Король воспользовался этим разрешением и часто навещал Мари, подолгу с ней беседовал, одевался в ее цвета и даже старался принарядиться, чтобы выглядеть рядом с ней более элегантным (напомним: ему еще не исполнилось двадцати девяти лет). Правда, говорил он с ней больше об охотничьих собаках и ловчих птицах и не смел придвинуться к девушке слишком близко. «Подруга, тебе нечего ловить: король — святой», — потешались другие фрейлины. Людовик повеселел, забросил охоту и даже признался Гастону, что стал рыцарем мадемуазель де Отфор. Впрочем, он воспользовался случаем, чтобы в очередной раз прочитать брату мораль: он-де попросил разрешения у королевы-матери и поклялся ей, что всё будет честно-благородно, поскольку уважает и ее, и честь своей возлюбленной, а Месье поступает наоборот… Тем не менее 23 апреля король выехал в Лион, к армии. А надежды Анны опять не оправдались: у нее в очередной раз случился выкидыш.
Через три дня, будучи в Дижоне, Людовик получил подробную записку Ришельё о взятии Пиньероля. В Монферрато прибыл папский легат, чтобы вести переговоры о мире между Францией и Испанией, однако главным условием мирного договора являлось возвращение Пиньероля. Сохранить его означало стать господином и судьей Италии, но при этом вступить в войну с Савойей, а потом и с Испанией. Но возможно ли это при расстроенном состоянии финансов и неладах с Месье? Если же выбрать мир, тоже нужно действовать без промедления, поскольку речь идет о репутации короля. Выбор за ним.
Людовик вызвал брата на серьезный разговор. Гастон твердо заявил: «Пиньероль не отдавать, Савойю завоевать». Король велел написать Ришельё, что Савойя будет атакована, а Гастона назначил своим наместником в Париже и соседних провинциях на время своего отсутствия. 2 мая он был в Лионе, куда вслед за ним явился весь двор: обе королевы и Мишель де Марильяк, еще надеявшийся повлиять на короля, чтобы тот отказался от войны в пользу непрочного мира. После очередной неудачно завершившейся беременности Анна Австрийская неожиданно для всех (похоже, и для себя) сблизилась со свекровью — их объединяла ненависть к Ришельё, который держал от них в отдалении мужа и сына.
Десятого мая Людовик приехал в Гренобль. Туда к нему из Италии явился Ришельё. Вместе с маршалами Креки и Бассомпьером они изучили ситуацию и приняли окончательное решение: вперед, в Савойю. Чтобы нейтрализовать Марильяка, король отправил кардинала в Лион. В присутствии Ришельё Мария Медичи вдруг стала кроткой, как овечка, и не смела ему перечить, так что при дворе даже поползли слухи о ворожбе (кардинал был суеверным человеком, верил в астрологию и носил амулеты).
Кампания в Савойе оказалась блицкригом. Французские войска перешли границу в середине мая, а уже в июне всё герцогство было завоевано. Людовик по мере продвижения своих войск вел переговоры с Карлом Эммануилом, Спинолой, осадившим Казале, и Колальто, хозяйничавшим в Мантуанском герцогстве. Между противоборствующими сторонами носился секретарь папского легата Джулио Мазарини.
Этот бойкий молодой человек (ему тогда было 28 лет) обладал поразительным обаянием и умел расположить к себе кого угодно. Он воспитывался с детьми знатного итальянского семейства Колонна и получил блестящее образование: три года провел в университете Алкала-де-Энарес в Испании, изучая гражданское и каноническое право, и прекрасно говорил по-испански. Образование позволило ему стать секретарем папского нунция в Милане, а затем примкнуть к посольству легата в Монферрато. Игрок и женолюб, не лишенный талантов художника, Мазарини оказался еще и способным дипломатом, обладавшим проницательным и аналитическим умом. Ришельё оценил его по достоинству.
В отсутствие кардинала Мария Медичи вновь попала под влияние Марильяка, который всё настаивал на заключении мира, даже на невыгодных условиях. Королева-мать под предлогом недомогания дважды отказалась приехать в Гренобль, и Людовик решил сам навестить ее в Лионе вместе с Ришельё. Кардинал же предпочитал отправиться туда один, опасаясь, что в отсутствие короля армия разбежится (в тот момент ее косила дизентерия и дисциплина резко упала). В самом деле, почти сразу же после отъезда Людовика сбежали шесть тысяч солдат! Поездка оказалась бесполезной, поскольку Мария Медичи и слышать не хотела о продолжении войны. Король поспешно вернулся в Гренобль и вызвал туда Марильяка. Тот не приехал, сославшись на возраст (ему было уже за семьдесят) и немощность, в письмах желал успеха королевскому оружию, однако никого не ввел в заблуждение. 18 июля имперские войска захватили Мантую, изгнав оттуда де Невера.
