Зверь учуял добычу.
Аллег тряхнул головой, силясь избавиться от морока. Он не должен показывать свою тревогу, он не должен дать почувствовать свой страх. Мужчина как можно медленнее и увереннее подошел к стулу и сел на него. Попытался закинуть ногу на ногу, но столик оказался слишком низким — пришлось скрестить их под стулом. Сцепил руки в замок на столе.
Заметил краем глаза, что парень алчно ловит каждое его движение.
— Я хочу поговорить с тобой, Феликс, — как можно спокойнее произнес Аллег. — Думаю, ты задолжал мне парочку незначительных объяснений.
— Мне ничего не говорят, — тонко произнес Феликс, будто не услышав его. — Ничего не рассказывают. Только спрашивают. Спрашивают без конца, Аллег.
— О чем? — больше из вежливости — ха! — чем из реального любопытства спросил Аллег — тон парня его немного смутил.
— Да вечно об одном и том же! — неожиданно вскричал Феликс, сердито тряхнув волосами. — Зачем вы напали на мистера Тэрренса? Почему вы выбрали именно мистера Тэрренса? Вы убивали кого-нибудь, кроме мистера Тэрренса? — Он явственно фыркнул, словно джентльмен, критикующий этикет неотесанных мужланов. — Мне уже тошно это слушать. Я прошу, — он заглянул ему в глаза, — рассказать что-нибудь о тебе. Спрашиваю, как твое здоровье? Все ли у тебя в порядке? В какой больнице ты лежишь?.. А ещё про погоду, про дела в мире, прошу дать хоть газету почитать, но так нет же! — Феликса всплеснул руками, звякнув тонкой стальной цепью наручников. — Только шикают в ответ — или молчат. Ох, Аллег, здесь все вокруг молчат!..
Аллег впал в откровенный шок. Не из-за того, что сказал Феликс, а из-за того, как он это сказал. Этот голос, этот тон, эти взгляды и движения… Они снова на кухне во время завтрака, обеда, ужина, неважно!.. Они обсуждают погоду — «ужасная она сегодня, согласись?» — рассуждают о тонких материях — «никогда не понимал, зачем говорить о любви вслух!» — просто болтают ни о чем — «надо купить новые шторы/салфетки/пакеты для мусора/…». Это было так знакомо, так понятно и правильно, так… близко и по-родному, что у Аллега кольнуло сердце. Он с трудом перевел дыхание и сглотнул сухим горлом.
Это был его Феликс. Его лисенок. Тот самый мальчик, который…
Аллег зажмурился. Нет. Нет, этого просто… Он пытался убить его. Он стоял в его — их! — спальне с ножом в руках. Он замахнулся на него, едва не достал до горла, он… Не может быть тем мальчишкой. Просто не может!.. На него вновь начала накатываться та давняя слабость, граничащая с самым настоящем обмороком. Аллег силой заставил себя не поддаваться ей.
— Феликс, ты же понимаешь, что ты преступник, — проговорил он, нарочно продолжая смотреть парню прямо в глаза. — Ты… Боже праведный, ты пытался убить меня! Феликс, я… Я не понимаю!..
Он не хотел это говорить. Он не хотел говорить это… так. Так беспомощно, так жалко, словно прося прощения или — черт возьми трижды! — утешения. Феликс смотрел на него неотрывно. И на его лице, к вящему ужасу Аллега, медленно, но верно стало проступать знакомое сочувственное выражение. То самое. То самое, когда… Аллег рвано выдохнул и отвел глаза. Его тошнило.
— Я не понимаю, — повторил он. — Почему я? Что ты нашел во мне такого?..
— Ты прекрасен, — выдохнул Феликс, и Аллег вновь посмотрел на него. — Ты невероятно прекрасен, Аллег.
Мужчина осознал, что снова не может пошевелиться. Снова этот тупой ледяной ступор, когда невозможно ни двигаться, ни ощущать, ни думать. Серебристые глаза горели в оправе пушистых ресниц. Этот огонь пленил, подчинял, порабощал. Обещал что-то такое, что невозможно найти, достать, даже представить. Бледная рука потянулась к нему через стол и почти легла на его ладонь — Аллег из последних сил, медленно, неуклюже убрал ее.
Его начало мелко трясти.
