— Я не помню такого, — выпаливает Норман и оборачивается ко мне, будто ища поддержки. — Неужели вы верите в эту чушь? Он же описывает самое типичное поведение…

— А ты никогда особой фантазией и не отличался, — холодно замечаю я. — И знаешь, что? Я видел шрам. На спине. От плети. Так что да. Я верю.

— Я был глупцом, — продолжает Джери. — Влюбленным дураком. И если кто-то из нас и использовал другого, то это был ты, Норман.

— Тебе нравилось! — шипит Фицрой. — Ты ни разу не сказал «нет»! Ты легко мог уйти, но вместо этого…

— Я был слаб и малодушен… а ещё до последнего верил тебе, — отвечает со вздохом Джери. — Я правда думал, что ты сможешь покончить с собой. Я правда думал, что ты забросишь учебу и свои мечты, только чтобы досадить мне… Да что там. Я даже верил, что ты любишь меня… Но нет. Уйти так просто я не мог. Ты бы меня не отпустил.

— Да я бы с удовольствием от тебя сбежал! Даже сейчас! — вопит Норман и вскакивает. — Пустите меня! Я не желаю больше находится в этом проклятом доме ни секунды!..

— Боже Праведный, какая драма! — слышится от лестницы ехидный голос. — Какая экспрессия! Какая харизма!..

— Такого актера свет потерял…

Рональд и Патрик неспеша спускаются со второго этажа и спокойно проходят к нам. Усаживаются на диван. Норман шокировано смотрит на них… и тут в разговор вступает Ранг.

— Мистер Фицрой, прошу вас, присядьте, — тихо говорит он. — Нам нужно серьезно поговорить.

— Я не собираюсь говорить с обманщиками! — рычит Фицрой. — Вы все здесь!..

— У вас серьезные психологические проблемы, — спокойно продолжает Ранг, перебирая и проглядывая свои бумаги, — усугубленные рядом генетических сбоев и физических недостатков. Прошу вас, взгляните. Это выписка из больницы, где вы числились пациентом некоторое время. Врач подробно описал ваше состояние. Присядьте и выслушайте меня…

— Я не собираюсь ничего слушать! — гордо заявляет Норман и вперивает в Джери ледяной взгляд. — Я требую назад все свои вещи. Ты должен отдать мне…

— Вещдоки, да, — говорит Джери… и вдруг улыбается. — Боюсь, это невозможно.

— Что? — после паузы моргает Норман.

— Я могу отдать тебе разве что их пепел, — блаженно прикрыв глаза, говорит мой старик. — Я сжег их прошлым вечером.

— Ты… что? — задыхается Норман. — Ты… ТЫ-Ы-Ы! БЕЗМОЗГЛЫЙ СТАРИК! ДА ТЫ ХОТЬ ПРЕДСТАВЛЯЕШЬ, ЧТО НАДЕЛАЛ?!..

— Пасть прикрыл! — рычу я.

— Проблемы, мистер Кант?

Блэк сбегает по лестнице со второго этажа. В его кармане мой пистолет. Джери качает головой.

— Нет, Бобби. Все хорошо, — спокойно говорит он и снова обращается к Норману. — Да. Я знаю, что сделал. Ты зря так нервничаешь. Тебе не нужны они все… тебе нужно только оно. А его у меня как раз нет.

— Ты лжешь! — вопит Норман. — Я знаю, оно у тебя! Ты бы никогда!.. Ты!..

— Уничтожил то, что могло меня спасти… и то, что напоминало о тебе, — говорит Джери… и неожиданно преображается до неузнаваемости.

Его лицо каменеет, скулы резче обозначаются на светлой коже. Челюсть отвердевает, нос заостряется, а в глазах загорается пламя. Крылья ноздрей подрагивают, как у взбешенного хищника.

— Говоришь, это ты такой несчастный? — тоном, способным отморозить уши собеседника, произносит Джери. — Говоришь, это ты мучился и страдал? Говоришь… я не любил тебя? Ха… Я отдал тебе жизнь. Ещё тогда, в самом начале нашей с тобой истории. Я знал, что за связь с юным мальчиком меня могут повесить, накачать наркотиками или посадить на электрический стул. Я понимал, что, если правда откроется, мне не на кого будет положиться — от меня отвернутся все, кто меня когда-то любил, мои враги встанут в очередь, чтобы облить меня ушатом давно накопившихся помоев. Я осознавал, как велик риск, как высока цена… Но я не боялся, не сомневался, не отступил. Я любил тебя. Самозабвенно, со всей искренностью! Ты был не первым моим любовником, но первой моей любовью. Я был готов костьми лечь за тебя… Даже в самом конце тех бесконечно тяжелых двух лет. Я ведь… снова поверил, что у нас все налаживается. Ты стал нежнее, ласковее, ты как будто даже стал заботиться обо мне… Но нет. Все это оказалось очередным моим надуманным бредом.

