На следующий год, в монастыре августинцев в Париже, перед ним прошли 150 больных. Было так душно, что короля пришлось приводить в чувство, омыв ему руки вином; однако он не пожелал сократить или отменить обряд. В 1613 году он принял 1070 больных на Пасху и 407 на Троицу. Впоследствии Людовик исполнял эту обязанность по большим праздникам и на Новый год, в зале на первом этаже Лувра, где в другие дни устраивались балы. Он искренне верил в целительную силу этой процедуры, а потому совершенно не тяготился ею и не испытывал брезгливости.

К сожалению, при тогдашнем уровне медицины король порой оказывался бессилен помочь даже самым близким людям.

15 ноября 1611 года тяжело заболел маленький «месье д’Орлеан»[17]. По свидетельствам современников, это был хилый ребенок, «с огромной головой на худеньком теле», болевший с самого младенчества. Людовику сообщили о недуге брата, и тот спросил, что следует предпринять для его спасения. Гувернер посоветовал вверить больного под защиту Богородицы Лоретанской. «Я готов; что нужно делать? Где мой духовник?» — нетерпеливо спросил король. Послали за духовником. Тот сообщил, что нужно изготовить серебряную копию чудотворной статуи Богородицы в рост больного. «Пошлите немедленно в Париж, скорее, скорее!» — торопил Людовик, а потом стал жарко молиться со слезами на глазах. К несчастью, это средство не помогло, и два дня спустя юный принц скончался в замке Сен-Жермен. Вскрытие его черепа, «полного черной воды», показало, что причиной его смерти было разжижение мозга.

«Месье» теперь стал трехлетний герцог Анжуйский, любимец матери. Он будет крещен только 15 июня 1614 года и получит от своей крестной Маргариты Валуа имя Гастон в честь Гастона де Фуа, принца Наваррского, и два других — Жан Батист — от крестного, кардинала де Жуайёза. Самая младшая принцесса тогда же будет названа Генриеттой Марией в честь отца, которого она совсем не помнила, и матери.

Как должен был чувствовать себя десятилетний мальчик, которому оказывают знаки уважения как королю, но при этом продолжают считать ребенком? С одной стороны, он действительно им оставался, играл в солдатиков и учился. Но, с другой стороны, Людовик привык с серьезностью относиться ко всему, что делал; он унаследовал прямодушие отца и упрямство матери. На улице кричали «Да здравствует король!», а в Королевский совет его не пускали: главное место там занимала его мать, которая всё делала по-своему. Мария уверяла, что ее сын еще не способен заниматься государственными делами: «Он слишком слаб умом и малорассудителен, его здоровье не настолько крепко, чтобы взвалить на себя эти заботы». Людовик же бесился оттого, что его не принимают всерьез: «Я ничего не могу сказать своей матери, потому что она сразу гневается». А он имел собственное мнение по многим вопросам; например, его огорчила опала Сюлли, которого в январе 1611 года сняли с поста министра финансов. Его сердило, что его заставляют заучивать ответы послам; он требовал, чтобы ему давали прочесть договоры, прежде чем он их подпишет. В июле 1611 года он отказался читать по бумажке ответ, который должен был дать депутации от гугенотов, был за это выпорот, но всё равно не уступил.

Да-да, короля по-прежнему подвергали телесным наказаниям: по принуждению королевы-матери гувернер де Сувре устраивал ему порку. Причины были разными и далеко не всегда «политическими»: во время игры в мяч ударил ракеткой лакея; бросил шахматную фигуру в голову партнеру, сделавшему ему замечание по поводу неверного хода[18]… После очередного наказания Людовик пришел к матери, и та, как полагалось по этикету, присела перед ним в глубоком реверансе. «Я бы предпочел, чтобы мне не делали реверансов и не оказывали столько почестей, а больше не пороли», — с обидой сказал маленький король. Он даже просыпался по ночам от страха, что его снова за что-нибудь высекут. Похоже, именно тогда он начал заикаться.

Смерть отца оставила в душе мальчика зияющую пустоту. Отношения с матерью теплее не стали. Однажды, навещая Марию Медичи, Людовик случайно наступил на лапу одной из ее собачонок, и та его укусила. Вместо того чтобы утешить сына, мать его отругала. Тот вспылил: «Вы больше любите собаку, чем меня!» Да она кого угодно любила больше, чем его! Взять хотя бы Кончини: разграбив королевскую казну и разбазарив откупа, он позволял себе дарить деньги королю и, сняв шляпу при поклоне, тут же нахально надевал ее со словами «Сир, вы позволите?», не дожидаясь разрешения. Неудивительно, что юному королю были противны лицемерные вельможи, которые низко ему кланялись, а за его спиной заискивали перед Кончини. Его больше тянуло к «простым» людям, всегда готовым исполнить его волю — как ему казалось, без задней мысли.