— Если бы ты знал, как прекрасен, — повторил его Феликс, ровно, вкрадчиво, с той самой нежностью, которая должна была достаться его руке. — Если бы ты знал, с какой силой эта красота обрушилась на меня, стоило мне только тебя увидеть. Мир поплыл, став нечетким — уступил место тебе, создал его для тебя. Ты был самым главным, самым чудесным, самым светлым, самым… — Он судорожно, с чувственной дрожью втянул носом воздух. — Мне показалось в тот миг, что я попал в видение. Я привык — они часто приходили ко мне. Вот только, — он печально улыбнулся, — до этого стоило их только коснуться, как все они рассыпались сухими осенними листьями. А ты, — его голос стал ещё ниже, ещё глубже, ещё слаще и притягательнее, — ты остался прежним. Иллюзия обратилась реальностью. Твоя сила, твоя душа… твоя боль… ты сам стали моим спасением. Я жаждал тебя — и жажду до сих пор. Всего тебя — до последнего волоска, до последней родинки и светло-коричневого пятнышка. Оплетя собой, спрятав меня внутри себя, ты подарил мне истинное счастье. Истинное наслаждение…
Его брови изогнулись. Губы дрогнули. Подбородок ослаб. Аллег почувствовал, что покрывается холодным потом. Его пробрало жаром до самого нутра, когда Феликс — его Феликс, несомненно — прошептал, тоненько и трепетно:
— Я полюбил. Я люблю. Люблю тебя, Аллег. Это было, как снег на голову, как проклятье поутру — я ведь всегда так боялся этого! Но потом я понял, что ничего плохого в этом нет. Я прежний. И я люблю — и я любим! Я любим!..
Он звонко, радостно, совсем по-детски рассмеялся, тряхнув тонкими пушистыми кудрями. Какой он красивый. Боже великий, какая красивая у него улыбка, какие невероятно красивые глаза!..
— Я верил в это, — продолжал он с пылом влюбленного юноши. — Я продолжал жить, а эта вера питала меня не меньше, чем…
Он запнулся, но Аллег этого почти не заметил — лишь бы он продолжал говорить, лишь бы звук его высокого звонкого голоска продолжал струиться, как весенний ручеек. Иначе, случится что-то ужасное, воистину ужасное!
— Я любил. И люблю, — уже немного другим тоном продолжил Феликс. — Ты одарил меня этим. Я должен сделать тебе подарок взамен. Я поклялся себе, что сделаю тебя счастливым. Моего бедного, больного, вечно страдающего старика… Да! Я сделаю тебя вновь счастливым! Тебе будет хорошо, спокойно, легко! Ни одна печаль этого мира не коснется тебя более!..
Его тон вновь поменялся, и Аллег почувствовал странное колючее ощущение под грудиной. Тошнота скользнула по стенке горла. Подбородок дернулся. Что-то здесь… что-то здесь… не так…
— А потом появился он, — произнес Феликс, и звон ручья прекратился. Исказился — отозвался дрожью надорванной струны, стоном распиленного железа, болью сорванных связок. — Он. Этот… этот… Как его зовут? Кто он такой? Откуда он взялся, Аллег? Откуда он взялся, скажи мне?
Аллег как-то сам собой открыл рот, но тут же закрыл. Видение померкло. Тошнота усилилась. Он осознал, что склонился к Феликсу так близко, что едва не касается его волос своим лбом, и судорожно подался назад. Феликс это увидел — его лицо перекосило, как от боли.
— Это все он, — проговорил он так, будто вот-вот расплачется. — Это все из-за него. Из-за него! Я хотел, чтобы все было хорошо! Я хотел, чтобы все было мирно и тихо! Я хотел… Я хотел, чтобы ты не испытал ни боли, ни страха!
Это было как ушат ледяной воды на голову. Аллег вновь обрел дар речи.
— Когда ты решил убить меня? — спросил он, хрипло и глухо. — Когда я сказал тебе, что я умираю? Или когда мы только?..
— Замолчи! — неожиданно воскликнул Феликс, зажав уши руками. — Замолчи! Замолчи! Замолчи-и-и-и!
Аллег оторопел. Парень выглядел, как буйно помешанный. Его волосы растрепались, на лбу выступил пот; его сотрясала дрожь. Казалось, что он в шаге от того, чтобы свалиться в обморок. Этого нельзя было допустить.
— Феликс. Фе-е-еликс, — позвал Аллег и на свой страх и риск протянул к нему руку, чтобы встряхнуть. — Тише, мальчик. Успокойся…
И едва не слетел со стула, когда Феликс вцепился ему в запястье.
— Нет, — прошептал он, когда Аллег попытался его вырвать. — Нет, прошу, не бросай меня. Я ничего тебе не сделаю, я… сдаюсь. Сдаюсь на твою милость.
