Со временем к этому прибавляется ещё и волнение. Зима свирепствует. Мороз крепчает, и ветер воет за окнами, как голодный волк. С каждым днем все тяжелее чистить дорожку, про дорогу вообще молчок. Мой домик хорошо утеплен, несмотря на тонкие стены. У меня тут и батареи, и лишние обогреватели всех поколений (аж три штуки!), и даже старенький камин. Ма-а-аленький, но уж какой есть. Поленьев до хрена в кладовке. Я проживу.

А вот как проживет старик? И проживет ли вообще в такую-то холодрыгу?

В один вечер я выбираюсь из своего убежища. Уже на полпути я перестаю чувствовать свои руки. Воздух впивается в кожу миллионами острых тоненьких иголочек — мороз царапает невидимыми коготками. Ноги быстро устают месить густой липкий снег. Но я иду. Ну хоть перемахиваю через забор с чистой совестью — калитку открыть нереально.

По крыше ползу с тройной осторожностью — крутые скаты покрылись толстой коркой гладкого льда. На втором этаже едва не проваливаюсь в дыру в полу. Уже тогда кричу… и как-то не боюсь возмездия. Вот прям ни капельки.

Старик на своем месте. Я смотрю на него через натянутую леску дверного проема. Он смотрит на меня и на то, как я пытаюсь так же ловко, как в прошлый раз, пролезть через неё, не задевая. Хер — цепляюсь капюшоном и пузом. Звон откуда-то хер пойми откуда бьет по голове кочергой. Меня всего перекашивает.

— Выруби, — рычит старик.

— Как? — спрашиваю я.

— Вон, — указывает подбородком старик. — В углу кнопка.

Я быстренько тыкаю на черную кнопочку на пыльной панели. Оборачиваюсь к ее хозяину. Старик закутался в мое одеяло так, что только нос видно. Он полностью одет, но я вижу, что он мелко дрожит. Сердце неприятно колет.

— Пойдемте, сэр, — говорю я. — Ко мне в дом.

Старик молча смотрит на меня. Брови сведены, челюсть сжата. Взгляд мрачный. Но и усталый. Я вздыхаю:

— Холод собачий. А вы уже не молоды, уж простите. Заболеете.

— Тебе-то что? — грубовато спрашивает старик.

— Мне страшно, — честно отвечаю я. — Мне неприятно. Мне вас… жаль.

— Жаль? — едко ухмыляется старик.

— Да. Жаль, — прямо говорю я. — А ещё я хочу вам помочь.

— Почему?

Потому что приучили помогать. Потому что лицо у старика бесконечно несчастное. Потому что… что-то ноет под ребрами. Колет сердце, колет.

— Потому что вам нужна помощь, — просто отвечаю я. — Пойдемте.

Старик молчит. Оглядывает свое убогое жилище. Смотрит куда-то непонятно куда, обдумывая непонятно что. Моргает. Снова смотрит на меня.

И прикрывает глаза.

В прихожую старик заходит, как в горницу к королеве. Он неловко ступает по ковру — видно, боится его запачкать своими столетними сапогами. Я ужом проскальзываю на кухню, а оттуда — в ванну. Вожусь с температурой воды — делаю погорячее. Когда я возвращаюсь к старику, тот расстегивает рваное пальто. Мой пуховик уже снят, сапоги — тоже. Запах от всего этого не самый приятный… но и назвать его прям непереносимым язык не поворачивается.

— Стирали себе? — брякаю я.

Старик дергается и отрывисто кивает. Синие глаза пристыжено опускаются в пол. Я хочу треснуть себя чем-то тяжелым.

— Напомните ближе к весне провести вам воду, — бодро говорю я, отчаянно покраснев. — Так. Ванна набирается. Она у меня маленькая, так что должна быстро…

— Я пойду, — тихо хрипит старик. — Сейчас.

— Хорошо, — киваю я, стараясь побороть неловкость. — Я вас отведу.

Старик обводит глазами прихожую и прослеживает линию чистого пола. Бросает взгляд на свои ноги в грязно-бурых носках. Стыдливо смотрит на меня. Я чувствую покалывание в висках и стеснение в горле. Я буквально заставляю себя улыбнуться:

— Ой, да ладно вам! Этот домишка столько пережил! У-у-у!.. Жаль, вы не были здесь, когда мы с Роном…

Я говорю, а сам потихоньку подбираюсь к старику. Он это замечает. Выпрямляет спину, расправляет плечи, но смотрит все равно настороженно и пристыженно. Я аккуратно беру его под локоть, готовый к тому, что он начнет вырываться…

— …отмечали его именины. Погуляли так погуляли! Вы бы только видели, во что превратился коридор!..

