У меня нервоз. Я надумываю. Я люблю его. Я хочу его. Это просто мои бурные фантазии, болезненные желания, рулящие моей пустой башкой. Нечего придумывать и зря обнадеживать самого себя.

Я говорю Чертеру день, не предупреждая Джери, и просто ставлю его перед фактом прямо накануне. Джери моментально заводится. Он считает, что обирает меня, трясет с меня деньги, тратит мое время. Я только смеюсь в ответ, чем злю его ещё больше. На следующее утро я ловлю его, донельзя взвинченного, около холодильника и говорю:

— Ты хромаешь. Сильно хромаешь. Тебе больно и неудобно. У тебя вечно согнута спина, хотя ты высокий и статный — любо дорого смотреть! Ты не хочешь широко улыбаться и громко смеяться, просто потому что у тебя проблемы с зубами… Что? Думаешь, я не понял ещё?.. И это только видимые дефекты. Хер знает, что у тебя там внутри. Я хочу, чтобы ты был здоров… и спокоен. Чтобы ты не стеснялся себя. Я делаю это не для своей прихоти, Джери. Только для твоего душевного равновесия. — «Потому что люблю тебя». — Клянусь.

После этого Джери немного смягчается, и к тому моменту, как время подходит к трем часам по полудни, он спокоен и собран.

Доктор опаздывает на двенадцать минут — завяз в толстом липком снегу. Он злой, как черт, но после кружки чая и улыбки Джери немного оттаивает. Осмотр занимает пару часов. Я готовлю ужин, стараясь в гостиную не заглядывать. Во-первых, Патрик оторвет мне башку. Во-вторых, Джери там почти голый, а я как-то не особо доверяю своим шаловливым ручонкам.

Ближе к вечеру мы все рассаживаемся за кухонным столом. Джери и Чертер выглядят усталыми, и хлопотать вокруг них приходится мне. Картофельный суп вышел наваристым и густым, а тефтели — сочными и нежными. Патрик выедает три глубокие тарелки и запивает огромным стаканом молока. Попутно он рассказывает все, что смог высмотреть.

Я слушаю внимательно и стараюсь не перебивать, хотя многие термины мне непонятны. Но основную суть я улавливаю: хромота — следствия проблем со спиной, которые просто необходимо в срочном порядке решать. В противном случае, дело может дойти до частичного или даже полного отказа ног. Джери бледнеет, и я сжимаю его руку под столом, расспрашивая про способы лечения. Чертер небрежно перечисляет некоторые виды, добавляя под конец, что составит полный курс и даст нужные медикаменты.

Я спрашиваю и про зубы, на что Патрик отвечает, что это не его профиль… но у него есть знакомый стоматолог, который может помочь «с этим налетом». Он также обнадеживает, говоря, что, скорее всего, никаких серьезных проблем с ротовой полостью нет. «Кость крепкая», — хмыкает он, добавляя, что «грязюка» сойдет после основательной чистки, которую можно делать даже на дому — главное только, «чтобы вовремя и постоянно».

В целом, выносит вердикт Патрик, все в норме. «Внутри ты выглядишь лучше, чем снаружи», — говорит он Джери, и мы втроем смеемся. Я благодарю Чертера, провожаю до двери и отдаю деньги… с верхом. Патрик бурно возмущается, но я держу оборону до конца. В конце концов «солдат вымотался, а баррикада устояла» — Патрик принимает деньги, угрюмо и смущенно. Я хлопаю его по плечу и провожаю до машины.

Через пару дней к нам прибегают двое пацанов: «Мистер Перкинсон просил передать». Я забираю посылку с лекарствами и сую мелким по банану. Странно, что Рон сам не зашел. Видимо, Мэри его от себя не отпускает. Какая женщина… Счастливый ты сукин сын, Рональд, да простит меня твоя мать!

Весь следующий месяц Джери лечится. Сам. Он заявляет, что уже не может смотреть на то, как я ношусь с ним, как со списанной торбой. Заявляет в шутку, и мне не должно быть горько от его слов… Мне горько. До ужаса.

Весь февраль я занимаюсь работой и… кхм… расследованием.

А потом наступает катарсис.

Зарычав, как раненый лев, я швыряю папку в стену, сметаю все листы на пол и одним движением переворачиваю стол. Стул летит туда же, куда и папка. Я рычу, шиплю и скалюсь. Подбегаю к оконной раме и рывком пытаюсь ее открыть. Она не поддается, из-за чего мой гнев становится только сильнее. Я срываю с гардин шторы, сдираю с постели покрывало и…

— Кайл?

