— Чего ты хочешь?.. — устало вздохнул Роберт, подняв наконец на меня взгляд.
— Идем.
Я взял его за руку прежде, чем понял, что делаю, и повел по ответвлению тропы направо, к парковке. Горячая сухая ладонь была в моих пальцах; сердце сбилось с ритма, оказалось на дне глубокого колодца: удары были гулкими, с эхом. Подумать только! Потерял покой из-за такой мелочи…
Парковка была практически пуста: лишь мой спортбайк да серое авто на противоположном конце разлинованной площадки. Мы подошли к мотоциклу, я вручил Роберту шлем, и брови его тут же поползли на лоб.
— Нет! — с искусственным смешком выпалил он. — Ты что, с ума сошел? Я перед кем распинался все это время? Это самый небезопасный транспорт: на втором месте после катания на велосипеде с работающими бензопилами в руках!
— Не надо трусить. Я — отличный водитель: каждый день на этом красавце разъезжаю, и, как видишь, руки-ноги целы, голова не демонстрирует мозги через окошко в черепе. Все будет в порядке, — вкрадчиво заявил я, самостоятельно напяливая на Роберта шлем. — Со мной ты в полной безопасности.
— Зачем тебе так надо мной изощряться?.. — упаднически спросил он, поглядывая на стоящий за моей спиной «Ducati» как на циркового коня, привыкшего делать на бегу сальто — эффектно выбрасывающего наездника из седла прямиком на больничную койку!
— Потому что… этот спортбайк — моя жизнь в некотором роде… — признался я. Взор упорно выискивал что-то меж нитей одежды Роберта, лишь бы игнорировать глаза, с неподдельным интересом глядящие прямо мне в душу. Я держался за его одежду, притворяясь, что поправляю воротник, на деле же не имел смелости поведать ему правду без смущения. — Глупо из-за такого переживать, ведь все мечтают о глупостях, а потом, повзрослев, меняют фантазии на более близкие к реальности планы. В детстве… только не смейся… — прошептал я. — …я хотел стать мотогонщиком… Не пропускал ни одни мотогонки по ТВ; отец поддерживал меня, а раз даже купил билеты на одну такую гонку. Счастью моему не было предела!.. А позже я узнал, что он потратил на эти билеты деньги, которые долго откладывал на ремонт. Мама, как узнала, с катушек слетела, чуть сковородой его не огрела, — сердечно усмехнулся я, — а он сказал: «Этот дом когда-нибудь все равно рухнет, а воспоминания о том дне останутся у Ларри навечно!»
— У тебя прекрасный отец, — глухо, в шлем, проговорил Роберт.
— Да… Когда пришла пора мне уезжать из дома после окончания школы, он продал свою машину, опустошил заначки, назанимал у кого только мог — и купил мне в качестве сюрприза этот спортбайк. Сказал: «Мелочь — траты! Вот станешь известным мотогонщиком, и все окупится с лихвой!» Но — позволь тебя удивить! — иронично приподнял я брови. Только сейчас убрал от Роберта руки и с тяжелым вздохом боком присел на спортбайк. — …гонщиком я, как видишь, не стал. Отцу пришлось выйти на пенсию из-за производственной травмы, мать много не зарабатывает, так что я взял на себя ответственность: устроился в офис по связям. Мне нравится думать, что когда-нибудь у меня появится время и возможность вернуться к мечте, но даже если нет, это, — погладил я ледяной черный глянец ладонью, — доказательство веры отца в меня и его неизменной поддержки. Это самое дорогое, что у меня есть, а поездки на нем наполняют мою жизнь, хоть и временно, смыслом, теми яркими эмоциями, что и отличают рутинное существование между домом и работой от жизни в полном смысле слова! И я хочу разделить это ощущение полета с тобой… Только с тобой…
Как мог он после такой исповеди отказаться. Но это не была хитрая манипуляция с моей стороны: я искренне хотел, чтобы Роберт понял меня, увидел ситуацию моими глазами — узнал настоящего меня, мечтателя-неудачника, коего я абы кому не показываю… Роберт опустил ладонь мне на плечо, сжал его неказисто, но действительно ободряюще.
— Только, Бога ради, не выпендривайся: езжай медленно, без трюков и прочих рискованных попыток меня впечатлить. Господи, что я творю… — выдохнул он под нос и опустил стекло шлема.
