Может быть, чтобы обезопасить его?

Зачем? Кому нужны такие люди, как Энгус Термопайл?

Майлс не находил четкого ответа. Приходилось довольствоваться предположениями.

Осужденного хотят просто отослать?

Зачем такие сложности? В наручниках и при соблюдении определенных предосторожностей заключенного можно переправить куда угодно с той же степенью безопасности, которую обеспечивает криогенная капсула.

Большинство людей, с которыми разговаривал Майлс, волновал именно последний вопрос. Больше всех он раздражал начальника Тэвернера.

Зачем? Зачем его замораживать?

Майлс чувствовал, что у него нет выбора, и решился на долю откровенности. Внутренне поежившись, он ответил:

– Возможно, чтобы он и дальше молчал. Департаменту полиции на руку, что нам не удалось его расколоть. Они нам не доверяют и не хотят, чтобы мы знали лишнее.

Оказалось, начальник Майлса пришел к тому же выводу. Дымя сигаретой, тот сказал:

– Черт возьми, и все-таки я не понимаю. Этот мерзавец портил всем жизнь с тех пор, как я себя помню. На его совести столько преступлений, а с него, как с гуся вода. Тошно становится. Если его кто и заставит заговорить, то только мы.

Едва ли Майлс хотел услышать эти слова. Наоборот, чем быстрее он избавится от Энгуса, тем лучше.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Тэвернер с напускным безразличием.

– Говорить с Центром, – просто ответил начальник Майлса. – Говорить с Советом. Меня поддержат, по крайней мере, в первое время. Они недовольны так же, как и я… Все этот чертов Акт о преимущественном праве. Но можно изобразить непонимание. Можно, в конце концов, заявить, что мы не знаем соответствующих процедур. Можем даже потребовать подтверждения. Долго, конечно, тянуть с ответом не станут, но мы выиграем немного времени… Черт возьми, Майлс, заставь, наконец, этого мерзавца говорить!

– Я попытаюсь, – пообещал Майлс, внутренне содрогнувшись.

Тэвернер передал содержание разговора со своим начальником заинтересованным людям и с удвоенной силой взялся за Энгуса.

Конечно, сам Энгус оставался в неведении относительно разворачивавшихся вокруг него событий. Неожиданно для него его стали больше бить, чаще вводить наркотики, угнетающе действовавшие на его психику, и лишать сна. Причину всего этого ему не объяснили и предоставили самому делать выводы из перемены в обращении с ним.

Тем не менее, несмотря на жестокое обращение, бессонницу, побои и страдания, Энгус упорствовал в своем молчании, демонстрируя редкий героизм. Он считал, что как только его мучители получат то, что им надо, они его прикончат. Единственный способ сохранить себе жизнь – держать рот на замке.

Энгус заключил с Мори Хайленд пакт – правда, на словах, но Термопайл, тем не менее, его не нарушил. Мори покинула Рудную станцию вместе с Ником, не предав Энгуса. Он знал об этом, потому что никто не обвинил его в имплантации в нее зонного имплантата. Кроме того, никто не обвинил его в преступлении, из-за которого его преследовал «Повелитель звезд». Если бы Мори осталась на Станции, Термопайл был бы теперь мертв – и не обязательно потому, что Мори свидетельствовала бы против него. Самый простой анализ выявил бы наличие в ней зонного имплантата. Итак, Мори также не нарушила сделку. Поэтому и Энгус ее не предал.

Впрочем, хранить молчание Энгусу помогал и определенный жизненный опыт. Прожитые им годы научили его гораздо большей жестокости, чем та, с которой его охранники к нему относились. Избиения и электрошок, доводивший его до приступов рвоты, причиняли не больше страданий, чем он испытал в детстве, юности или последующей жизни. Возможно, годы истощили его тело, но они не изменили его представлений о боли, не ослабили его стремления выжить. Привычный к лишениям, он был прочнее своих мучителей. Чем больший он испытывал страх, тем лучше он себя чувствовал. Страх перед своей беспомощностью делал его почти сверхчеловеком.

