«Томми… Это…»
Моя новая методика по взаимодействию с тобой. Я назову ее «в бульоне».
«Что? Ха-х… Почему?»
Все живое вышло из, так называемого, «первичного бульона». Совсем юный Панталасса бурлил и бушевал, разряды молний пронизывали его насквозь, а первичное ДНК зарождалась в жидкой среде, обретая силу жить и понимать вещи вокруг. Мы по-настоящему близки к своим праотцам, когда близки к воде. Ты чувствуешь? Она повсюду. Она с нами — как мы сейчас друг с другом. Я не верю в мистику — только в наше незнание всего. Пока что. Но человек — любопытная обезьяна. И упорная. Она своего добьется. Дай своей внутренней обезьяне волю. Добейся от меня ответов. Здесь — в кислоте бульона жизни. В начале всех начал…
— …Как я уже упоминал, мистер Смит — резко эгоцентричная личность. Весь мир существует для него. Даже не так. Весь театр мира — это его сцена, на которой он — главный герой. Он мыслит весьма схематично, господа и дамы. Он максимально отстранен от настоящей жизни. И это основная причина его поразительной самоуверенности и надменного нахальства. Он уверен, что находится в одном из тех низкопробных голливудских фильмов, в которых сюжет подстраивается под персонажа, а не наоборот. Во многом этой убежденности способствовала сама жизнь — сколько раз он избегал наказания, мама дорогая! Сколько раз успешно сбегал, прятался, спасался в самых потаенных, укромных уголках — это стало его кредо. При этом, так как никакой видимой причины всем этим случайностям мистер Смит не нашел — а я убежден, что это чистой воды случайности, теория вероятности тут в помощь — то, как человек суеверный, малообразованный и откровенно склонный к излишним фантазиям, он вообразил, что ему помогает некая третья сила. Что дело тут в каких-то абстрактных мистических явлениях, которые активно влияют на его судьбу. Чем не доказательство его избранности и исключительности?.. Конечно, это самообман, банальный и беспощадный. И весьма опасный — он губительно действует на психику, разрушая ее порой до основания… совсем как в нашем случае. Мистер Смит, по моему скромному, странному и, надо признать откровенно, однозначно спорному мнению, уже не полноценный человек в психологическом смысле. Он — собрание выдумок, фантазий и психических болячек, которые уже невозможно вылечить. Он навсегда потерял связь с реальностью. Его образ мышления заточен только на одно — выживание. И в этом, господа, и состоит корень всех зол…
«Я не знаю, что делать дальше. Я потерян. Мне кажется, что моя жизнь бессмысленна. Ты говорил, что человек, который просто живет изо дня в день, ни о чем не думая, рано или поздно увязнет в собственном существовании. Я не хочу этого. Но при этом я не знаю, как это побороть. Я людям не люблю навязываться. А уж жизни…»
Но ты уже навязываешься, Ал. Ты уже даешь о себе знать. Смотри, ты держишь меня за руку. Ты прижимаешься ко мне всем телом. Ты говоришь со мной. Разве я не часть жизни вокруг тебя? Разве, целуя меня, ты не раскрываешься перед ней в одном из лучших своих проявлений? Однообразная рутина становится таковой, когда в голове — звенящая пустота, а желания — абсолютное убожество. Когда материал заменяет эфир. Ты любишь — значит, ты есть. Ты размышляешь и действуешь — значит, ты живешь. Ты анализируешь мир — значит, ты говоришь с ним. И он отвечает тебе. Мир всегда отвечает тому, кто осмеливается его потревожить…
Громкий хлопок разбил привычную офисную рутину, как гром. Встрепенулась добрая половина офиса, другая — вяло дернулась и оторвала слипшиеся глаза от экранов компьютеров. Аллег, слегка нахмурившись, поднял голову.
И невольно подавился смешком. Томми стоял на офисном стуле, как альпинист на вершине Эвереста, уперев руки в бока и сурово оглядывая собравшихся коллег из-под сведенных бровей. Отрастающие волосы растрепаны, дресс-код, как всегда, небрежный.
Взгляд пронзительный и строгий.
— Мне тут сообщили, мои дорогие друзья, — подчеркнуто вежливым, но при этом очевидно недовольным тоном начал он, — что у многих из вас возникло много вопросов и сомнений относительно личности некоего мистера Аллега Тэрренса. — Его мальчик снова окинул все тем же взглядом замершую перед ним толпу. — Я так подозреваю, что вы после известных событий сложили о нем некоторое мнение, следствием которого стало явное неуважение и фактический бойкот. Я не утрирую? Все правильно говорю?
