…неожиданно заглушается стуком в дверь.

Я рывком оборачиваюсь на звук. Я мечтаю, чтобы это был Рональд. Или Норман. Кто-то, кого не жаль было бы… Стук повторяется. Он мерный, тихий и в то же время уверенный. «…Под маской осторожного и внимательного партнера скрывался не терпящий возражений диктатор…»

Я иду в прихожую. Я открываю дверь.

Старик взволнован. Его брови сведены к переносице, и глаза глядят настороженно… пока не находят меня. Его взгляд теплеет, мышцы лица расслабляются. Он слабо улыбается.

— Давно тебя не видел, — говорит старик. — Ты как?

Я смотрю на него. Долго, не отрываясь, неспособный проглотить ком, засевший в горле. Старик моргает. До него доходит, что что-то не так. Молчание затягивается, и он, прочистив горло, осторожно заглядывает мне за плечо, неуверенно спрашивая:

— Пустишь?

У меня дергаются уголки губы. Старик это замечает — его зрачки сужаются. Я молча отступаю, пропуская его внутрь. Старик неловко заходит, нервно поглядывая по сторонам. Мне вспоминается день, когда он впервые ступил в эту комнату, как он мялся, как стеснялся, как… Я жмурюсь, повернувшись к нему спиной. Когда он снимает обувь, я указываю ему на гостиную. Он смотрит на меня… и в его глазах начинает зарождаться подозрение.

— Кайл, — тихо хрипит он, — что?..

— Иди, — приказываю я. — Я за чаем.

Пока набирается чайник, я упорядочиваю мысли, собираюсь с духом. Я смотрю на воду, вырывающуюся из открытого крана. Я представляю, что это — все, что накопилось во мне, что родилось внутри меня из чувства, которое пробудил… этот человек. Я представляю, что все это уходит, убегает, утекает неизвестно куда. Исчезает, как должно исчезнуть и то самое чувство… и этот самый человек.

Я захожу в комнату, держа в руках кружки с чаем. Старик, сидя на диване, вскидывает на меня напряженный взгляд. Я отдаю ему его кружку и встаю напротив, облокотившись поясницей на небольшой комодик. Мы молча пьем. После третьего глотка я отставляю тяжелую кружку в сторону — даже воду мой организм не способен усвоить. Старик пьет долго, до конца — тянет время.

Когда он заканчивает, то вновь поднимает на меня глаза и открывает рот… Я не даю ему начать.

— Я поговорил с Норманом, — произношу я.

Старик моргает. Открытый рот дергается, подбородок вздрагивает.

— Т-ты… — выдыхает он. — С-с ним?..

— Да. Он рассказал мне… — продолжаю я.

Тишина впивается в мир, в мебель, в нашу плоть. Старик смотрит на меня выпученными глазами. Я чувствую, как ноги слабнут и в затылке нарастает тупая боль. Я держусь. Я прячусь за маской — притворное спокойствие всегда хорошо мне удавалось.

— …Хочешь знать что? — с наигранной отстраненностью интересуюсь я.

— К-кайл… — сипит старик.

— Он рассказал о вашей связи, — перебиваю я. — Он рассказал, как вы встретились. Рассказал, что ты был его учителем в колледже… Шаттенбергеском, если верить статье. Да-да! Я смог ее откопать… И почерпнуть из нее много нового. Норман говорил только, что вы были давно знакомы. Что ты знал его с детства… Что он был привязан к тебе, что ты был для него примером для подражания. Ещё бы! Один из лучших механиков за всю историю колледжа!.. Норман хотел быть инженером. Он мечтал покорять научные конференции и фестивали, а для этого нужны были особые знания. Где же их получить, кроме как ни у одного из самых прошаренных специалистов в этой области? Да ты ещё и человеком был хорошим. Добрым, внимательным, мягким… до поры до времени.

Я умолкаю, чтобы перевести дыхание. Меня ждала самая неприятная часть. Старик замер в своем кресле.

— Он был без ума от тебя… а ты, вместо того чтобы вразумить мальчишку… позволил ему подойти, утянул его за собой.

Я чувствую тяжесть в висках. У меня потеют ладони.

— Вы стали любовниками. Никто ничего не знал, вы очень хорошо шифровались… Ему едва исполнилось пятнадцать, тебе только что стукнуло тридцать. Вас это не смутило… тебя это не смутило. Это продолжалось целых два года… Пока вас не застукали его родители прямо у него дома. Скандал! Крики! Шум! Лучший учитель физики и прикладной механики оказался педофилом!..

