– Ну, это пусть Копец[7] расхлебывает. Это его воздушное ведомство. – Пытался смягчить вину Голубцова начальник штаба. Но это было слабым утешением.

Спустя три недели нарком обороны СССР маршал Тимошенко издал приказ «О факте беспрепятственного пропуска через границу самолета Ю-52 15 мая 1941 года»… Посты ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи. – Н.Ч.) обнаружили германский самолет, только когда он углубился на двадцать девять километров вглубь советской территории. Наблюдатели приняли немецкую машину за рейсовый самолет ДС-3 и никому не доложили о появлении чужого аэроплана. «Белостокский аэродром, получив информацию о пролете „юнкерса“, не поставил в известность командование близлежащих частей ПВО, – гневался нарком, – поскольку еще с 9 мая связь с силами противовоздушной обороны была прервана по техническим причинам. Последние даже не думали восстанавливать связь, а вели переговоры с Белостокским аэродромом о том, кому надлежит восстанавливать коммуникации».

Однако Голубцов все же отделался легким испугом. А вот командующий ВВС Московского военного округа генерал-лейтенант Петр Пумпур был арестован 31 мая. Его обвинили в антисоветском военном заговоре и вредительской деятельности. А уже в июне Пумпур был лишен воинских званий и наград. В феврале 1942 года его приговорили к высшей мере наказания и расстреляли. По схожему обвиненинию за две недели до начала войны был арестован и вскоре расстрелян начальник Главного управления противовоздушной обороны генерал-полковник Григорий Штерн.

Голубцов, размышляя над этим инцидентом, не мог не вспомнить столь же беспрепятственный полет пятью днями раньше нациста Гесса в Англию. О нем писали в газетах, но о цели этого странного, «сошедшего с ума», как объявили в Берлине, летчика, заместителя фюрера по партии, никто ничего не смог толкового сообщить. Скорее всего, это был тайный эмиссар Гитлера, не сумевший сохранить скрытность секретной миссии. Впрочем, распространяться о своих предположениях Голубцов не стал, не то время для откровений даже с друзьями… Много позже он узнал анекдотическую вещь: якобы Сталин, узнав о перелете Гесса, пошутил: «А не сбросить ли нам с парашютом в Берлин товарища Молотова, чтобы он убедил фюрера не воевать с СССР?!»

В субботнее и, конечно же, все равно рабочее утро Голубцов заглянул в кабинет Дубровского и весело пропел ему оперным баритоном:

– Поедем, Григорьич, кататься, в мехкорпус тебя прокачу!

Дубровский радостно оторвался от кипы бумаг. Он не упускал возможности побывать в войсках. Да еще вместе с командармом, с Голубцовым не соскучаешься!

Пока ЧВС собирал свои бумаги, Голубцов вывел в парк засидевшегося Бутона. Тот носился по аллеям, вынюхивая собственные следы. Высшая его радость – обогнать в беге хозяина. При этом бежал он каким-то чисто своим аллюром – бег кубарем. То ли мчит, то ли кувыркается. Задние лапы не знают, куда бегут передние. Он возвращался в штабной кабинет, напитав нос запахами земли, прелых листьев, новой травы и выхлопных газов, падал за креслом хозяина, изображая прикаминную шкуру… А над ним висели плакаты с изречениями наркома обороны: «К обороне приступают для того, чтобы подготовить наступление. Маршал Советского Союза Тимошенко». И еще один:

«Оборона особенно выгодна лишь в том случае, если она мыслится как средство для организации наступления, а не как самоцель». Голубцов был полностью согласен со своим главным начальником и часто повторял на всех совещаниях и выступлениях: «Оборона не самоцель, а средство к наступлению».

Как всегда нежданно-негаданно заглянул к нему начальник третьего отдела полковой комиссар Лось. Его тщательно выбритое лицо было озабочено:

– Товарищ командующий, я должен сделать вам замечание.

– Слушаюсь, товарищ полковой комиссар! – Дурашливо вытянулся Голубцов.

– Вот вы только что с собачкой гуляли. И как всегда неосторожно. А ведь в парке небезопасно, там такие места есть, откуда можно незаметно выстрелить. И вообще, вы пренебрегаете личной охраной. А ведь я за вас головой отвечаю!

