Выйдя из туалета, я закинул рюкзак в камеру хранения, по лестнице взбежал на этаж выше. По пути мне, к счастью, никто не встретился. У кабинета я опять грел уши в течение десятка секунд: за дверью шуршали бумаги, не звучали голоса. Дети редко молчат, так что я сделал вывод, что пациента там нет. И все равно стоило быть осторожным. Потому, приоткрыв дверь, я сунул в широкую щель только голову.
В кресле у стола над кипой медицинских карт сидела знакомая молодая медсестра. Еще не обернувшись, лишь начав поворачиваться, она заговорила:
— Я не понимаю, что написано по последней паци… Оу, — увидела она меня. — Привет!
— При…вет… — чуть стыдливо ответила ей одинокая голова, быстро убедившись, что видно только ее и ни краешка халата.
— А Роберт в процедурной, — улыбчиво опередила девушка мой мысленный вопрос.
— Спасибо, но мне это… ничего не говорит…
— Этажом выше, от лифта налево, первая дверь напротив.
— Благодарю, — кивнула голова, медленно засасываясь обратно в коридор. — Хорошего окончания дня…
— Взаимно!
Лифт был под рукой, однако я в который раз выбрал лестницу: если двери разъедутся в стороны и хоть одна душа увидит меня в этом наряде, возникнут проблемы, ведь я не работаю здесь, а коллектив этой клиники просто не может не знать врачей в лицо. Повстречайся мне кто на лестнице, я хотя бы смогу в момент отвернуться, присесть, мол, завязываю шнурки… Да, идея — хлам, но хоть какой-то выход! — ловушка-лифт же вообще не оставляет возможности скрыться.
Пройдя на нужный этаж, доселе незнакомый, я быстро выискал лифт, единственный ориентир. Слева начинался коридор, с обеих сторон утыканный дверьми. Что там она сказала: «…напротив…» — «…первая напротив…» — напротив чего? Напротив лифта?.. Изнывая от тревоги, я подступил к предполагаемой двери, сжал самыми кончиками пальцев продолговатую ручку, словно боясь оставить отчетливые отпечатки на месте преступления, и та с щелчком опустилась. В узком кабинете без окон вдоль стен стояли шкафы с замутненными стеклами; в нос лез чисто медицинский запах — спирт? Центр помещения от меня скрывала ширма — и не одна, целый закуток из четырех штук, «комната» без правой стенки, где маячила спина в белом халате. Я хотел сперва окликнуть: вдруг ошибся? Но решил немного подождать. И не зря! Отойдя от пустой медицинской кушетки, спрятанной за ширмами, чтобы положить что-то на трехэтажный процедурный стол — металлическую этажерку, врач явил себя, и я узнал любимый затылок. Смелее в разы, я беззвучно раскрыл дверь, встал в проеме, эффектно уперся ладонью в косяк, а второй сделал ручку получившегося «чайника».
— Добрый вечер, коллега! — бархатно вымолвил я, не сдержав счастливой улыбки.
Роберт обернулся уже с приподнятыми бровями, лицо его застыло в еще большем удивлении: он увидел меня — халат — явное отсутствие рубашки под ним — убедился, что хотя бы брюки на мне! — этим изрядно меня повеселив.
— И что это? — снисходительно спросил он, не опуская бровей.
— Крик отчаяния. — Я прикрыл за собой дверь, вальяжно прошел мимо Роберта к кушетке и отщелкнул одну за другой нижние пуговицы халата. — Я категорически против принуждения и всецело пойму твое желание и дальше держать от меня руки подальше, но в таком случае мне придется сделать все самому. Признаться, сил терпеть уже нет.
Нахмурившийся, но улыбающийся, решительно путающий меня, Роберт наблюдал, как я расстегиваю ремень, вытаскиваю его из петель и бросаю себе в ноги.
— Бесстыдник, это детская клиника.
— Долг врача: помогать всем без разбору. Или я ошибаюсь?
Низко взвизгнула молния, без нее ткань тут же разошлась, обтянув по бокам заметно увеличившийся под бельем член. Я расстегнул оставшиеся, верхние, пуговицы халата — Роберт, не моргая, уперся потяжелевшим взором в мою грудь; соски затвердели то ли от холода, то ли от возбуждения: раздеваясь в месте (по моим ощущениям) мало приспособленном для этого, я чувствовал себя на улице, оголяющимся в карикатурном парке в свете фонарей… Роберт громко сглотнул, все же не двигаясь с места. Внимание его было всецело приковано ко мне, к каждому моему движению. Из маленького кармашка брюк, поселившегося в кармане побольше, я достал презерватив и положил его рядом с собой, на кушетку.
— Вдруг пригодится, — улыбчиво пожал я плечами, считывая полную вовлеченность Роберта, но и противоестественное сопротивление, отрицающее любой намек на счастье под предлогом: «Я не заслужил…»
Вскоре на пол переместилась вся моя одежда, кроме медицинского халата, прикрывающего руки, спину — и больше ничего. Откинувшись назад, поперек кушетки, я неторопливо, как можно эстетичнее, надрачивал член. Стыд да овевающая кожу прохлада смешивались в ядреную смесь, при контакте с возбуждением вспенивая последнее до краев. Я задерживал тугое кольцо пальцев на головке, сдвигал к ней крайнюю плоть до предела, как можно крепче сжимал ее, от этого давления ловя дополнительный кайф. Одну ногу я поднял на кушетку, уперся стопой в самый край, тем самым открыв взгляду Роберта до неприличного чувствительную область под мошонкой и овал расслабленных мышц.
