Мы приводим Фицроя в чувство. Пока я придерживаю его в вертикальном положении, я с изумлением отмечаю, что он очень легкий, а под дорогой одеждой я легко прощупываю кости. Оказывается, его волосы очень тонкие и на макушке давно поредели — потому он прилизывает их с такой тщательностью. Его губы замазаны светлой помадой — под ней они растрескались и иссохли. Ранг протирает его лицо влажной тряпкой… стирая, вместе с тем, толстый слой пудры и тоника.
У Джери расширяются глаза. Мне тоже становится не по себе от того, что я вижу. Такое ощущение, что череп просто обтянули тонким белесым пергаментом, под которым нет ни грамма мяса. Под глазами залегли синюшные опухшие круги. На виске отчетливо проступают синие до черноты вены. Патрик дает несчастному теплой воды с сахаром. А после требует принести что-нибудь из еды.
Когда Фицрой очухивается, перед ним стоит глубокая тарелка с разогретым супом. Он недоуменно смотрит сначала на неё, а потом на нас.
— Ешьте, ваша милость, — ворчит Патрик. — Иначе, чую, до конца разговора вы не дотяните.
— Что это? — слабо шепчет Норман. — Какая-то отрава?
— Суп картофельный, — обижаюсь я. — Джери готовил, придурок.
— Я не хочу… — морщится Фицрой.
— Делайте, что вам говорят, — неожиданно жестко приказывает Ранг, садясь напротив него. — Вы на грани, мистер Фицрой. С таким образом жизни вам осталось лет пять.
Норман выпучивает на него глаза. Ранг молча хмурится, сложив руки в замок. Мы всем скопом стоим над посеревшим вмиг аристократишкой. Фицрой берет ложку, окунает ее в суп, набирает наполовину. Быстро смотрит на мрачного Ранга. Нюхает бульон… и морщит нос.
— Я не собираюсь… — выдыхает он. — Вы не можете…
— Вы запустили себя, мистер Фицрой, — строго говорит Ранг. — Из-за разгульной жизни, что вы вели всю свою юность, у вас проблемы с почками и печенью. У вас врождённая патология поджелудочной железы, и вы должны соблюдать стогую диету, чтобы это никак на вас не отражалось… Что ж. Вы делаете это с особой тщательностью — вы не едите вообще. Вы уверены, что это делает вас красивее… Вы вообще считаете себя очень привлекательным, не так ли? А также остроумным, хитрым, продуманным, обаятельным, интеллигентным, эрудированным и… Я могу долго продолжать. При этом вы не терпите критику в свою сторону — даже в самой мягкой форме. Вы не терпите людей, которые хоть в чем-то превосходят вас — по вашему ли мнению или чужому, неважно! Вы не терпите неуважения, пренебрежения и даже самого простого снисхождения. Вы уверены в своей исключительности и гениальности… Это ненормально, мистер Фицрой. Это признаки серьезного психического заболевания, имя которому — нарциссическое расстройство личности. Также известно под именем «нарциссизм». В легкой форме он безобиден и вызывает только острую неприязнь у всех, кто окружает больного. Однако со временем он может превратиться во что-то большее… много большее.
Ранг смотрит мужчине прямо в глаза.
— Запущенная форма нарциссизма рано или поздно перерастает в шизофрению. А там уже… кто знает, что с вами будет? Сами ли выйдете в окно, сгубите ли себя диетами или закончите на операционном столе с открытой желудочной язвой?.. Возможно. Это легко может произойти, если вы не сможете вовремя остановиться и понять: вы больны, вам нужно лечиться… вас нужно спасать. И старые «болячки», которые вы с таким остервенением расчесываете уже почти тридцать лет, — последнее, о чем вам нужно задумываться на данный момент. А теперь — ешьте! У вас, чую, ещё и анорексия…
Фицрой замер с приоткрытым ртом, выпучив белые глаза. Я вижу, как на белесом лбу блестят мелкие бисеринки пота. Ну да. Фицрой — нарцисс, эти себя любят больше всего на свете. А тут ему говорят, что он не просто скоро свихнется, но ещё и подохнет, скорее всего. Я даже представить не могу, что у него там сейчас творится в черепушке. Тяжело сглотнув, Норман переводит взгляд на ложку и, явно прикладывая просто титанические усилия, отправляет ее в рот.
Пока он ест, у нас выдается небольшой перерыв. Патрик, глянув на верх, извиняется и удаляется на второй этаж — мелкие натворили что-то?.. Блэк хмуро сидит на диване, не спуская глаз с Фицроя. Ранг копошится в телефоне, нервничает и просит его не трогать.