Джери переводит дыхание. Его щеки горят алым, и глаза сверкают из-под кустистых нахмуренных бровей, но выглядит он предельно собранным. Он явно готовился к этому моменту.

— Я готов простить тебе попытку «умыть руки». Я знаю, какой ты человек, понимаю, что окружающие для тебя — все, без исключения! — абсолютно не важны. Я понял это, я простил… А вот чего я не простил, так это той грязи, той мерзости, всей той отвратительной лжи, что ты выплеснул на меня во время расследования! — Джери повышает голос, и голос этот пропитан ледяным гневом. — Ты сгустил краски. Ты соврал… и тебе это понравилось. Еще бы! Тебя чуть ли не на руках носили, пылинки сдували! Ты — милый молодой мальчик с кристально-чистыми глазами медвежонка, а я… бледный, вечно-хмурый, неприятный на лицо. Да ещё и намного старше! А значит, априори, сильнее и опаснее… Всем было очевидно, кого выберет толпа. И тебе тоже — особенно тебе!

Норман открывает и закрывает рот, хватает ртом воздух, но не произносит ни слова. Ему нечего сказать.

— Мне грозила мучительная смерть — куда более мучительная, чем даже, если было бы доказано, что я просто был с тобой. За решеткой педофилов, мягко говоря, недолюбливают, а уж педофилов-насильников… Я даже не хочу вспоминать о том, что творилось в моей душе, когда меня завели в камеру с несколькими преступниками. Я до сих пор покрываюсь холодным потом, вспоминая их глаза!..

Джери прерывисто выдыхает, и я кладу руки ему на плечи. Его бьет дрожь.

— В меня плевали на улицах, бросали камнями, однажды даже едва не отравили. Я был гоним… и я осмелюсь сказать, что не заслужил всего этого. Части? Вполне. Срока, изгнания, потери уважения родных и коллег… Я целовал ребенка, я позволял ребенку со мной спать. Этого я не смею отрицать. Но! — Он вскидывает палец. — Я отрицаю то, что был жесток к тебе, что сломил тебя, сломал тебе жизнь… Я любил тебя. До последнего. Я надеялся… хотя бы на уважение с твоей стороны. Но даже в этом мне было отказано. Ты не чувствовал себя обязанным снисходить до такой мелкой — умной! Но все же мелкой — сошки, как я.

Джери пронзает Фицроя пристальным взглядом темно-синих глаз. Норман смотрит на него затравленно и зло, но молчит. Он видит мой взгляд, видит взгляды Ранга, Рона и Патрика. Он понимает, что сила не на его стороне.

— Что ж… позволь мне вернуть тебе твою любезность. Пеплом и разочарованием.

— А что было в вашем… свертке? — осторожно спрашивает Рон.

— Ничего особенного, — пожимает плечами Джери. — Пара кассет, на которых мы читаем друг другу стихи. Несколько фотографий, где мы пока ещё счастливы. Больше инициативы на них проявлял он, но если подать все в правильном свете… Ты на это рассчитывал, Норман? Хотел выставить их так, как тебе удобно, да?

— Тогда, зачем их хранить? — хмурюсь я. — Избавился бы уже давным-давно.

— Это был мой последний щит, — объясняет Джери. — Хлипенький, но уж какой есть. Им я должен бы прикрываться, чтобы хоть немного смягчить удар от приговора… пока не оказалось, что приговор давно написан и осталось его только озвучить. И никакой щит от него не спасет.

— А оно? Куда ты его дел? — в отчаянии хрипит Норман.

— Оставил у надежного человека, — говорит Джери с легкой ухмылкой, — очень далеко отсюда. Как сделал бы любой, у кого с извилинами все в порядке. Зачем таскать с собой все доказательства… если их можно поделить? И уверяю тебя, у… этого человека оно в полной безопасности, несмотря на всё его… кхм… не очень дружелюбное ко мне отношение.

— Ты… Ты… — задыхается Норман.

Вдруг он начинает кашлять, сипло давиться… и заваливаться назад — я едва успеваю его поймать.

— Он не претворяется! — кричит Ранг, вскакивая. — Это всерьез! Кайл, посади его! Блэк — воды и аптечку! Дядя!..

— Давай его сюда, — хмурится Патрик, быстро оказываясь рядом.