— Доктор, от Вас никакой помощи, — обольстительно улыбнулся я, свободной рукой обласкав поджавшиеся яйца.
Не отрывая от меня глаз, Роберт вытянул из настенной металлической коробки тончайшую голубую медицинскую перчатку и ловко, за две секунды, натянул ее на правую кисть. Удовлетворенный чужой сломанной волей, я перевернулся, припал животом к кушетке, спустил на пол лишь одну ногу, коленом второй упираясь в обивку. Прозрачный гель крупной каплей покрыл подушечки облаченных в латекс пальцев. Каждый шаг Роберта ко мне отдавался гулким эхом во взволнованном сердце. Это не одно лишь предвкушение, это страх: в любой момент этого мужчину может опять переклинить, и он прогонит меня домой…
Холод лубриканта, обычно используемого для чисто медицинских нужд, объял секундно сжавшийся сфинктер. Перчатка была отнюдь не теплее, зато левая ладонь Роберта, чуть отодвинувшая ягодицу — приятно натянувшая тем самым анус, — обжигающе горяча… Пара ледяных скользких пальцев вторгалась в тело неторопливо, дюйм за дюймом. Замаскировать томный стон мне удалось судорожным выдохом, разбавившим лед процедурной.
— И часто… ты устраиваешь такие… личные осмотры? — спросил я, только бы понизить градус возбуждения от происходящего, не кончить от первого же умелого прикосновения к простате.
— Ларри, я работаю в детской клинике: за кого меня принимаешь?
Я тихо рассмеялся в ответ, но счастливая улыбка держалась на губах вовсе не из-за услышанного. Впервые за долгое время, а быть может, и за жизнь в голове, груди в каждом нервном окончании взрывался праздничный салют, от разноцветных мерцающих искр коего реальность блекла и фокус смещался на то, что внутри: на ощущения и чувства. Чем ритмичнее пальцы Роберта двигались в тесноте горячих пульсирующих стенок и чем выше поднималась его вторая рука по моему бедру к поясу, тем меньше мыслей оставалось в моем сознании, сужающемся в такт непередаваемой мелодии наслаждения. Слова, произносить которые я страшился и лишь потому не спешил, искали путь на поверхность, как термит сквозь древесину; как ручей, понемногу упорно пробивающий ход через горную породу. В первую очередь — чтоб не сорваться, я прервал Роберта, быстро оказался коленями на морозном кафельном полу. С нетерпеливой свирепостью расправился с ремнем чужих брюк. Пожалуй, лучший, честнейший комплимент из возможных — вставший на тебя член, выскальзывающий из-под сдерживающей его широкой резинки трусов…
Я подошел бы к желанному аперитиву неторопливо, вдоволь вылизав член, но сейчас нуждался в том, чтобы буквально заткнуть себе рот и не ляпнуть слащавость, способную отпугнуть поддавшегося импульсу Роберта. Со второго размашистого движения головой я вогнал член в горло, кончиком носа прижался к лобку. Рвотный рефлекс не сработал — дело давней привычки; пока хватает воздуха в легких, Роберт у меня в плену… Шумно сдернутая с руки перчатка упала на пол, горячие пальцы закрались в волосы у меня на затылке. С губ, поцеловать которые я еще с того (первого и последнего) раза не смел, слетел мычащий стон, когда мое горло начало ритмично сокращаться в намеренных попытках сглотнуть. Двигаться вновь пришлось мне, возможно, потому, что Роберт как врач осознавал, к каким плачевным последствиям может привести самодурство партнера, жадно получающего глубокий минет. Я не позволял узкой головке вернуться на язык, пытал Роберта жаром тесного горла, пока разгоряченный воздух не наэлектризовала озвученная им шепотом брань. Только тогда я выпустил, наконец, член изо рта, с громким вдохом откинулся назад. На нижней губе и подбородке блестела вязкая слюна, часть нее впиталась в брюки Роберта — под ширинкой темнело пятно; с моего члена к полу толстой нитью тянулась смазка. Еще толком не отдышавшись, я вслепую зачерпнул с кушетки одеревеневшими пальцами презерватив: на коленях, в одном лишь расстегнутом медицинском халате, отогнутом назад, как плащ, я протянул возвышающемуся надо мной Роберту с подрагивающим членом наголо контрацептив, словно в извращенном предложении руки и сердца. В его наполовину прикрытых глазах клубилась давно застоявшаяся страсть, в моих — сгорающими в атмосфере звездами мигала мольба чистой похоти… Бережно взяв из моих пальцев презерватив, Роберт руками — не зубами, как сделал бы любой «альфа-самец», — надорвал упаковку. С облегчением и ликованием на сердце! — я взобрался обратно на кушетку, случайно задел змея-ремень, зазвеневшего бляшкой по кафелю. Будто на массажном столе, я лег на живот, член оказался между разведенными ногами, белый халат свесился к полу, более не скрывающий спину от лопаток и ниже.