Ответом ему было гробовое молчание. Кое-кто из коллег нахмурился, кто-то нервно заозирался по сторонам. Аллег титаническим усилием воли удержался от того, чтобы прикрыть лицо рукой.
— Вы не молчите, — громко потребовал Томми. — Скажите все как есть.
— А то, что? — спросил один из молодых коллег, с вызовом глянув на него. — Что ты сделаешь, Клайптон? Брата позовешь?
— Нет, — дружелюбно ответил Томми. И улыбнулся. — Я не собираюсь делать ровным счетом ничего. Я собираюсь обговорить наболевшую проблему сейчас, чтобы больше никогда к ней не возвращаться. Аллег не хочет уходить с этой работы. Я тоже. Аллег хочет покоя — как, я думаю, и все здесь присутствующие. Но без сброса напряжения этого никак не добиться. Давайте, дорогие господа и милые дамы, — ещё громче произнес он, взмахнув руками, — задавайте свои вопросы. Озвучьте претензии. Выдайте все, что наболело. Я жду.
Первые пару мгновений стояла абсолютная тишина. Аллег даже понадеялся, что никто ничего спрашивать не будет — все разойдутся по своим местам и представление окончится. Хрен там. Помотав головой и покривя губы, парень, что заговорил с Томми до этого, выпалил, презрительно и зло:
— Вы в жопу долбитесь, да?
Как мог бы отреагировать нормальный парень на такой вопрос. Разозлиться? Кинуться на нахала? Может, вежливо проигнорировать?.. Томми расхохотался. Громко, заливисто, так, что чуть со стула не упал.
— И это все? — хихикая, спросил он. — Все, что тебе интересно? Серьезно?
— А че? — насупился парень, зыркнув на него исподлобья. — Вы — педики, вот вам и вопрос.
— Болезненное сексуальное неприятие на фоне непонимания сути дела, — медленно и тягуче проговорил Томми, склонившись к нему.
— Чего? — заморгал парень.
— Баба есть? — резко спросил его Томми, и когда тот с испугу кивнул, добавил: — Часто ее трахаешь?
— А тебе какое?!.. — разъярился парень.
— А тебе? — ловко парировал Томми и тяжко вздохнул. — Ей-богу, тут такой остросюжетный детектив разгорелся с кучей убийств, трений и неожиданных сценарных ходов, что волосы в носу встают дыбом. А все, что народ волнует, — в какой позе я люблюсь со своим мужиком. Стыдоба…
— Так это правда? — спросила одна из коллег. — Что, мол, этот парень на Аллега напал?
— Чистейшая, мадам, — кивнул Томми.
— Говорят, ему едва шестнадцать исполнилось, — пискнула какая-то девушка с другого конца. Аллег невольно крякнул от удивления, и она чуть зарделась: — Ну а что? В газетах писали…
— Газетчиков даже в приемную участка не пустили, мисс, — криво усмехнулся Томми. — Так что все, что они пишут — бред, от начала и до конца.
— А почему это я тебе вопросы должен задавать? — спросил Джозеф, старый знакомый Аллега, который, впрочем, после «известных событий», от него открестился. — Я, вон, лучше Тэрренса спрошу. Эй, Тэрренс! Какого черта этот сопляк за тебя отдувается? Совсем ты, что ли…
— Потому что у Аллега тяжелая психологическая травма, — неожиданно низко ответил Томми, — и вы, мистер Кэмп, удачно поспособствовали ее появлению.
— Я? — вытаращился Джозеф, раскрыв рот. — Да с чего бы мне?!..
— Простите, я выразился неточно. Не только вы, — тем же тоном произнес его мальчик. И окинул весь офис долгим нечитаемым взглядом. — Каждый из вас. Каждый из вас, кто отворачивался, когда он пытался с вами заговорить. Каждый, кто кривил лицо, хмыкал под нос, кидал косой, недовольный, презрительный, жалостливый взгляд. Каждый, кто думал: «Ну, безразличие лучше презрения. Я хотя бы молчу». Вы хотите знать, как все было на самом деле? — спросил Томми уже тише и вкрадчивее. — Хотите, чтобы я рассказал, какого это — быть изгоем, которого разрывают на части все, кому не лень? Хотите, дам вам пищу для размышлений на ближайшие пару дней. Хотите?
