Я осекаюсь, невольно прикусывая губу. Я хочу выбить себе зубы, выдрать язык и оторвать башку. Эт ж надо было ляпнуть?!..

Старик смеется. Искренне. Улыбается, не разжимая губ.

— Вы — психолог? — весело спрашивает он. — Или актер?

— Хуже — журналист, — отвечаю я, и мы смеемся вместе. — Если что, про вас репортаж я делать не буду.

— Бомжи никому не интересны? — ухмыляется старик.

— Если не матерятся и не творят херню — увы, — горестно пожимаю плечами, и старик смеется опять.

Мы говорим еще с полчаса. Старик действительно не так прост. Он говорит четко и внятно, хотя хрипло и временами медленно. Ошибок почти не делает. Старик забавный… и умный. Он улыбается моим колким шутейкам и отвечает своими, не менее колкими. Я осознаю, что у меня кружится голова. Я не верю, что все это реально. Что этот человек…

Часам к десяти он начинает зевать. А ещё кашлять. Я взволнованно хмурюсь. Он и раньше как-то странно хрипел, но сейчас это был уже полноценный сухой кашель. Я ненавязчиво спрашиваю его, но он только отмахивается. Снова зевает и мельком смотрим на настенные часы. Я встаю.

— Давайте-ка спать, — говорю я и тоже зеваю. — Уже поздно. А вы устали…

Старик кивает, сонно прикрыв веки. Я помогаю ему подняться наверх. По пути он хмурится и сетует, что не хочет выгонять меня из моей кровати. Я вру, что у меня есть гостевая комната с ещё одним лежбищем. Когда он ложится, я накрываю его своим одеялом — тем, что купил взамен отданного.

— Милый, — бормочет старик, указывая на льва. — У моей дочки был такой.

— Сестренки, — улыбаюсь я, задергивая шторы. — Я сейчас подушку принесу.

Когда я возвращаюсь из гостиной, старик уже спит. Грудь ровно поднимается и опускается, ресницы трепещут. Он время от времени вздрагивает во сне. Я осторожно кладу подушку близ его головы и убегаю к себе на диван, мягко прикрыв дверь.

На диване я сворачиваюсь в клубок и тихо мычу. Это все я. Все я. Моя ненормальность… Это просто похоть. Скоро пройдет. Мне нравятся старики. Нравятся, вот и все. Дело не в этом мужчине, дело во мне. Во мне, во мне… Это пройдет. Я судорожно выдыхаю и ровно втягиваю воздух полной грудью. Постепенно жар уходит, колкая приятная боль успокаивается, и я засыпаю, видя перед глазами лишь тьму, а не заросшее, изрытое морщинами лицо.

Утром старик уже не такой дружелюбный. Он не доволен тем, что я обманул его с кроватью, но дело далеко не в этом. Старик хочет вернуться в свой дом. На улице, мол, потеплело. Вон, даже с крыш закапало. Я его не пускаю. Ни за что! Середина декабря. Дальше по погоде — стремительное похолодание. Я не хочу, чтобы старик окочурился в своей продуваемой всеми ветрами хибаре. Старик не доволен. Крайне недоволен.

Назревшую было по-настоящему серьезную ссору (дело едва не доходит до рукопашной) мы гасим компромиссом: старик ошивается в своих хоромах только днем, а ночью возвращается ко мне. Так всю зиму. Мы жмем друг другу руки, и целую неделю все как будто хорошо.

Но на самом деле нет. Ни хрена. Старик начинает хиреть. Он чаще кашляет, чаще сгибается пополам от болей в спине. Он начинает сильнее хромать.

И сколько я ни стараюсь за ним ухаживать, сколько ни пытаюсь поддерживать его в рабочем состоянии, одним утром случается худшее. У него начинается горячка.

Я отчаянно грызу ногти, слушая долгие телефонные гудки, и едва не давлюсь воздухом, когда слышу на другом конце знакомое «да, Кайл?».

— Ронни, мне нужна помощь. Вот прям сейчас. Вот прям очень, — выпаливаю я, стараясь не выдавать, что я немного… не в себе.

— Что такое? — взволнованно спрашивает Рон.

— Ты поможешь? — тараторю я. — Просто скажи, что ты можешь сейчас помочь! Ты ничем не занят? У тебя нет никаких дел? Мэри?..

— Кайл, выдохни, — обрывает Рональд. — Я помогу. Только скажи, что надо делать.

Я рассказываю ему все, что произошло, и описываю симптомы. Рональд внимательно слушает, не перебивает.

— Похоже на… — замечает он, когда я делаю паузу, чтобы перевести дух.

