— Для кого этот мишка?
Роберт медленно поставил кружку на стол, подальше от драгоценных тканей, — на коробку с нитками. Пальцы его заключили лицо в птичью клетку, спрятали от меня говорящие столь о многом глаза.
— Для одной пациентки… Ее зовут Шарлотт, и ей три года… Мать пришла с ней на первый прием из-за жалоб на онемение, плохой аппетит, слабость, забитость носа без прочих симптомов простуды… Девочка не сразу доверилась мне, очень боялась, но в итоге из-за частых приемов привязалась, как и к одной медсестре… Мне пришлось передать ее другому врачу… как отказался… — судорожно выдохнул он, откинувшись на спинку.
— А… Эм… Почему пришлось передать?.. — ступил я на хрустнувший лед. — Слишком сильно привязалась?..
— Нет, это вообще не проблема. Но результаты многочисленных анализов сложились в такую… неприглядную картину, что мне пришлось направить ее к другому специалисту. Я не смогу ей помочь… Как, видимо, и он…
В давящей на нас тишине неспешно, но гулко бились сердца. Сам не знаю зачем, я все же спросил, как если бы ответ смог прояснить для меня все:
— А что у нее?..
Болезненными покалываниями в кончиках похолодевших пальцев я ощутил, как Роберта разрывает надвое — профессиональная этика, всеми силами защищающая конфиденциальность, и неподъемный валун, душащий его, простого человека. Немощно он уронил затылок на спинку дивана, вгрызся чернотой зрачков в покрытый тончайшими трещинами потолок…
— Нейробластома и рабдомиосаркома… — устрашающе, точно гром над самым теменем, прозвучали слова, не значащие для меня ничего. — И то, и другое — рак…
— О Господи… — обронил я, остолбенев.
— …Какой прогноз — ты сам вполне можешь представить… лишенный радужных перспектив… — подытожил он каменным голосом. Пар вился над кружкой и, несмотря на большое расстояние, заполнял все мои мысли, подменял их ничем. Только чувства оставались нетронутыми — и сжимали горло так, как, вероятно, пытали и Роберта все это время… — Ей всего три года, понимаешь?.. — внезапно повернулся он, и свет настенных светильников отразился малюсенькими лунами в его повлажневших глазах. — Всего три… И она вытянула дважды этот проклятый «золотой билет»… Это… просто несправедливо, черт возьми!..
Не я один почувствовал, как последние силы его иссякают; стремясь скорее сбежать от этой всепоглощающей слабости, Роберт вновь вцепился в иголку и голову медвежонка, с первым же стежком ненароком всадил иглу в указательный палец, зашипел сквозь сжатые зубы, но не отдернул руку. Замер с металлом, воткнувшимся в плоть.
— Мне очень жаль, Роберт… — нелепо выдавил я очевидность.
— Да… Мне тоже… чертовски жаль…
***
После работы я приезжал к нему домой каждый день. Готовил. Составлял компанию за ужином — чаще в тишине, нарушаемой позвякиванием столовых приборов. Оставлял еду на завтра в холодильнике, сообщал об этом всякий раз одними и теми же словами, словно попугай, и уезжал домой: чтобы прокручивать минувший вечер в голове снова и снова, проминая подушку да глядя в выдыхающий концентрированную ночь потолок… Несмотря на топь вполне обоснованной грусти, каждое следующее «сегодня» приносило облегчение, ведь чем бóльшим количеством лап обзаводился медвежонок для Шарлотт, тем невесомее, разбавленнее становилась и тишина за кухонным столом Роберта, а наше молчание — не таким траурным.
Вчера, покидая полюбившуюся квартирку, я точно знал, что увижу Роберта в клинике, и, пожелав спокойной ночи ему и сидящему на столике законченному медведю, покинул дом, сел на спортбайк и помчался навстречу ветру по пустеющим улицам. Эта игрушка — прощание с маленькой пациенткой: Роберт подвел черту, поставил точку, и как только расстанется с медвежонком, передав его хозяйке, для него, как и для нас, все вернется на круги своя.
Я искренне так полагал. Приехал в детскую клинику действительно воодушевленным! Сквозь ткань рюкзака спину грела пара контейнеров со свежей лазаньей. Знакомая медсестра, выйдя из кабинета Роберта, попросила меня подождать, и пока я сидел, барабаня пальцами по покоящемуся на коленях рюкзаку, из-за закрытой двери доносились веселые голоса: детский, женский и самого Роберта. «Хороший знак!» — подумал я и улыбнулся собственным рукам.