Но тут сам Людовик расхворался и сказал Ришельё, что через Альпы не пойдет. По наущению кардинала личный врач короля Бувар писал в отчетах королеве-матери, что его подопечный чувствует себя хорошо. Людовику между тем становилось всё хуже; 25-го числа он оставил Ришельё руководить операцией и уехал в Лион.
На следующий день скончался Карл Эммануил Савойский, и на отцовский трон взошел Виктор Амедей.
От дурных известий о состоянии здоровья короля кардиналу самому нездоровилось; ему делали кровопускания и промывания желудка. Предоставив отцу Жозефу вести переговоры с савойцами, в конце августа Ришельё тоже поехал в Лион — якобы спасаясь от тифа, но на самом деле чтобы оттеснить от короля Марию Медичи и помешать ему вернуться в Париж. От былого триумфа не осталось и воспоминания: покинутый вельможами, ненавидимый народом из-за новых налогов, кардинал пытался вернуть расположение королевы-матери, которая вновь обрела могущество.
Мария назойливо твердила сыну о том, что новый поход в Италию — опасная и вредная затея, что кардинал мешает ему исполнять королевский долг, заключающийся в том, чтобы избавить свой народ от тягот войны, способствовать возвышению религии и жить в мире с католическими государями. Однако Людовик твердо заявил ей, что кардинал ничего не предпринимает без его одобрения.
В начале сентября в Италии было заключено перемирие, заставившее возликовать Марильяка. Ришельё пытался гнуть свою линию; Мария Медичи пустила в ход слезы; король возражал ей очень слабо — и было от чего. 20 сентября он слег, начались жар и расстройство кишечника. Два дня спустя, направляясь из резиденции архиепископа Лионского, где он остановился, в аббатство Эне, где жила Мария Медичи, чтобы провести там заседание Совета, он почувствовал озноб и вернулся назад — в карете. Королева-мать перебралась к нему, Ришельё тоже. Жестокие врачи ежедневно делали ослабевшему пациенту кровопускания, но температура не спадала.
На тайных собраниях в покоях королевы-матери Ришельё уже вынесли приговор. Врач Марии Медичи Вотье предложил отравление, однако де Тревиль вызвался повторить подвиг де Витри, сразившего Кончини. Зная об этих разговорах, Ришельё несколько дней почти ничего не ел и лишился сна; он исхудал, пожелтел, поседел — его жизнь висела на волоске так же, как и жизнь короля. Правда, Людовик, очнувшись от забытья, попросил Гастона, когда тот станет королем, сохранить за кардиналом должность министра; но стоило ли верить обещаниям герцога Орлеанского?
Марильяк предпочитал говорить об отставке и ссылке. Он уже заготовил список новых министров: первое место — разумеется, себе, второе — своему брату Луи; Шомберга и сюринтенданта финансов д’Эффиа — в тюрьму. Герцог де Монморанси предложил Ришельё укрыться у него в Лангедоке, но это было не слишком надежное убежище. Лучше бежать в Авиньон, в папские земли.
Двадцать третьего сентября неожиданно скончался Спинола, осаждавший Казале. В это время сам Людовик был при смерти. У него постоянно сочилась кровь из заднего прохода, он был не в силах встать с постели. 25-го числа король попросил своего духовника отца Сюффрена вовремя предупредить его о приближении кончины, чтобы он успел исповедаться. Он знал, что умирает, и смирился с этим. В печальном исходе больше никто не сомневался; Анна Австрийская дала согласие выйти замуж за Гастона, когда овдовеет…
Два дня спустя, в два часа ночи, король начал бредить. Едва он пришел в себя, духовник предложил ему исповедаться; кстати, близится день его рождения. После исповеди королю стало много лучше. По распоряжению брата главного министра, кардинала Лионского Альфонса Луи де Ришельё[38], во всех церквях выставили Святые Дары и читали молитвы о здравии; отец Сюффрен дал Людовику приложиться к мощам Франциска Сальского[39]. Суббота 28 сентября и ночь на воскресенье прошли спокойно, но около одиннадцати вечера наступил кризис. В понедельник за отцом Сюффреном прислали в три часа ночи, и по совету врачей он решился подготовить короля к «переходу в вечность». Тот снова исповедался и причастился, в его комнате отслужили мессу. Весть об этом быстро облетела весь двор; вельможи, дамы, священники, министры толпились у дверей умирающего. По окончании службы Людовик XIII велел открыть двери и впустить всех.
