Жар, кипятком окативший мои внутренности, заставляет меня отступить. Я сглатываю и рывком отстраняюсь. Он открывает глаза. Я выдыхаю и отворачиваюсь. Внутри меня все горит.
— Кайл, — хрипит он. — Кайл, прости…
В его голосе — тихий ужас. Он касается моей руки, но я вырываю ее. Я на пределе. Я на грани. Я не могу позволить…
Я мотаю головой и глубоко вздыхаю. Нет мысли, что как разряд тока, вернет в реальность. Нет фактора, что сдержит, завопит: «Стоп! Хватит! Ты и так зашел уже слишком далеко! Стой!» Есть только горячее дыхание, тяжесть в грудине, ноющая боль в животе и сорванный шепот:
— Я не хотел… Не хотел… Прости, прости меня…
Я оборачиваюсь к своему старику. Я смотрю на него и даже не представляю, что он видит в моих глазах. В его глазах — страх. Он напуган, думает, что оступился, ошибся, может быть, даже потерял. Его брови изогнуты, челюсть ослабла.
— Кайл… — начинает он сипло.
Я нахожу его губы. Его губы теплые, его борода густая, в нее так хорошо зарываться пальцами. Я подхватываю его под поясницу свободной рукой. Я склоняю голову набок. Один его локон щекочет щеку. Он тяжело дышит. Его язык податливый, безвольный — мой старик слишком растерян, чтобы отвечать. Я целую его, захлебываясь наслаждением.
Он начинает отмирать, когда я крепче прижимаю его к стене. Он кладет руки мне на плечи… а уже через миг зарывается трясущимися пальцами в мои волосы. Я стискиваю его ещё крепче. Мне тяжело стоять, у меня кружится голова, сердце вот-вот вырвется из груди. Я провожу кончиком языка по щелке меж его передних зубов, и стон подбирается к моей трохее. Я отрываюсь от него. Я смотрю ему в глаза.
Чертыхаюсь, видя в них огонь, светлый и яркий, тот, что, казалось, угас от моих слов ещё тогда, в гостиной. Я припадаю судорожными поцелуями к его щекам и шее. Его кожа мягкая, дряблая, меня ведет от нее и ее запаха, я прихватываю ее губами. Я сжимаю руками его бока и спину. Прижимаю его к стене и сам прижимаюсь к нему.
— Кайл… — беспомощно сипит Джери. — Кайл… Мой мальчик… Мой…
— Пойдем, — прихватив его мочку губами, шепчу я, и голос у меня — самый жалкий на свете. — Скорее пойдем. Ты еле стоишь. Тебе ведь больно…
Он сорвано выдыхает, сипло хмыкает. Обнимает меня, тянется ко мне. Я вновь нахожу его губы. Я касаюсь расселины меж зубов. Я скулю.
Каждый шаг — как целое испытание. Джери цепляется за меня, я цепляюсь за него. Я не хочу терять наше тепло. Я не хочу отпускать его из рук. В моей комнате задернуты шторы, стоит темнота и кровать не заправлена — я не помню, из-за чего так. Я бесконечно счастлив.
Мы ложимся на нашу постель. Его губы вновь передо мной, его дыхание вновь у меня во рту. Его руки шарят по мне, мои руки шарят по нему. Я стягиваю с него футболку, хватаюсь за тяжелую пряжку ремня. Я припадаю губами к его плечу, и он стаскивает с меня рубашку. Его ладонь проводит по моему животу, и я тянусь, чтобы уткнуться ему в место за ухом. Его запах забивает ноздри и проливается в легкие, его горечь, его душноватый мускусный аромат кружит мне голову. Я целую его шею.
Он хрипит и силится содрать с меня рубашку. Я сбрасываю ее одним движением. Я расстегиваю пряжку ремня дрожащими пальцами и касаюсь его брюк. Он приподнимается, и я стягиваю их вместе со всем, что было под ними. Я целую его ноги, и он рвано выдыхает: «Кайл». Он зовет меня.
Мы снова находим губы друг друга. Его руки шарят по моей спине, пока я стягиваю свои домашние штаны. Его борода колется, и я дурею от этого ощущения. Я впиваюсь в его соски, обвожу их языком и втягиваю в рот. Его встряхивает, он проводит рукой по моей спине, целует меня в шею, в челюсть, в лоб. Он слизывает пот за моим ухом.
Я ложусь на него, тело к телу, кожа к коже. Джери обнимает меня за шею. Его губы соленые и влажные. Его глаза горят, он не отрывает от меня взгляда. Когда я сжимаю нас вместе в своей руке, его веки дрожат. Когда я делаю первое движение, перед мной встает кровавое марево, а он рвано выдыхает.