Дверь открылась скоро. Я поднялся в тот же миг; в коридор вышла молодая мамочка со стрижкой «гарсон», держа на руках маленькую златовласую дочку. Знакомые все лица! Заявившись к Роберту за рецептом на снотворное, я встретил ведь именно их! И у девочки в тот раз тоже был медвежонок! Роберт так разорится — раздаривая больше, чем по игрушке в одни руки! В тот раз ведь медведь был, кажется, желтый, а этот…
Рюкзак шумно зашуршал, брякнул молниями, когда ослабевшие руки мои опустились, пусть пальцы и не выпустили лямку. Ребенок лучезарно улыбался проводившему их до порога врачу, а из-под ее солнечных кудрей меня приветствовал блеском синих глаз цветастый плюшевый медведь — тот, которого, как я считал, больше никогда не увижу — и был этому рад… Женщина отходила от кабинета спиной вперед, все извиняясь, что они явились без предупреждения — просто чтоб отдать рисунок Шарлотт; над макушкой ее дочери — я не видел, но чувствовал — безумно быстро сменяли друг друга цифры… Время утекало — каждую минуту, каждую секунду!.. — ничто не могло это предотвратить, однако, очевидно, Шарлотт и ее мама об этом пока еще не знали…
Прежде чем дверь защелкнулась бы перед моим носом, я схватился за ручку — в последний момент — и влетел в кабинет. Роберт отходил к столу, я видел лишь его спину. Пока до рабочего места оставались шаги, у него была причина не оборачиваться, не показывать мне лицо, кое последние десять минут мучительно стягивала улыбчивая маска.
— Я…
Пожалев, что вообще открыл рот, я прошел вслед за ним, по пути оставил рюкзак на кушетке. Роберт тяжело занял кресло, сутулый, глазами прикованный к полу. Он не сопротивлялся, когда я, встав у правого подлокотника, обхватил его вокруг плеч, прижал его безвольную голову к своей груди, к макушке приник щекой. Он не издал ни звука. Только вздрагивал слегка в моих объятиях, а я из бесконечного уважения не пытался посмотреть на его лицо. Знал, что увижу…
— Я рядом, все хорошо… — наконец произнес я в его волосы. — Я рядом с тобой…
========== Часть 6 ==========
Комментарий к Часть 6
Песня в наушнике Ларри: The Rolling Stones — You Can’t Always Get What You Want.
— Да ты шутишь… — не поверил я своим ушам.
Зажатый в руке бургер истекал малопривлекательной на вид смесью кетчупа и горчицы, с остринкой; соусы рисовали полосу по моей руке и уже практически капали на квадратный столик ретро-забегаловки. Из скрытых динамиков, висящих под потолком вытянутого, как вагон, зала, доносилась музыка, знакомая еще моему деду. У длинной барной стойки был занят всего один высокий мягкий табурет: студентка с книгой у носа попивала клубничный молочный коктейль. Самое крепкое, что здесь подают, это кофе; еда хороша, по-домашнему вкусная, а от переплетения аппетитных ароматов картошки, бургеров, супов, яичницы с беконом, блинчиков и вафель на соседних столиках можно сойти с ума, особенно если твой заказ еще не принесли. Но мы уже получили еду и даже наполовину умяли свои бургеры — вполне обычные: булка, салатный лист, огурчики, котлета, соусы и тонкие кружки помидора. Перебывав с Робертом в самых разных ресторанах, я захотел чего-то традиционного разнообразия ради. Он был только за.
— Нет, я абсолютно серьезно, — мотнул головой Роберт, вернув на подставку початый лимонад. — Смертельно опасно надевать презерватив на член партнера ртом. Это никому не нужный сексуальный пафос, от которого лучше полностью отказаться, потому что в случае ошибки тебя практически со стопроцентной вероятностью ждет смерть. При попадании презерватива в горло, он — из-за того, что является пленкой, — прилегает намертво к стенкам, с легкостью перекрывает доступ кислорода в легкие, а подцепить его самостоятельно, без моментальной помощи специалиста с инструментом, практически невозможно. Выдуть наружу сильным выдохом тоже вряд ли получится. Когда я работал в скорой, нас довольно часто вызывали парни мертвых девушек с забитыми латексом дыхательными путями, но это уже работа для коронера, а не для врача… Вот уж точно дурацкая смерть… Шок у родителей, психологическая травма на всю жизнь у бойфрендов…
