Церкви. Аббатисе он сказал, что король приказывает ей ответить на вопросы канцлера. Сегье заявил ей, что король знает о письмах, которые королева писала Мирабелю, госпоже де Шеврез и госпоже дю Фаржи; что королева во всём созналась и просит подтвердить ее слова, чтобы король уверился в ее искренности и раскаянии.
Аббатиса была женщина опытная: она сказала, что знать ничего не знает, ведать не ведает, королева никогда не писала никаких писем и не получала их, находясь в монастыре. (Чутье ее не подвело: к тому времени королева еще не сделала никаких признаний.) Шифры? Какие шифры? И слова-то такого не слыхивала. А шкатулка, присланная английской королевой, которая хранится в садике на террасе? Там только кружева и прочая галантерея английской работы, которую ее величество прислала своей невестке, а та передала в ризницу монастыря. Но письма-то от королевы у вас есть? Вот, целая шкатулка, не угодно ли взглянуть? Все письма, хранившиеся у одной из монахинь, были датированы 1630 годом (когда Анна Австрийская находилась в Лионе) и лишь одно — 1632-м. Речь в них шла о некой «родственнице» (под ней подразумевалась герцогиня де Шеврез), которой королева просила передать то письмо, то пакет. Что за родственница? Одна девица из Франш-Конте, Маргарита де Косси; она хотела стать фрейлиной королевы, но уже умерла. Стала бы королева так часто писать и передавать пакеты девице, которую в глаза не видела? И ведь Франш-Конте под властью испанцев, не так ли? Мать Сент-Этьен сама родом из Франш-Конте, а ее брат был губернатором Безансона…
Пока проходил обыск, наступил час обеда, и все монахини собрались в трапезной. Архиепископ велел настоятельнице отправляться в свою келью и собирать вещи: она сегодня же покинет Валь-де-Грас и отправится в небольшой монастырь в городке Шарите-сюр-Луар. Специально присланный врач засвидетельствовал, что она сможет перенести дорогу. В два часа дня низложенная аббатиса отправилась в путь в сопровождении трех монахинь, священника и четырех полицейских в штатском во главе с офицером. Монахиням было велено избрать себе новую настоятельницу; ею стала сестра де Понша-то, кузина Ришельё.
Анна Австрийская между тем терзалась тревогой в Шантильи, потеряв аппетит и сон. 24-летний герцог де Ларошфуко (тогда носивший титул принца де Марсильяка) вспоминал в мемуарах, что королева просила его похитить ее и мадемуазель де Отфор и вывезти в Брюссель. Разумеется, этот проект был полнейшей авантюрой, и от него пришлось отказаться.
К королеве сначала прислали Шавиньи, который сообщил ей об аресте ее пажа, подозрениях на ее счет и задал несколько вопросов. Анна ответила, что ее оговорили перед королем, отказалась отвечать и отправилась спать, вне себя от гнева и досады. Следующим явился канцлер Сегье, от которого ей уже не удалось отделаться так просто. Он предъявил королеве ее собственноручное письмо Мирабелю, а когда Анна выхватила бумагу и спрятала за корсаж, Сегье, не отличавшийся деликатностью, протянул к ней руку и вынудил отдать письмо. Стоило ли отпираться? Но Анна отправила своего секретаря Легра к кардиналу с уверениями, что Лапорт передавал только ее письма герцогине де Шеврез. В праздник Успения Богородицы королева причастилась и поклялась перед Легра на Святых Дарах, что никогда не переписывалась с заграницей, прося сообщить об этом Ришельё. Она даже призвала на помощь отца Коссена, который был совершенно не в курсе происходящего, однако поверил клятвам королевы. На самом деле она только усугубила довлевшие над ней подозрения.
Вернувшийся Легра сообщил, что королю и кардиналу многое известно. Тогда Анна стала просить о встрече с Ришельё. Вообще-то кардинал сам дал понять, что эта встреча необходима, однако устроил всё так, что она состоялась по приказу короля: несмотря на плохое самочувствие, его высокопреосвященство был вынужден подчиниться своему государю и отправился спасать его незадачливую супругу, пока она окончательно себя не погубила.