Безродный и безденежный дворянин из Прованса Шарль д’Альбер де Люинь, ставший смотрителем королевского вольера, заслужил благосклонность короля тем, что приучал его ловчих сорокопутов сидеть на перчатке, взлетать по команде, возвращаться на место и устраивал птичью охоту. Будучи старше Людовика на 20 лет, он постепенно сделался незаменим, заняв в душе мальчика пустовавшее место объекта любви.

Отец королевского фаворита звался капитаном Люином, хотя и носил при этом титул маркиза д’Альбера. Женившись на мелкопоместной дворянке, он изменил свою фамилию на более аристократичную Люинь, которую передал старшему сыну Шарлю. (Впрочем, тот предпочитал использовать вместо имени название маркграфства Альбер.) В приданое его матери входили имение Брант и Кадне — островок на Роне, и два его брата стали называться господин де Брант и господин де Кадне. Все трое были пробивные и амбициозные красавцы, ловкие, пронырливые, не останавливались ни перед чем, чтобы преуспеть, — типичные парвеню с юга. Юный Шарль д’Альбер начал свою карьеру в качестве пажа губернатора Дофине господина де Ледигьера, а потом отец задействовал свои связи, и граф дю Люд порекомендовал бойкого юношу господину де Варенну, приближенному Генриха IV, для смотрения за ловчими птицами. Беарнцу он приглянулся, и герцог де Бельгард ввел его в число королевских пажей. В окружение Людовика он попал в декабре 1611 года с подачи господина де Сувре, который хотел расстроить интриги капитана де Витри, желавшего определить к королю свою «креатуру». Людовик сразу проникся к нему симпатией и позволил приходить к себе в любое время дня и ночи[19]. Королева не обратила на это особого внимания: пусть мальчик забавляется, лишь бы не мешал.

Однако юный король не только повелевал слугами, но и учился у них. Например, главный повар Жорж стал его наставником в кулинарии. Уже в десять лет Людовик собственноручно состряпал молочный суп для герцогини де Гиз, а впоследствии сам готовил варенья, оладьи, марципаны, пироги с яблоками и айвой и прослыл настоящим виртуозом в изготовлении омлета (альфы и омеги для поваров). Он не только охотился, но и делал сети и клетки для птиц, плел корзины. Еще он умел работать на верстаке, вытачивал шахматные фигурки из слоновой кости, под руководством своего артиллериста Жюмо в подробностях изучил механизм аркебузы и всех огнестрельных орудий того времени, ковал железо в кузнице и делал небольшие пушечки, был неплохим каретником и кучером. От матери Людовик узнал секреты изготовления духов, которые делали на основе ароматных масел, получаемых из цедры цитрусовых. В 11 лет он начал учиться играть на лютне и по-прежнему пел по вечерам под аккомпанемент своих музыкантов — только теперь уже рождественские песни или псалмы. Всё это было гораздо интереснее, чем переводы с латыни и на латынь.

В 1611 году Мария Медичи заменила Воклена, которого считала вольнодумцем (к тому же он ненавидел Кончини), пожилым философом Никола Лефевром, королевским лектором из Французского коллежа. Покорно изучая под его руководством латинские падежи, Людовик, как и раньше, давал независимые ответы на вопросы, имеющие практическое значение. Так, 31 декабря Лефевр задал ему в качестве урока рассуждение на тему латинской максимы о милосердии, однако Людовик не был согласен с тем, что государь должен всех прощать. Как раз тогда в Бастилии дожидался казни некий мелкий дворянин из Берри, который восстал против сбора соляного налога, посягнув тем самым на королевскую власть. Подозвав к себе господина де Сувре, Людовик шепотом высказал ему свои соображения: «Королева, моя мать, говорит, что если его помиловать, то многие другие последуют его примеру». — «Воистину, сир, замечательные слова!» Присутствовавший при сем Эроар попросил позволения, опять же через Сувре, занести это высказывание в свой дневник; король разрешил, но при условии, что гувернер передаст их врачу тоже на ухо, а не во всеуслышание.