— Я знаю, — выпаливаю я и говорю, запустив руку в волосы: — Рон, пожалуйста. Я… я не знаю, что делать! У меня нет нужных лекарств, я не знаю телефона врача!.. У вас в городе вообще есть врач?.. И у него нет документов… Блять, я даже имени его не знаю! В больнице его вообще примут?.. В его возрасте, с таким образом жизни… Боже! Да он же легко может!..

— Так, все, — резко перебивает Рональд. — Тихо. Дай мне… минут двадцать. Я тебе перезвоню.

Я откладываю телефон и возвращаюсь к старику. Он весь красный и мокрый. Капельки холодного пота блестят на выпуклом лбу. Я мягко стираю их влажной тряпочкой. Мужчина хрипит, кашляет и сплевывает вязкую липкую слизь. Я вытираю ему рот. Его глаза влажные. Старик смотрит на меня и молчит. Ему больно говорить. Да что там — ему больно даже дышать.

Я глажу его по руке и слабо улыбаюсь. Понимаю, что моя привычная зубастая улыбка во все тридцать два тут не нужна. Как и все эти «всё будет хорошо, все пройдет, скоро все закончится, потерпи». Поэтому я молчу. Я сжимаю его слабую ладонь. Сердце словно проткнуто раскаленной иглой.

Телефон звонит, и я тут же хватаю его, нажимаю на кнопку принятия вызова. Голос Рона выбивает у меня слезы облегчения:

— Кайл, минут через сорок к развилке около развалившегося дома подойдет врач. Встреть его. Зовут Патрик Чертер. Не самый приятный человек, но зато отменный специалист.

— Ронни, — слезно выдыхаю я, — сколько я тебе должен?

— Один визит к больному, — хмыкает Рон. — Когда он поправится. Пустишь спросить, как он?

— Да, да, — шепчу я, улыбаясь, как безумный. — Спасибо, Ронни. Спасибо. Пока.

— Удачи. Держитесь там, — желает Рональд.

Я откидываю телефон и кидаюсь к шкафу. Одеваюсь, как в армии, за пять минут. Я смахиваю напоследок ещё несколько капель пота со лба старика, протираю его шею. Сжимаю его руку и говорю:

— Мне надо отойти — твою помощь встретить. Отпустишь?

Глаза старика лихорадочно поблескивают. На миг мне кажется, что он не понял меня, но тут уголки его губ дергаются. Он слабо кивает.

Я целую его руку. Быстро, в запале, с ужасом понимая, что не хотел, не собирался, не должен был… Я же заставлял себя сдерживаться и не делать этого! Но поздно. А потому я целую ещё раз. На удачу.

Патрик Чертер оказывается бородатым коренастым мужичком средних лет. Киноварно-рыжие волосы то тут то там прострочили седые нити. Ярко-голубые глаза зорко оглядывают все, на чем останавливаются. Руки у него большие и широкие. Сам по себе он низенький, а вот голос — высокий, сильный и с надрывом. Самое то, чтобы командовать.

— Выйдите отсюда, — резко приказывает он. — Ненавижу, когда мне лезут под руку.

Я послушно иду на кухню и сижу там, теребя манжет клетчатой рубашки. Пробитое сердце лихорадочно стучит где-то под горлом. Я отчаянно прислушиваюсь к тому, что происходит в гостиной, но не слышу ничего. А потому появление доктора становится для меня неожиданностью.

Доктор Чертер мрачный и хмурый, и мне от одного выражения его лица становится не по себе.

— Все плохо, — с ходу говорит врач, и у меня внутри все обрывается. — Без лечения он — труп. Чтобы вы понимали, я говорю о нормальном лечении в больнице. А не в доме. Да ещё и, — он придирчиво оглядывает комнату, — в таком.

— У вас есть больница? — резко спрашиваю я. Страх и поведение доктора пробудили во мне инстинктивную злость. — До нее можно добраться?

— У нас — нет, — отвечает доктор. — Но в соседнем городе…

— О, это который через хреналион миль? — приподняв брови, спрашиваю я. И добавляю с ядовитым сарказмом: — Ну, да. Как я мог забыть? Самое то для старика при смерти… Спасибо за совет, доктор.

— Пожалуйста, — зло отвечает врач.

— Сколько с меня, доктор? — продолжаю я все тем же тоном.

— Триста долларов, — говорит Чертер.

— Маловато… — тяну я. — Он у меня ещё хромает. Сколько уколы будут стоить?

— Пять. Тысяч, — цедит доктор.

— О! Вот это другое дело! — улыбаюсь я. — Не то что…