Анна уже поняла, что лучше сознаться. Да, она писала во Фландрию своему брату кардиналу-инфанту и маркизу де Мирабелю, жалуясь на свою горькую долю. Она просила Мирабеля воспрепятствовать союзу между Людовиком XIII и герцогом Лотарингским, а также между Англией и Францией. Да, она собиралась встретиться с герцогиней де Шеврез, которая должна была явиться в Париж инкогнито. Эти признания были сделаны кардиналу наедине, когда статс-секретари Шавиньи и Нуайе, присутствовавшие при начале разговора, уже ушли. Королева совершенно потеряла самообладание и, если верить мемуарам Ришельё, перемежала свою речь восклицаниями: «Как вы добры, господин кардинал!» Она даже протянула ему руку, но Ришельё из почтения не прикоснулся к ней. В тот же день Людовик, получивший подробный отчет об этой встрече, потребовал, чтобы королева письменно подтвердила признания, сделанные министру. В интересах государства было ее простить, хотя король имел полное право развестись с ней и выслать обратно в Испанию.
Анна написала под диктовку текст своих признаний, и внизу этого документа Людовик приписал своим крупным почерком: «Увидев искреннее признание королевы, нашей дражайшей супруги, в том, что могло в ее поведении доставить нам неудовольствие в течение некоторого времени, и получив от нее уверения, что она будет исполнять свой долг по отношению к нам и нашему государству, мы объявляем, что полностью забудем то, что было, никогда не станем об этом вспоминать и намерены жить с нею, как добрый король и добрый муж должен жить со своею женою, в доказательство чего подписываем сию бумагу и передаем ее на подпись статс-секретарю. Составлено в Шантильи 17 августа 1637 года». Возможно, в этот момент он думал о своей сестре Елизавете, с которой прекратил переписку, как только объявил Испании войну. Он-то соблюдал правила игры!
Специально для королевы составили правила поведения:
«Я не желаю, чтобы королева писала госпоже де Шеврез, главным образом потому, что это было предлогом для всех ее писем к другим лицам.
Я желаю, чтобы госпожа де Сенесей доносила мне обо всех письмах, отправляемых королевой, и чтобы они были запечатаны в ее присутствии.
Я также хочу, чтобы лейб-камеристка Филандр сообщала мне обо всех случаях, когда королева станет писать, а это будет происходить, поскольку у нее есть письменный прибор.
Я запрещаю королеве посещать женские монастыри, пока снова не дам ей на это разрешение; я желаю, чтобы в одном помещении с нею всегда находилась придворная дама и камер-фрау.
Я прошу королеву помнить, когда она пишет или велит писать за границу или передает туда известия любым путем, прямым или косвенным: она сама сказала мне, что по собственному согласию будет лишена забвения своего дурного поведения, которое я даровал ей сегодня.
Пусть королева также знает, что я не желаю, чтобы она виделась с Крафтом и прочими посредниками герцогини де Шеврез.
Составлено в Шантильи 17 августа 1637 года».
Ниже рукой королевы приписано: «Обещаю королю свято соблюдать вышеизложенное».
После этого король поднялся в комнату супруги, и та попросила у него прощения в присутствии кардинала. Людовик сказал, что прощает ее, и, по настоянию Ришельё, супруги поцеловались. Король вновь стал навещать жену каждый вечер, но это были протокольные визиты, в которых не было никакой сердечной теплоты. Вскоре королеве разрешили посещать монастыри, за исключением Валь-де-Грас, но она сама от этого воздерживалась.
Оставалось разобраться со «стрелочниками» — Лапортом и герцогиней де Шеврез. Паж молчал как рыба, и королеве велели написать ему, чтобы он во всём признался. Но письмо было написано под диктовку, в очень расплывчатых выражениях. Что значит «во всём»? В переписке с Шеврез? С Мирабелем? Или в сношениях с Марией Медичи, английским двором и Оливаресом? Уж лучше молчать. Здесь открывается очередная страница истории, достойная авантюрного романа. В Бастилии находился шевалье де Жар, помилованный на эшафоте и заключенный в тюрьму пожизненно. Мари де Отфор выдала себя за горничную его приятельницы мадам де Вилларсо и отправилась вместе с ней на свидание. Там она передала Жару письмо с подробными инструкциями королевы Лапорту. Шевалье сумел разузнать, что камера Лапорта находится под его собственной, двумя этажами ниже. Во время прогулки в тюремном дворе он сговорился с узниками с промежуточных этажей. Ночью каждый разобрал пол в своей камере, и Лапорту спустили письмо на нитке, выдранной из рубашки. На следующий же день Лапорта вызвали на допрос и показали ему орудия пыток: дыбу, «испанский сапог», жаровни, клещи… Лапорт стоял на своем: письмо королевы было ей продиктовано, но если ее гофмейстер господин де Ларивьер повторит вслух приказ ее величества, он всё скажет. В присутствии Ларивьера Лапорт признался, что передавал письмо Мирабелю через Ожье из английского посольства — и только. Его вернули в камеру, где он провел еще девять месяцев.
