— Ага. Понятно, — цежу я. — Спелись, значит. Он тебе скидку что ли, блять, дал?

— Он дал мне газету, — серьезно сказал Рональд. — И рассказал, как все было на самом деле. Он знает, что мы с тобой… друзья. Он хотел, чтобы я поговорил с тобой, — он тяжело вздыхает. — Я его должник, но не поэтому я прошу тебя сходить к нему, Кайл. Не для меня, не для него… для себя. Ты должен знать правду о… об этом человеке.

Я понимаю, что он говорит не о Нормане. Я разворачиваюсь и, не прощаясь, ухожу. Блэк спешит следом.

Не так уж и похож он на Ранга, со злостью думаю я, пиная асфальт носком сапога. У того волосы ярко-рыжие, как огонь, глаза нежно-голубого цвета, острая бородка клинышком, а на щеках красивая россыпь аккуратных веснушек. У почтальона волосы морковные, глаза — серо-зеленые, подбородок кривой, а веснушки — ну точно прыщи какие-то. А ещё Ранг никогда не поступил бы… так, как поступил Рон. Даже, если хотел бы мне добра.

При мысли о старом однокашнике, телефон сам собой ложится в руку. Блэк хмуро смотрит на меня своими черными глазами.

— Вы ему верите? — спрашивает он.

— А ты? — вопросом на вопрос отвечаю я, глядя на потухший дисплей.

— Не знаю, — после паузы честно выдает Бобби. — Он говорит уверенно… Но он сам может ошибаться. Я… запутался.

— Ты просто устал, — вымученно улыбаюсь я и хлопаю его по плечу. — Спасибо за все, Бобби. Иди отдыхать.

— Доброй ночи, — неуверенно желает Блэк.

— Да уж… доброй, — бормочу я себе под нос.

На пути к своему дому я не останавливаюсь ни на шаг — даже перед полуразвалившейся халупой. Стоит влажная теплая апрельская ночь. Телефон холодит руку. Горечь бурлит в животе и липнет к языку. Я тяжело сглатываю.

Уже на крыльце я собираюсь с духом и делаю звонок.

Фицрой встречает меня у входа в парк. Наряжен с иголочки, а от теплоты улыбки можно смело айфоны заряжать. Он проводит меня к одному из столиков в кафе, самому дальнему, и делает заказ. Он много говорит. Я молчу. Через некоторое время приносят еду. Безвкусная дрянь не ложится на язык, и я быстро откладываю вилку. Фицрой съедает все.

— Вина? — чинно предлагает он.

— Ебись ты в три прогиба, — с усталым вздохом говорю я. — Говори, что хотел, и дай мне свалить.

— Да я так предложил, — слабо улыбается он, — из вежливости. Можете выполнить одну просьбу?

— Чего там? — подозрительно щурюсь я.

— Не перебивайте, — отстраненно просит Норман, его глаза полны неясной мне печали. — Дайте высказаться. Я так давно об этом не говорил…

Мир кажется мне донельзя контрастным. Все вокруг чересчур резкое, яркое, едкое. Все жаждет впиться в сетчатку глаз, слизистую носа и рта, тонкую мембрану барабанной перепонки. У меня проломлена грудь. У меня раскрошены кости ребер, вырвано сердце, а легкие облиты кислотой. Мои кишки перекручены в мясорубке, утрамбованы в брюшине, выкопчены и заморожены. Мои мышцы — желе, мои нервы — сухие нитки. Мои члены застыли. Но я чувствую боль. Иллюзорную, эфемерную, не имеющую физической причины… Боль. Она черной водой плещется в моей плоти.

Я хочу вскочить, заорать, зарычать. Я хочу пробить лицо напротив, это наглое породистое холеное лицо, что смеет раскрывать свой широкий рот с красивыми полными губами и говорить, говорить, говорить…

Я встаю. С трудом, превозмогая головокружение, тошноту и слабость во всем моем естестве, я встаю. Я не говорю ни слова — мои зубы, как камни, язык намертво сросся с небом, гортань засыпана, заполнена, залеплена чем-то бесплотным, но твердым, как глиняный ком. Я ухожу, игнорируя звуки, вырывающиеся из чужого рта. Каждый из них для меня — игла, стрела, копье, обмазанное смертоносным ядом. Я ухожу.

Я бреду по улице, скребя по асфальту твердой подошвой. Я не знаю, куда я иду. Долго не знаю. Не понимаю. Только на подходе я осознаю, что отчаянно цепляюсь за последнюю надежду. Я не хочу верить. Я хочу ошибаться. Я хочу, чтобы кто-то… остановил это.

— Мистер Кайл? — удивляется Чарли, открывая дверь. — Вы… ко мне?

— Чарли, — выдыхает кто-то голосом мертвеца, — ответь мне. Прошу.

