С детства ненавижу арахнидов. Родители никогда не понимали моей фобии, считая ее нереальной. Она это делает для привлечения внимания — говорил папа и не раз пытался вылечить меня: приносил пауков в дом, садил их на меня, отказывался снимать со стены, когда я его умоляла на коленях. В итоге страх лишь укрепился в мозгу.

Усмотрев, что паука я успешно смахнула, «почтительно кланяюсь» полу и готовлюсь грохнуться на него. Пока не прихожу в себя. Ладони липкие, щеки горят. Господи, какой бы был позор, если бы Чарльз увидел, как я выплясываю. И все из-за какого-то паучка.

Не желая думать об этом, прохожу в конец ряда. Очередные стеллажи с журналами и газетами, которые в свое время украшали мой рабочий стол и кровать. Готова поспорить, что Rolling Stones завалены мужскими журналами. Расчищаю полку и наконец нахожу один выпуск.

— Бинго! Хоть ненадолго окунусь в прошлое, где есть хорошая музыка и нет мертвецов. Пятьсот величайших альбомов всех времен? А менее нашумевшей хрени нет?

Откуда-то снаружи, наверное, слева от моей машины, раздается приглушенный грохот. Отрываю глаза от журнала и впадаю в ступор, из которого меня выводит мужской крик.

Выбегаю на улицу, чтобы увидеть поваленного у дороги ходячего. Тротуар и дорога отделены рассыпанными поребриками. Повсюду торчат железные штыри. Мои зрачки бегут в сторону, узревая застывшего на месте Чарльза. Правая штанина залита кровью, а парень смотрит прямо перед собой, как если бы и не замечал этого.

Наконец Чарльз чувствует, как что-то острое ткнулось в лодыжку. Глядит на ногу и видит, что к ноге «жмется» кусок ржавой арматуры, прошедшей почти насквозь — так, что только окровавленный кончик виднеется. Поначалу он виду не подает, но уже через пару мгновений начинает шататься. Он вот-вот упадет, и кусок арматуры порвет конечность!

Продевая одну руку Чарльзу под спину, а вторую — под раненную ногу, снимаю с торчащей железяки.

— Давай, Чарльз, помоги же мне.

Сперва кажется, что он меня не слышит, его сознание предает нас обоих, и я молюсь, чтобы мне не пришлось тащить его на себе. Внезапно, выдохнув воздух из груди, Чарльз отталкивается здоровой ногой.

Он может истечь кровью. Но вследствие полуобморочного состояния сердцебиение замедляется. Как мне видится, Чарльз не отдает себе отчета в происходящем, боль ему не досаждает. Время есть.

Судорожно сглатываю при каждом шаге и бегом бросаюсь к стоящей в метре нашей машине, волоча за собой калеку. Еле открываю дверцу авто и укладываю его на заднее сиденье. Чарльз принимается болезненно рычать и лепетать попробуй разобрать что. В явном смятении вороча головой, он пытается понять, где находится, и подняться. Но я его останавливаю.

— Я понимаю, ты не в себе от боли, но потерпи, — срываю с себя кофту и ножом надрезаю шов рукава. Рву ткань и перематываю ею ногу Чарльза. Так крепко, что оконфуженный парень выгибает грудь кольцом, дергается и мешает мне. — Потерпи, прошу! — затягиваю узел потуже, а саму кофту подкладываю парню под голову.

Тяжело вздыхаю, пялясь на заляпанный кровью руки, и спешу сесть за руль.

На карте местности примечаю красный крест на юго-западе от нас.

— Держись, Чарльз, я спасу тебя.

========== Глава 25. Я никогда не… ==========

Смутно, как будто через пелену, вижу движение. Я в дороге уже несколько часов, и усталость берет свое, но эти идущие вдали точки мне точно не мерещатся. Заставляю себя расслабить лежащую на педали газа ногу. Состояние Чарльза ухудшается, голень набухла. И если это люди, у них могут оказаться припасы.

— Господи, Чарльз, как можно было налететь на штырь, — ворчу под нос и разглядываю черные точки, приобретающие очертания. Я прекрасно знаю, что сейчас доверять никому нельзя. Но если притаиться в кустах на обочине, то можно рассмотреть их поближе, а заодно подметить наличие припасов и оружия. Может, выйдет договориться. — Придется пройтись. Но ты не переживай, я скоро вернусь…

Высовываю голову из ольховника, чтобы в очередной раз посмотреть в сторону машины. А затем на идущих впереди выживших. Даже издалека зрением застаю висящую на плече одного из них крошню. Остальные семь фигур вяло плетутся рядом.