Кроме того, необычайная прозорливость Энгуса в конце концов помогла ему догадаться о причине ужесточения пыток: Служба безопасности Рудной станции неожиданно оказалась в цейтноте, и если они в скором времени не заставят его говорить, они уже никогда не смогут этого сделать. Теперь в значительной степени прояснялась и роль Майлса Тэвернера в столь затянувшемся допросе.

Основное обвинение против Энгуса было сфабриковано. Еще до ареста Энгус узнал, что Ник Саккорсо связан со Службой безопасности. И, конечно, Ник не смог бы использовать груз Станции, чтобы подставить его, Энгуса, без потворства изнутри, без помощи двойного агента в Службе безопасности. Поведение Тэвернера на протяжении многих месяцев допроса позволило Энгусу догадаться, кто двойной агент. Энгус интуитивно чувствовал, когда ему задают вопросы, на которые не хотят получить ответ.

Итак, несмотря на жестокое обращение, Энгус продолжал хранить молчание, ожидая, когда заместитель начальника Службы безопасности Рудной исчерпает свой лимит времени.

Между тем Энгус разыгрывал из себя потерявшего волю и приготовившегося к смерти человека. Охранники, впрочем, ему уже не верили, но Энгусу было все равно. Он лишь старался сохранить силы и ждал.

Несколькими месяцами ранее Термопайл тоже притворялся, но с другой целью.

Сначала, сразу после ареста – во время предварительных допросов, суда и вынесения приговора, – в притворстве не было нужды. Любой вызов в адрес Энгуса, любой приказ разбивался о его агрессивность. Если в Энгусе что-то и оставалось помимо черной ненависти, то только чувство облегчения: ему удалось избежать высшей меры наказания. Энгус хорошо понимал, что обязан этим Мори Хайленд.

Однако вскоре Энгусу сообщили, что «Красотку» разберут на запчасти. Когда он узнал, что его корабль – его корабль! – будет распилен, перестанет существовать, внутри него все перевернулось. То, что хотя бы отдаленно напоминало облегчение или благодарность, растворилось в кипящем водовороте страха и ярости. Он завыл, как зверь, и впал в неистовство.

Когда Энгус оправился от потрясения, он притворился, что потерял волю к жизни.

Во время допросов он продолжал смотреть на Тэвернера с неугасимой злобой. Однако когда Энгус оставался один, он проявлял апатичность и ни на что не реагировал. Время от времени он отказывался от пищи. Сгорбившись, он сидел на койке, а его взгляд блуждал по серым, ничем не отличавшимся друг от друга стенам, полу и потолку камеры. Иногда он, не отрываясь, смотрел на свет, словно в надежде, что тот выжжет ему глаза.

Охранники, как водится, относились к Энгусу с подозрением. Но все-таки они люди, а значит, подвержены перемене настроения. Энгус же обладал терпением и упрямством. Несмотря на бурю эмоций, утихшую снаружи, но не внутри него, он выжидал. Выжидал целых два месяца, демонстрируя обреченную покорность всем, кроме Майлса Тэвернера.

Наконец, все поверили, что Энгус медленно умирает. Охранники ослабили бдительность.

Настал его час.

Глубокой ночью – как Энгус узнал, что наступила ночь, осталось загадкой, поскольку освещение в его камере никогда не выключалось – он оторвал кусок простыни и затянул его вокруг своей шеи с такой силой, что глаза выкатились наружу, а дыхание почти остановилось. Затем он без чувств повалился на койку.

Конечно, за Энгусом наблюдали через мониторы. Однако охранник не торопился. Самоубийство через удушение – предприятие трудное, если не невозможное. Однако охрана все-таки опасалась, что общая физическая слабость Энгуса довершит дело.

Когда охранник, наконец, оставив дверь открытой, вошел в камеру, чтобы освободить заключенного от удавки, Энгуса, практически потерявшего сознание, рвало от недостатка кислорода.

На поясе у охранника была кобура с пистолетом, а в руке – электрошоковая дубинка. Но Энгуса ничто не могло остановить. Выхватив у охранника дубинку, он ударил его по лицу. К тому времени, когда дежурный у мониторов понял, что произошло, Энгус освободился от удавки, забрал пистолет и выскочил из камеры.