– Виноват, Семен Львович! Исправлюсь!

– Вы не представляете, сколько в Белостоке всякой агентуры, бандитов, лазутчиков. А вы для них весьма интересная мишень.

– Всегда сам был стрелком, а на старости лет сам мишенью стал.

– Ну, какая у вас старость – самый расцвет сил и возможностей.

Голубцову понравилась эта явная лесть, как понравилось и то, что кроме Анны Герасимовны здесь, на чужбине, кому-то еще есть дело до его жизни.

Дивизионный комиссар Дубровский, наконец-то собрался в дорогу, прихватив увесистую пачку новой наглядной агитации и толстый портфель с документами. Уселся на заднем сиденьи «эмки» и они помчались в сопровождении трех мотоциклов с колясками в Бельск-Подлясский. Ехали в 13-й мехкорпус, к старому коннику, а ныне новоиспеченому танкисту генерал-майору Петру Ахлюстину. Ахлюстин встречал начальство вместе с командиром лучшей в корпусе 25-й танковой дивизии полковником Николаем Никифоровым. И тот, и другой были полной противоположностью друг другу. Если уралец Ахлюстин вызывал некоторую оторопь своим резким волевым лицом эдакого былинного Одихмантьева сына, то Николай Матвеевич Никифоров носил на своем челе печальную маску весьма неуверенного в себе человека. Впрочем, первое впечатление было обманчивым. Как и Ахлюстин, полковник прошел огни Первой мировой и не где-нибудь, а под Сморгонью, «русским Верденом». Во время Гражданской войны бывший ефрейтор-телефонист прошел со своим тверским полком сибирские огни и воды на колчаковском фронте, дошел аж до самого Новониколаевска (Новосибирска), а потом еще успел на польский фронт, да еще Кронштадское восстание подавлял, в астраханских степях воевал… Может, с той давней поры и застыло на его лице это вопросительно-печальное выражение – а надо ли было столько русской кровушки проливать?

Голубцов выслушал все положенные по случаю доклады, спросил Ахлюстина:

– Как там твои экипажи, освоили тяжелые танки?

– Освоили и осваивают, – благодушно улыбнулся комкор. – Спасибо вам. А то бы век на танкетках елозили. Хотите, покажу?

– Покажи!

Никифоров мгновенно убрался в свою дивизию готовить показ.

– Как обстановка в городе? – спросил Дубровский.

– Ладим с поляками. Пока серьезных проблем не было. Они нас понимают, мы их. Вот сегодня пригласили горожан на Замковую гору. Концерт будем давать. Собственной, так сказать, художественной самодеятельности. Если почтите своим присутствием, сочтем за честь.

– А что, Григорьич, почтим?

– Почтим. Но сначала танки посмотрим.

Они подъехали к огромным боксам, сколоченным из горбыля, обшитым толем. Строили хозспособом, но так, чтобы танки могли выехать из боксов, не теряя времени на открытие ворот – вынести их вместе со стенами. Бронированные великаны КВ-1 производили впечатление даже на видавших виды генералов.

– Махина! – Уважительно крякнул Голубцов. – Даже глазам не верю. Столько брони, а она еще и движется.

– Сорок семь тонн, – пояснил подошедший к ним Никифоров, облаченный в комбинезон.

– Сам поведешь? – спросил Голубцов.

– Могу и сам.

– Нет уж, лучше пусть линейный экипаж. Сколько там душ? Пять, если не ошибаюсь?

– Так точно, пятеро. Но если надо и шестого взять может. Не тесно.

– Лобовая броня?

– Семьдесят пять миллиметров.

– Ого! Сколько у тебя таких богатырей?

– Да смешно сказать – всего три. Всех «климов» больше сотни передали Хацкилевичу. А нам так, на развод, что ли?

– Порешаем этот вопрос.

Взревев пятисотсильным движком во всю мочь своих двенадцати цилиндров, танк плавно двинулся вперед, перекатывая широкие гусеницы на катках. Выбрасывая сизо-синий дымок, он легко для такой туши развернулся на месте и выехал из ворот парка. Генеральская «эмка» двинулась за ним.