Поправляя пустую портупею, я заглядываю себе через плечо — на машину. Чарльз умрет или от потери крови, или от ее заражения. Томить нельзя. Но как бы подступить?

— У них нет оружия, — определяю, оказавшись почти вплотную к людям.— Хотя у того мужчины в руках вроде молоток…

Повторяю каждый их шаг, стремясь не отставать. Неконтролируемое дерганье коленок и рук притормаживает. На долю секунды останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и взять себя в руки. Доносится вопрос, выводящий меня из оцепенения. Я всячески стараюсь вникнуть в суть их разговора.

— Сколько еще идти?

— Не знаю. Тот преследующий нас псих забрал у меня карту.

Мужчина с молотком, — тот, которого я приметила самым первым, — сдерживает зевоту, после чего на выдохе выпаливает:

— Казалось бы, все произошло пару лет назад, а он и его дружки никак не успокоятся.

Он и его дружки — они точно бежали от кого-то. Не шибко сердечная беседа заставляет меня оглядеть всех выживших с ног до головы. Двое из них дети, одна — беременная. Полыхающее алым пламенем сердце остановится, если я пойду на это. Я не могу. Не могу навредить детям и беременной.

Смотрю на удаляющуюся группу исподлобья. Чарльз нуждается в медикаментах для поддержания стабильного состояния. Переплетающиеся между собой ветви сознания образовывают клубок противоречий, в котором я вязну.

Осторожно покидаю укрытие. Пытаясь показать свою предрасположенность к мирной беседе, поднимаю руки вверх.

— Эй, ребята? Мне нужны марганцовка и йод для моего друга. Он проткнул насквозь ногу, если не обработать и не перевязать рану, может начаться гноение. У вас не найдется?

Держащая то, что мне нужно, светловолосая женщина заметно напрягается. Ее торчащие клоками волосы, как если бы из-за лишая, колышутся на ветру. Краем сознания подмечаю скорую непогоду; слишком много нахожусь в дороге, чтобы по ветру распознать надвигающуюся грозу.

— Нет, — отчеканивает мужчина лет сорока. Маленькие серые глаза, обрамленные толстым шаром морщин, сужаются.

Сколачиваются в полукруг. Теперь спаянная толпа потихоньку отступает; все, кроме мужчины с молотком посередине. Остальные находятся в нерешительности.

— Ты понятия не имеешь, чего нам стоили эти припасы, — хватаясь покрепче за рукоять, он делает еще два твердых шага в мою сторону, отчего я начинаю побаиваться.

Мужчина слегка отшатывается в раздумьях и поворачивается к своим людям.

— Дай девочке что она хочет, — проговаривает беременная женщина, пряча за спиной двоих детишек лет четырнадцати. Затем она глядит на меня и с добродушной улыбкой отвечает: — Может, мы поможем ему? Покажи, где он, и мы…

— Мы не будем помогать ни ей, ни ее другу! Мы их не знаем, нас больше, и нам эти припасы нужнее!

Убежденный в своей правоте мужчина не отступает от принятого ранее решения, но я на многое и не рассчитывала.

— Я смогу ему оказать помощь, но не без медикаментов, — гляжу в землю, медленно качаю головой и щурю влажные глаза. — Мы доберемся до ближайшего медпункта не скоро и инфекция ждать не будет!

— Это не наши проблемы, — сквозь зубы цедит он, снова надвигаясь на меня. — Проваливай!

Осматривая выживших за его спиной, словно стараясь вызвать у них жалость, подмечаю, что выглядят они нехило для тех, кто днями напролет ходит из одной точки в другую. Обувь кажется совершенно несношенной, а одежда без дырок и пятен грязи: как если бы ее только недавно сменили.

— Но она ребенок.

— Мне плевать! В наше время никому нельзя доверять. То же самое говорили Мэри, Гарет… дали нам вещи убитых ими выживших, накормили мясом этих же убитых, а потом чуть не отправили на убой! Следом за теми выжившими! Я еле догнал вас, пытаясь прихватить с собой эту сумку, и не собираюсь ничего отдавать незнакомой девке!