Старик мотает головой, безмолвно открывает рот. В его глазах — беззащитная растерянность. Он словно вообще не понимает, что я говорю.

Ком подкатывает к горлу, но я все равно продолжаю:

— Ведется следствие. Все улики против тебя. Норман дает показания… раскрывает все карты. Общественность в шоке от того, что он рассказал. Тебя увольняют из университета, жена подает на развод и, забрав детей, уезжает из города. Все движется к очевидной развязке. Прутья камеры сжимаются… как вдруг расследование приостанавливают, а после, к всеобщему возмущению, и вовсе сворачивают, а ты… Ты исчезаешь с радаров… вместе со странным свертком. Позже выясняется, что следствие было закрыто по приказу некоего капитана Сезара Монтеро. Причина: «Отсутствия достаточной доказательной базы». Улики куда-то запропастились, видите ли…

— Кайл, — хрипло выдыхает старик. — Ты… Ты не понимаешь… Ты… Позволь мне…

— Кста-а-ати, — тяну я, не слушая, — так уж вышло, что Норману, как работнику страховой компании, специализирующейся в первую очередь на страховании жилых домов, стало известно, что Монтеро владел домом в — сюрприз-сюрприз! — как раз этом захолустном городке. Благодаря профессиональным связям, три года назад Фицрой наконец-таки смог в глубине архивов администрации откопать дарственную на имя некоего… Уоллиса Канта. Думаю, ты знаешь, кто это такой…

Старик открывает рот, хватая воздух. Его брови взлетают, тут же опускаются. Он вскидывает руки, он мотает головой, словно не веря. Его глаза, синие, глубокие, дорогие до боли, горят отчаянием. В их глубине — надежда пополам с мольбой. Я смотрю прямо на него, а потому отчетливо вижу, как медленно после каждого моего слова свет они исчезают, тухнут, гаснут. Его лицо искажается, его губы подрагивают.

Я вскидываю подбородок и упрямо поджимаю губы.

— Норман до сих пор не оправился от… всего этого. Он проклинает свою детскую доверчивость, он ненавидит себя за то, что позволил такому, как ты, себя коснуться. Он не простил себе за слабость, за открытость… за то, что влюбился в тебя. Отдался тебе.

— Это он тебе сказал? — резко выпаливает Джери и, тяжело сглотнув, шепчет: — Это не так. Клянусь, он лжет. Кайл, ты… Ты не знаешь всего… Позволь объяснить… Ты должен мне верить…

— Должен? — вскидываюсь я, и мои глаза загораются. — Должен?! Да с чего бы мне тебе верить? Ты скрывал свое имя! Ты жил в чужом доме! Ты прятался от всего мира!..

— Нет! — глухо вскрикивает Джери… Уоллис… испуганный старик. — Все совсем не так! Дай мне сказать! Выслушай!..

— …Но это мелочи, — выдыхаю я, — по сравнению с тем, что ты сделал с несчастным мальчиком.

— Я… — моргает старик. — Я… не понимаю.

Головная боль нарастает. Я чувствую горечь на языке, я чувствую, как горячо глазам. Но мозг словно пробит ледяным стержнем. Факты упорно твердят свое. Я снова смотрю на него. Он замирает под моим взглядом.

— Ты — подлый лжец, — тихо цежу я. — Он полюбил тебя за твою внимательность, твою чуткость, твое доброе сердце… Он и не думал, что все это ширма, обман, фальшь. — Я опускаю голову, глядя на него исподлобья. — Ты быстро привык к его покорности. С каждым днем твоя власть над ним становилась сильнее. Он был ребенком… Тебе было легко им манипулировать. Ты решил, что можешь пользоваться им, как тебе заблагорассудиться. Не думая о нем, не спрашивая согласия, давя на больное, угрожая и играя на чувствах… Ты брал его. Трахал, почти насиловал и…

— НЕТ! Нет, нет, нет! НИКОГДА!

Его крик заставляет меня отшатнуться. Старик вскакивает. Его лицо багровеет, глаза вновь загораются, но это уже не тот свет, что раньше, а отчаявшийся, полубезумный отсвет страха, боли и гнева.

— Никогда! — надрывно кричит он. — Никогда я не принуждал его! Никогда не делал ему больно! Никогда! Слышишь?! НИКОГДА! Я любил его! Я обожал его! Я… был готов умереть за него! Для него! Я…!