Удивленно посматриваю на желтое, как горящие в костре поленья, солнце. Который день я вынуждена жариться под его адскими лучами? Который день подряд кажется, что ночная прохлада действует как бальзам на душу?

Чувствуя, как по подбородку вскоре стечет слюна, прикрываю рот. На соседнем сидении меня гипнотизирует продуктовая сумка с трехлитровой банкой шоколадного пудинга. Отвлекаюсь, чтобы переложить манящий реквизит назад.

— Окей, Лоуренс, теперь бы вспомнить, откуда ты прибыла, — столь несмешная шутка сопровождается поглядыванием за спину.

Я почему-то не чувствую той грани, когда несерьезность перестает быть таковой. Сатира не заставляет ни один нерв на лице дрогнуть, а вот обернуться назад для остаточного запоминания дороги — вполне.

Пятьдесят миль в час — именно с такой скоростью я мчусь. Отдаленный черный диск, посреди дороги, растет. Внедряюсь в образ, который понемногу напоминает удлиненную фигуру. Лежит она перпендикулярно обочине. Сперва мне кажется, что это безногий ходячий, но по мере приближения и удлинения фигуры нервы посылают в мозг панический сигнал об опасности.

Шевельнув рукой в красной полинявшей кофте, торможу у самого объекта.

— Поваленное дерево. Ствол точно срубили, и судя по аккуратно подрезанной тверди, удары были уверенные и точные — использовали колун, — обвожу взглядом сердцевину бревна, продолжая анализ: — Зеленая, а листва неосыпана. Срубили недавно, и этот кто-то может быть неподалеку.

Шестеренки в мозгу, которые еще секунду назад двигались слаженно, заступорились.

— Его повалили специально. Зачем? Если бы ты только знала, Челл.

Губы трогает улыбка, когда через лесную растительность рассматриваю разбитый лагерь. Кофта расстегивается, и в руке появляется черный пистолет с тонким стволом. До неприличия изношенные серые кеды ступают по сухой почве. Приближаюсь к цели, от волнения возникает парестезия.

Внезапно останавливаюсь. Движение сбоку, на которое я не реагирую: не стоит делать резких движений. Лишь мельком гляжу на источник шума и вооружаюсь. Из-за кустов выходит мой ровесник. Хрупкое для парня телосложение, проникновенные зеленые глаза и небрежно уложенные русые волосы. Довольно-таки длинный треугольный нос залит веснушками и подростковыми угрями, а подбородок маленько скошенный. Не назвала бы его ну уж очень симпатичным, но что-то в его внешности притягивает, отчего я смущаюсь.

— Кто ты, черт возьми, такой? — поднимаю голову, роняя капли пота с подбородка. Пробиться сквозь осаду неловкости помогает осознание того, что это человек, а люди опаснее ходячих. В следующую секунду пальцы впиваются в ствол неосознанно порывисто.

— Опусти оружие и только тогда мы поговорим, — поднимает руки перед собой. — Я не враг.

Только сейчас замечаю на поясе висящее рубочное оружие. Основа колуна перемотана синей изолентой, в принципе, как и рукава его потертого анорака. Крест на крест намотанные поверх вещей шнурки и ленточки — достаточно оригинальный способ подлатать сношеные одеяния.

— Кто ты? — бестактно закидывает удочку.

«Мог бы для начала сам представиться». И парень, словно изучив мой разум, прочитав каждую мыслишку, скромно отвечает: «Чарльз». И как бы декодируя неявное впечатление в моих глазах, он не удерживается от зубоскальства.

— Что конкретно тебя поражает? Наличие таких же выживших, как и ты?

Нет, вызвано это не столько очередным выжившим, сколько его притихлостью. Отвечает без излишних грубости, дерзости, злости — практически субтильно. При этом острота ума и языка не чужды ему, что не может не радовать.

Ветер доносит до меня стимулирующий задать неразрешенный вопрос шелест листьев.

— Меня больше удивило поваленное дерево. Кайся, зачем срубил его?

Воздевает глаза лесным просторам у себя за спиной. Чарльз не выглядит шибко взволнованным, но что-то в его жестикуляции кричит о внутренней беспокойности; просто он таит все глубоко в себе.