— Да? — хлопает мальчик большими глазами. — Может, зайдете?..

— Нет. Просто ответь. — Мертвец проглатывает комок грязи и гнили. — Тот инкогнито… Которому ты вызвался помочь… Не перебивай!.. Он… хороший человек?

Чарли смотрит на меня. В его по-детски ясных глазах непонимание мешается со смущением, а смущение… со страхом. Отчаянным страхом, замешанным на ожидании, что я накажу его… накажу за то, что ему кажется истинным, верным, правильным.

Я знаю ответ ещё до того, как он тихо произносит:

— Он поступает нехорошо. Я понимаю, что его поступок плох. Но… — Мальчик прикусывает губу и опускает глаза. — Я не могу назвать его плохим. Он помог мне, не испугавшись… трудностей. Он всегда был ко мне добр. Он…

— Да?

— Он похож на вас, мистер Кайл. — Чарли поднимает на меня свои кристально-честные глаза. — Очень похож.

========== Часть 6 ==========

Я не помню, как оказываюсь дома. Я не вижу мира вокруг. Я иду сквозь туман собственного сознания. Однако в прихожей я останавливаюсь так, будто врезаюсь лобешником в невидимую стену.

Пуховик. На вешалке висит мой пуховик… Его пуховик. Пахнущий им, стершийся на нем. Пуховик…

Звенящая плоскость, отделявшая меня от мира, дрожит, трещит и схлопывается. Мир вливается в меня силой, энергией и… мыслями. Целым потоком мыслей, восстающих из моего сознания, как призрачные всадники на полях после битвы. Я кидаюсь на верх. Я открываю ноутбук, я лезу в браузер.

Я захожу на сайт районной газеты города N и зарываюсь в архивы. Я ожидаю — я надеюсь! — найти ее в сводке криминальных новостей. Обычно там коротко и емко описывается суть какого-то дела, недавно произошедшего в пределах города. Обычно эта какая-то банальщина в стиле «ограбили, изнасиловали, убили». Обычно она мелкая, незаметная, ничем не примечательная… И я надеюсь, я думаю, я желаю…

И жестоко ошибаюсь. Статья получила целый разворот на первой полосе. Под заголовком «Падение нравов Шаттенбергского колледжа: растлитель в профессорской мантии», напечатанным крупным, темным, жирным шрифтом, я нахожу несколько фотографий. С трех из них на меня затравленно смотрит совсем ещё юный Норман Фицрой. С двух других — его озлобленная родня в окружении господ, прямо связанных с системой правоохранительных органов. А с одной…

Я откидываюсь на стуле, запуская обе руки в волосы. С одной-единственной, но очень большой фотографии, растянутой почти на всю страницу, на меня смотрит мой старик, мой Джери. Молодой, темноволосый… напуганный. Под фото стоит подпись: «Уоллис Стэн-Стефан Кант».

Я беру телефон дрожащими пальцами. Я захожу на свою страничку в соцсетях. Я пишу Дэльфи Уолгер, моей лучшей подруге ещё со времён моего обучения в университете. Я жду ответа несколько минут. Раздается тонкая трель пришедшего сообщения. Я улыбаюсь, я смеюсь… я рыдаю, закрыв руками голову.

Я читаю ее ответ: «Девичья? Кант. А почему ты спрашиваешь?..»

Я не сплю всю нынешнюю ночь и сплю весь следующий день. Телефон разрывается от сообщений и звонков. Дэльфи вне себя. Она умоляет меня ответить. Я отключаю телефон, отправив короткое: «Смилуйся».

Я мечусь по комнатам, как припадочный. Весь дом полон воспоминаний. Все в нем напоминает о зиме, когда Джери… Уоллис был со мной. Я трясу головой, силясь выкинуть и забыть, забыть, забыть… но только больше вспоминаю. И от каждого воспоминания становиться больнее, тяжелее… страшнее. Меня прошибает холодный пот от мысли, что дети здесь… и он с ними… Я хватаюсь за голову и мычу. Я борюсь с желанием вернуться на второй этаж и ещё раз — уже десятый раз! — перечитать статью. Чтобы вникнуть во все подробности, чтобы прочувствовать все до тончайших оттенков чувств. Чтобы ещё раз понять, что за человек прожил со мной все эти месяцы.

Человек, который был мне дорог, которого я любил.

Был?.. Любил?.. Есть! Люблю! Несмотря ни на что… Люблю, люблю, люблю… и не верю. Не верю, что он способен на что-то подобное. Только не Джери, только не мой бедный, больной старик с глубокими темными глазами! У него такие мягкие руки, такой слабый голос, такой… Но черные буковки, ровной линей выстроенные на серой газетной бумаге, говорят совсем иное. Он жесток, он груб, он… От фактов не скрыться. От них тошнота подступает к горлу, и холод стискивает грудь. Стук сердца…