Я зарываюсь носом в густые волосы на его груди. Я целую мягкую кожу на животе, я опускаюсь к нежной коже на бедре и в паху. Он хрипит и тянет меня наверх. Он целует меня, мои щеки, мои плечи. Он прижимает меня к себе. Я делаю несколько резких движений и закатываю глаза, слыша его тихий стон. Я нахожу его губы. Его язык шершавый и гибкий. Я скулю.
Я быстро чувствую теплую мелкую дрожь, расползающуюся по моему телу. Я сжимаю нас вместе, провожу несколько раз и…
— Кайл, — шепчет он. — Стой. Иди сюда.
Я слушаюсь. Все, что он захочет. Все, что попросит. Я ложусь на него. Я целую его. Он нежно убирает мне волосы за уши, чтобы видеть мое лицо.
— Кайл, — тяжело сглотнув, сипит он, — у тебя… есть что-нибудь?
— Что? — не понимаю я.
— Вазелин, — после паузы шепчет Джери. — Такое что-нибудь. Есть?
Мое горло сдавливает что-то невероятно сильное и горячее. Я киваю.
— Достань, — шепчет он и целует в щеку.
Я подчиняюсь. Я шарю рукой в тумбочке, судорожно ища то, что он просит. Вазелина у меня нет. Есть гель с обезболивающим эффектом. Сильным эффектом. Я пользовался им пару раз, на этой кровати. Я безмерно горд из-за своей предусмотрительности.
— Как хорошо, — искренне улыбается Джери.
Он снова тянет меня к себе. Он целует меня глубоко, он гладит мою шею. Я жду, что он сделает первый шаг, но он только ласкает. Он жмется ко мне.
— Джери? — выдыхаю я.
— Мой ангел, — сорвано шепчет Джери, целуя мое лицо. — Мой защитник. Мой спаситель…
Я чувствую, как он разводит ноги, как сгибает их в коленях. Я мягко опускаюсь между ними и ощущаю головокружение. Я не могу дышать.
— Кайл, — зовет Джери. — Мой мальчик… Давай. Давай.
Я скулю. Так жалко, так беспомощно. Я прихватываю его губы своими губами и рвано дышу. Я с трудом двигаюсь. Джери улыбается. Сам открывает гель, сам целует, а после смазывает мои пальцы. Целует меня, трясущегося от ужаса и болезненной нежности.
Мира нет. Нет ничего, кроме него подо мной. Кроме полотна пространства, что связывает нас. Я опускаюсь ниже. Его ноги стискивают мои плечи. Я целую его. Нежно, глубоко и бесстыдно. Он смущенно закрывает лицо ладонью. Я не помню себя. Мои пальцы погружаются в него, я сам погружаюсь в него. Я жмурюсь не в силах на него смотреть. Его колени дрожат, его живот вздрагивает, его веки опускаются. Он блаженно — блаженно! — запрокидывает голову.
— Боже… — выдыхает он. — Да… Да… Наконец-то… Боже…
Я не понимаю, сколько это длится. Я не понимаю, что делаю сейчас. Я умираю, в моем горле засел жалкий крик. Я схвачен и выкручен. А мысли только о нем, о его наслаждении. О его боли. Я рвано дышу, и он улыбается, зовет меня к себе.
Когда я ложусь на него, когда его бедра приподнимаются и колени стискивают мои ребра, когда жар его тела обхватывает меня, у меня темнеет в глазах. Он стонет, он кладет руки мне на спину, он шепчет:
— Вот. Вот и все. Все. Ты со мной. Со мной. Мой мальчик… Мой Ангел…
Я хнычу, скулю. Я утыкаюсь ему в грудь. У меня жжет глаза и горло. Я рвусь вперед — раз, другой, третий… Кровь бьется в висках. Я слышу свой пульс, я слышу его вздохи. Я не слышу мира вокруг. Есть только мы. Я больше не боюсь. Я двигаюсь, двигаюсь, двигаюсь…
Чистота, кристальная чистота окружает нас, и каждое движение правильно и прекрасно, и все, что происходит, — отпечаток наших тел и умов. Я нахожу его губы, я скольжу по его зубам, я пью его дыхание и пою его своим, я молю его сжалиться. Я вот-вот лопну, как струна. Я верю, верю, верю…
«И помнишь, как я был в тебе…»
Твое тело, твое нутро, твой разум. Я чувствую, как мы живем в этой клетке, в этом кольце, где мы одни, и я шепчу. Я шепчу, я зову, я целую и ласкаю. Я сжимаю тебя, нежно глажу и мягко стискиваю. Ты охаешь, и я ловлю этот звук ртом. Я утыкаюсь носом в твою грудь, зарываюсь им в волосы, подхватываю тебя под мышки. Я чувствую твои руки на моих плечах, на моей спине и пояснице, чувствую, как они скользят ниже и стискивают меня, и я выгибаюсь с протяжным выдохом.