Джери стоит в дверном проеме. Его взгляд для меня — как ушат холодной воды; он заставляет меня положить на место розового львенка. Сестриного львенка. Стыд наливает мои щеки алым жаром, и пустота разрастается в груди катастрофически быстро. Я сажусь на пол, застеленный кучей бумаг, и обхватываю колени. Я мычу и жмурюсь.

Джери неслышно подходит ко мне и осторожно садится рядом.

— У тебя спина, — слабо хриплю я.

— Я с поясом, — говорит Джери, хлопая по повязке вокруг поясницы. — А ещё с пластырем. Со мной все хорошо. А вот с тобой… Что с тобой?

Я не отвечаю. Я хочу биться головой об пол, грызть подоконник и разрывать на себе одежду. Я — неудачник. Я — извращенец. Я — ничтожество. У меня вечно ничего не получается. Все, за что я берусь, идет коту в анус. Ничего я не могу довести до конца. Я — ленивая тварь и безответственный придурок. Как я вообще доработался до такой высокой должности? Почему живу так хорошо? Что за удивительные причуды судьбы?

— Не строй из себя Гамлета, — гудит Джери рядом, и я с ужасом понимаю, что большую часть мыслей выблевал наружу. — Объясни по-нормальному. Что такое?

— Я… взялся выполнить одну… задачу, — после долгой паузы бормочу я. — Я дал обещание ее выполнить, но теперь… Я не знаю, смогу ли.

— Что за задача?

Я поворачиваюсь к Джери и долго смотрю в его глаза. Он для меня — самое дорогое существо на свете. От одно взгляда на него мне спокойнее, теплее, радостнее… но даже ему я не смею рассказать все.

— Это личное. Очень личное, — едва слышно шепчу я. — Я не могу сказать.

— Понимаю, — кивает Джери.

— Прости, — выпаливаю я.

— Ничего, — как-то отстраненно отзывается Джери.

В комнате повисает звенящая тишина. У меня сердце заходится в груди и поет кровью в ушах. Я чувствую себя так гадко, что блевать тянет. Я понимаю, что это очередной мерзкий приступ. Что его надо просто переждать. У меня все не так плохо, как у… И все равно. Мне тошно от самого себя.

Джери хлопает меня по плечу. Я вздрагиваю и поднимаю на него глаза. Он выглядит спокойным и… загадочным. Он улыбается мне.

— Пошли, — говорит старик. — Надо снег около двора убрать.

— Скоро весна, — бурчу я. — Сам растает.

— Я тебе!.. — замахивается Джери, и я чисто инстинктивно пригибаюсь. Джери смеется, а я растерянно моргаю. — «Сам растает»! Пошли, ленивец! Найду тебе работенку… для поднятие морального духа. Пошли!

Я вздыхаю, встаю и плетусь за ним. Джери на удивление быстро собирается и даже помогает собраться мне. «Шапку и рукавицы натяни — замерзнешь!» — хлопает он меня по спине. Ему разгребать снег я не позволяю — работаю сам. Справляюсь в кратчайшие сроки… но лучше мне не становится. Ну разве что немного. Я с кислой миной возвращаюсь к Джери.

Старик стоит на веранде, облокотившись на дверь и спрятав руку за спину. Лицо у него какое-то… странное. Я чувствую, он держит что-то в себе. Что? Раздражение? Боль? Усталость?

— Ты в порядке? — спрашиваю я.

— Более чем, — говорит Джери и отрывается от двери. Рука все ещё под поясницей. Ага. «Более чем», как же…

— Может, в дом? — говорю я. — Не замерз?

— За двадцать минут? — поднимает он бровь. — Ты — просто шустрик… А один сугроб проглядел.

— Какой? — хмурюсь я, обернувшись и…

За шиворот тут же попадает что-то липкое, рассыпчатое и… холодное!

— И-А-А-А-И-Й! — верещу я, выгнувшись дугой, и слышу за своей спиной заливистый хриплый хохот.

Я рывком оборачиваюсь назад, одновременно силясь достать снег из-за шиворота. Хер — только сильнее запихиваю, из-за чего ещё больше верещу. Джери с широченной улыбкой смотрит на мои мучения. Зубы благодаря специальной зубной пасте и отбеливающему гелю за месяц побелели до светлой желтизны — ещё немного и совсем белыми будут… Ох, как приятно будет по такой улыбке заехать!

— Ах, ты!.. — кричу я. — Да я тебя!.. Я тебя!..