Я сел на спортбайк как надо, убрал подножку. Сзади неуверенно примостился Роберт, явно ощущающий себя не в своей тарелке, будто я заверил его, что сейчас мы вместе полетим на метле. Мотоцикл замурчал прирученной рысью — мой пассажир от неожиданности вздрогнул, крепко обхватил меня вокруг пояса, шлемом вжался мне в затылок и плечо. Неторопливо, чтобы дать Роберту привыкнуть к новым ощущениям, вороной «Ducati» двинулся поперек парковки — к манящей его дороге. Роберт напрягся всем телом; для него происходящее напоминало подъем вагончика на высоту по рельсам русских горок: кажется, что вот оно — самое страшное, но шум ветра и скорость ждут впереди, и ужас, и необъяснимое удовольствие в одном флаконе.
Под покровом ночи, разбавленной апельсиновым молочным коктейлем фонарей, мы покинули парковку и выехали на безлюдную улицу. Спортбайк перешел на рык, ветер всколыхнул мои волосы. Давненько я не позволял себе ездить без шлема. Что за потрясное чувство… Должно быть, оно знакомо всем птицам, способным летать. По бокам мелькали многоэтажные кирпичные жилые дома, сверкали оконные стекла, чернели переплетения черных пожарных лестниц. Мы развили приличную скорость; руки Роберта, сцепленные вокруг моего живота, превратились в гранит, но краем глаза я видел у себя за плечом тонированное стекло шлема: врач не прятал голову мне за спину, не пытался просто пережить это, дождавшись момента, когда моя прихоть подойдет к концу. Я чувствовал это: с живым интересом, который поглотил когда-то без остатка меня, он смотрел вперед, впитывал картину того, как чистая скорость искривляет пространство.
На лихом повороте он прижался ко мне теснее как мог. Промелькнув мимо торопящегося такси, мы нырнули в тьму улицы, укрытой от неба рельсами наземного метро. Справа и слева частили бетонные колонны, поддерживающие верхний этаж. Световые полосы рисовали светофоры, не поспевающие за нашим движением. Мы летели сквозь ночь, и впервые я ощущал готовность уехать куда глаза глядят, так далеко от извечно пустующего дома, как только возможно; увезти его прочь от ежедневного героизма, испытывающего на прочность шитое-перешитое человеческое сердце…
Приближающийся яркий молочный свет отразился в окнах верхних этажей. С грохотом, от которого сверху посыпалась пыль, принесенная ветром, по рельсам над нами — навстречу — помчался стального цвета поезд. Роберт сжал меня до боли, словно вновь испытывая на мне прием Геймлиха.
— СТОЙ! СТОЙ! — завопил он так громко, что и за свистом ветра, за грохотом колес поезда, сквозь закрытый шлем я отчетливо услышал его!..
…и испугался не на шутку. Роберта трясло: то была не мелкая дрожь от волнения или холода, а крупная настолько, что пальцы его переставали смыкаться, расцеплялся импровизированный ремень безопасности, единственное, что не позволяло ему оказаться на асфальте. Как можно скорее, но мягче я затормозил, съехал вбок, к тротуару. Проезд затих. Слезая со спортбайка, Роберт зацепился штаниной, чуть не повалился на землю, но вовремя ухватился за фонарный столб. Стащил с головы шлем и швырнул, точно тлеющий уголь, мне в руки, лишь бы самому не выжечь ладони до костей.
— Что случилось?.. — ошеломленно спросил я, поймав шлем. Только что ведь все было в порядке. Я не увеличивал скорость, не петлял, ехал ровно: какого черта, когда и почему все пошло опять наперекосяк?!
Роберт тяжело дышал, как загнанная лошадь. Лицо было бледным, на лбу выступил пот. Ноги держали его плохо, но опираться и дальше на столб он не мог — решил бежать, будто в полночь под устрашающий бой часов замка.
— Роберт!.. — выкрикнул я ему в спину. Он не замедлился, не обернулся. Бежал как от стаи голодных волков, и догонять его я не имел права: если б хотел, чтобы я составил ему компанию, он бы остался.
Я вернулся домой в растрепанных чувствах. То же недоумение впиталось и в спортбайк, который ощущался подо мною сбитой с толку кобылой. Я подступаю к Роберту ближе на шаг — он выгоняет меня из квартиры; я подхожу вплотную, заключаю его в объятия — он бежит от меня через пустынный квартал. Если б это был первый человек, меня избегающий, отрицающий, отвергающий, я бы списал его поведение на индивидуальные странности, но Кэмерон ведь тоже меня сторонился. Стало быть, дело во мне?..