— Называй меня параноиком, но после того, как меня чуть не убили Волки, они мне везде мерещатся. Еще и ты тут разъезжаешь…

— Не переусердствуй, я знаю их, — вновь прерываю его речь. — Поэтому ты решил преградить дорогу?

— Это должна была быть засада. А потом я увидел тебя. Безобидную девчонку, я прав?

Нет, не прав, — сказала бы я и всадила бы «безобидную» пулю ему в голову, но в вопросе нет ни насмешки, ни беспардонности; думаю, он подразумевал немного другое, нежели намек на слабость.

— Дай угадаю, ты подумал, что мне можно доверять?

— Насчет доверия не угадала, но мне нужна помощь. Я бы мог пообещать не только интересное приключение. Но для начала назови свое имя, — канючит Чарльз.

— Я еще не согласилась. Да и зачем мне нужно твое интересное приключение?

— А тебе есть куда спешить? У тебя есть другие планы? И чтобы хоть для разнообразия назвать тебя по имени, я должен его знать. Скажи, как тебя зовут, я же по-хорошему прошу.

— А я это хорошее отношение могу засунуть себе в задницу или, что еще лучше, подтереться им. Мне нет дела до того, как ты просишь: я не знаю ни тебя, ни твоих намерений. Мне хоть и некуда спешить, но это не значит, что я хочу путешествовать с незнакомцем, —подмечаю менторским тоном.

— В данном случае незнакомка только ты — я назвался.

«Действительно».

— С чем тебе помочь?

— Мне нужно вернуться домой, чтобы забрать несколько семейных ценностей — единственное, что у меня осталось. Может, мы договоримся? — кладет единичное при нем оружие на землю. — Я безоружен, видишь?

— И откуда мне знать, что ты не какой-нибудь душевнобольной, который устроил мне засаду?

— Начнем с того, что я такой же подросток, как и ты. И закончим тем, что, как ты видишь, я живу в чертовом лесу, ссыкуя от каждого шороха. Я срубил дерево и устроил засаду, как умалишенный. Остальные пять причин, думаю, можно не называть.

Не врет. Подобие лагеря за его спиной явно разбито давно: распиленные бревна огорожены специальным заборчиком, который не построишь за несколько часов, а то и дней; на огромном массивном стволе дерева виднеются некие впадины, казалось бы, проделанные колуном. Тянутся они к самой толстой, прочной ветке. Метров пятнадцать от земли. С нее свисают лямки вьюка.

— А эти… пробоины нужны для облегченного взбирания на дерево?

— А, ты про это? Ставлю ногу в одну выемку, затем другую… И вуаля! Я на ветке.

— Но зачем?

— Сплю я там. На земле слишком опасно.

— Ага, не то что на дереве, с которого можно грохнуться.

— Не грохнусь, не переживай.

Он не избегает зрительного контакта, при этом заглядывает мне в глаза не слишком часто. Да и голос не меняется, как у лжецов. Даже хорошо отрепетированную легенду можно распознать по мимике и тону человека. А выдать Чарльза с потрохами помогли бы дополнительные вопросы, на которые он, однако, отвечает достаточно быстро и четко, без излишней медлительности.

— Твой дом, наверное, далеко. Не думаешь, что там мог кто-то обосноваться? Например, шибанутые головорезы.

— Не знаю, но мне нужна та фотография. Я не заставляю помогать себе, но… у тебя есть машина.

Так просто довериться ему не могу, не сейчас. Побеседую с ним и по ходу дела решу, можно ли с ним пускаться в дорогу. Если что остановлюсь на полпути.

— Челси, — безучастно отзываюсь. — Я не собираюсь трахать нам обоим мозги, поэтому спрошу прямо: куда конкретно тебе нужно?

— До моего родного штата, Вирджинии.

Безошибочно учуяв подходящий момент, я спешу напомнить, что это не шуточное расстояние.

— Серьезно? Идем куда Макар телят не гонял? От Джорджии до Вирджинии петлять и петлять!

— Я же говорил, что тебя ждет грандиозное приключение.

— Как-то чересчур далеко тебя занесло, не находишь?

— Тут будет целый роман.

— Я готова выслушать.

— Пару месяцев назад Волки отобрали у меня самое дорогое. Пришли и отняли сестру, а я боролся с водным течением одной реки, в которую меня скинули с обрыва. Когда я отыскал лагерь Волков, там была ее жилетка… Запятнанная кровью.