…Но старик не отшатывается. Спокойно, даже покорно позволяет подхватить себя под локоть и провести через кухню в ванну. Я трещу без умолку, отвлекая его. Хромает старик сильно, а потому идет медленно. Я позволяю ему облокотиться на меня.

Когда мы заходим в комнату, ванна уже полная. Я выключаю воду, погрузившись лицом в густой влажный пар. Меня посещает острое желание самому заползти в горячую воду, но я гоню его прочь.

— Одежду кладите сюда, — я указываю на деревянный ящик со своим бельем, — к моим тряпкам. Не бойтесь, там клопов нет. Туалет обычный, смыв сбоку. Мыло берите любое. Шампунь в красном флаконе. Губкой пользуйтесь смело — я ее не трогаю, потому что бесит. Зубная щетка в горошек — моя. Вот эта синяя — для гостей. Она новая. Ею никто не пользовался. Если что-то нужно, — я стучу костяшками пальцев по двери, — я в кухне. Я вас услышу. Вопросы?

Старик мотает головой. Он смотрит на полную ванну, как на седьмое чудо света. Я одновременно чувствую веселье и грусть.

— Тогда я пойду. Располагайтесь, — говорю я и выматываюсь из ванны.

В кухне я ставлю на плиту чайник и сую в микроволновку суп с курицей. Все это время у меня сердце бьется где-то под горлом. У меня почему-то кружится голова. Я не смотрю в сторону двери ванны. Я чувствую жар где-то под грудиной. У меня сухо во рту. И это плохо, просто отвратительно.

Старик не подает признаков жизни. Я успеваю расставить тарелки на столе и сварить чай, а он все молчит. Посидев для приличия пару минут, я робко стучусь к нему. В ответ — тишина. У меня холодеет в животе. Собравшись с духом, я просовываю свой длинный нос в ванну.

Старик спит, откинувшись на бортик. Кожа блестит, волосы влажные — он, видимо, первым делом смыл с себя всю грязь. Пена густо покрывает воду, и я вижу его только по заросшую густыми волосами грудь. И это хорошо, просто прекрасно.

Я прочищаю горло и, подойдя к нему, зову:

— Сэр. Сэ-э-эр. Сэр!

Ответа нет. Я слегка трясу его за мокрое плечо, и старик вздрагивает, лениво приоткрывает глаза. Хмурится, а потом и приподнимает брови.

— Еда стынет, — тихо говорю я. — И вода тоже. Выходите.

— Да, — бормочет он тихо. — Да, сейчас.

Я выскальзываю из ванны и на кухне обмываю лицо холодной водой. У него мягкая кожа. Упругая, рыхлая, вся в волосах и… Я тяжело сглатываю и перевожу дух. Успокойся. Успокойся, извращенец! Потом. Все потом. Сейчас ты ему нужен… Ему плохо. Он голодный и уставший. Тебе нужно позаботиться о нем, а не… Я трясу головой и беру себя в руки.

К тому моменту, как старик выходит из ванны, я уже жду его за столом. На его стул я постелил мягкое покрывало для удобства. В домашнем халате, помытый и красный после горячей воды, старик уже не выглядит таким забитым и больным. После того, как он поест, будет ещё лучше.

— Я нагрел суп с курицей, — говорю я ему, когда он садится. — И пюре с отбивной. Мясо из духовки, если что. Вот еще зелень, если нужно… Чай с мятой и корицей. Есть мед. И печенья. Я сам готовил! Хотите?

Старик пару раз кивает, а после пробует ложку наваристого бульона… и уже не обращает на мою болтовню внимание. Я налил и положил ему немного: щепотку того, горстку этого. Он съел все. Даже печенье.

— Вкусно? — спрашиваю я в конце ужина.

— Очень, — выдыхает старик. — Я давно так…

Он поднимает на меня глаза. И вдруг ни с того ни с сего краснеет. Краска толстым слоем покрывает его лицо, уши и шею. Я непонимающе моргаю.

— Сэр?

— Спасибо, — тихо хрипит он. — За все. Я, должно быть… А, проклятье! Так и есть… Я — неблагодарная скотина. Простите.

— Перестаньте, — морщусь я. — Я вас понимаю.

— Понимаете? — поднимает брови старик.

— А то, — говорю я. Строю задумчивую мордашку и почесываю подбородок, говоря: — Хм-м-м. Какой-то приезжий хрен пристает со своей гребаной заботой. Да еще так настойчиво… Маньяк. Нет! Ему нужно что-то… Точно! Ему точно что-то, блять, нужно. Сто пудов. В жизни все мудаки. Никто не помогает просто так. Особенно таким, как…