Джери отводит меня в сторону. Я припадаю к его губам, так, чтобы он понял, чтобы прочувствовал все-все, что я… Он судорожно выдыхает, когда я отпускаю его, и касается своим лбом моего лба.
— Это ещё не все, — тихо говорит он. — Я уверен, он припрятал туз в рукаве. Он не гений, но и не дурак.
— Пусть так, — рычу я. — Пусть. Пусть быстрее вытаскивает свой туз — и баста. Меня эта партия утомила, трындец…
— Меня тоже, — тихонько вздыхает Джери, и я целую его в висок. — Не могу поверить, что когда-то…
— «Когда-то» прошло, — говорю я. — Теперь у нас только «сейчас». Один миг, помнишь?
— Забудешь с тобой, — улыбается он.
Мы возвращаемся, когда Норман уже почти доел. Он зло косится на нас и решительно откладывает ложку. Но так как от былой манерности и привлекательности не осталось ни следа, выглядит все это беспомощно и жалко.
— Это ещё не все, — выпаливает он, и я невольно фыркаю.
— Я догадываюсь, — вздыхает Джери, тяжело опускаясь на стул. — Говори, что там у тебя, и разойдемся.
— Твой дом теперь принадлежит государству, — выдает Фицрой.
Наступает тишина… впрочем, ненадолго. Ранг не обращает на нас никакого внимания, все ещё натыкивая чего-то в телефоне. Блэк приподнимает брови, но особо заинтересованным не выглядит. От Патрика и мелких наверху — молчок.
— И? — фыркает Джери.
— Теперь ты не можешь там жить, — шипит Норман, хватаясь за портфель. — Не имеешь права… Тут все документы… Я показывал их раньше, я надеялся на твою разумность, но теперь…
— Какой ужас, — саркастично тянет Джери. — Что же мне делать?
— Похоже, придется жить у меня, — с грустью говорю я под джерино наигранное «О Боже, нет!». — Иного выхода я не вижу.
— А ещё… ещё, — облизывает растрескавшиеся губы Норман, — я собираюсь подать в суд. Снова.
Вот тут тишина уже куда ощутимее. Ранг вскидывает голову, Блэк щурит глаза, откуда-то сверху раздается сдавленное аханье. Джери каменеет.
— На кой хер? — хмурюсь я. — С каким обвинением? И как ты докажешь?..
— О! У меня много доказательств, — улыбается Фицрой, и улыбка у него… Мда-а-а… А я ещё считал, что Ранг несколько переборщил, записав этого нобиля в шизофреники. — И — заметьте! — никаких препятствий у меня теперь нет! А у вас — ни одного опровержения! Спасибо вам, дорогой профессор!
— Норман, — тихо говорит Джери, — зачем тебе все это? Объясни… Нет, правда, объясни! Я хочу понять, почему ты все это делаешь? Почему просто не отпустишь и?..
— Отпустить? — повторяет Фицрой, и его глаза темнеют. — Что за сентиментальная чушь, профессор? Вы должны меня понять. Вы… все это дело… уничтожило все, что было в моей жизни. Моя семья потеряла уважение, двери богатых домов закрылись, на нас начали смотреть как на гребаных нищебродов! И всё…
— Из-за тебя, мудак, — вырывается у меня. — Ты все промотал!
— Ложь! — шипит Норман. — Я жил так, как полагается настоящему аристократу! Вы, обитающие в своих мелких никчемных лачугах, этого никогда не поймете. Вам до нас далеко… Но даже не это главное. Ты осквернил меня, испоганил навсегда… После тебя я уже больше не был прежним.
— О чем ты? — хмурится Джери.
— Я стал желать… — облизывает губы Фицрой. — Я стал тянуться к таким… как я. Я не могу хотеть никого, кроме людей… своего пола. Я не смог вырваться из этой мутной трясины! Я весь покрыт этой грязью!
— Ты понял, что ты… гей, — говорю я. — Ого. Ничего себе. Вот эта новость! А что во время отношений с Джери это было не очевидно?
— Это было не то, — заявляет Фицрой. — Это было… Я был главным. Я всегда… был выше. Я был мужчиной… Я доминировал! Я!..
— Ох бля-я-ять… — хватаюсь я за голову. — Как же я ненавижу эту сраную градацию… Доминант-боттом, актив-пассив, верхний-нижний и… Тьфу! Какая же дрянь! Кто ее придумал? Как можно вообще задумываться об этом в момент… единения с любимым? Какая разница, кто там сверху, кто там снизу, а кто, блять, сбоку?! Я, сука, не пойму, где моя нога, где рука, сердце под горлом бьется, как бешеное, и башку от любви сносит. А эти там ещё про какие-то… верхи и доминирования успевают думать. Зачем?!
