– Товия, – сказал он. – У нас есть брат, Товия. – Линкей подвинулся ближе к темному Идасу. – У нас во Внешних Колониях есть брат именем Товия. – Он прижал запястье к запястью, и пальцы раскрылись, будто лепестки мозолистой лилии.
– Миры во Внешних Колониях, – сказал Идас. – Бальтюс – со льдом, грязевыми озерами и иллирием. Кассандра – со стеклянными пустынями, огромными, как земные океаны, джунглями с бессчетными растениями, все синие, с пенящимися реками галения и иллирием. Салинус – весь расчесанный каньонами и пещерами в милю вышиной, с континентом смертельно алого мха, морями с высоченными городами, что возведены на приливном кварце океанского дна, и иллирием…
– …Внешние Колонии – миры со звездами куда моложе звезд здесь, в Драконе, во много раз моложе Плеяд, – вмешался Линкей.
– Товия работает в… иллириевой шахте на Табмене, – сказал Идас.
Голоса посуровели. Они глядели вниз или скакали взглядом по лицам друг друга. Когда черные руки сжимались, белые разжимались.
– Идас, Линкей и Товия, мы росли на сухих экваториальных скалах Табмена близ Аргоса, под тремя солнцами и красной луной…
– …и в Аргосе тоже был иллирий. Мы были ярыми. Нас звали ярыми. Две черные жемчужины и одна белая, мы кутили и бузили на улицах Аргоса…
– …Товия, он был черен, как Идас. Я один в городе был белым…
– …но такой же ярый, как Товия, хотя и белый. И сказали, что ярые мы, однажды ночью, чокнувшись от блажи…
– …золотая пудра, оседает в расщелинах, если вдохнуть, глаза мерцают непонятными цветами, и новые гармонии вверчиваются в ушную полость, и ум расширяется…
– …от блажи мы сделали чучело градоначальника Аргоса, и снабдили его заводным летающим механизмом, и пустили летать над городской площадью, и оно выкрикивало сатирические стихи о лучших людях города…
– …и за это нас изгнали из Аргоса в табменскую глушь…
– …а выжить за стеной можно только одним способом – надо нырнуть в море и отработать дни позора в подводных иллириевых шахтах…
– …и вот мы трое, в жизни не блажившие иначе, чем смехом и бучей, ни над кем не глумясь…
– …мы были невиновны…
– …мы пошли в шахты. И в масках и водолазных костюмах вкалывали в подводных аргосских шахтах целый год…
– …год на Аргосе на три месяца длиннее года на Земле, шесть времен года вместо четырех…
– …и в начале нашей второй осени цвета ряски мы готовы были уйти. Но Товия остался. Его руки приноровились к ритмам приливов, и бремя руды грело его ладони…
– …так мы оставили брата в иллириевых шахтах, и полетели к звездам, и боялись…
– …понимаете, мы боялись, что, раз брат наш Товия нашел то, что нас с ним разделило, один из нас тоже может найти то, что разделит двоих оставшихся…
– …ибо мы думали, что нас троих не разделит ничто и никогда. – Идас взглянул на Мыша. – И никакой нам блажи.
Линкей моргнул.
– Вот что такое для нас иллирий.
– Парафразирую, – сказал Кейтин с другого края дорожки. – Во Внешних Колониях, а на сегодня это сорок два мира и около семи миллиардов жителей, почти все население рано или поздно сталкивается с непосредственной добычей иллирия. И предполагаю, приблизительно каждый третий работает с каким-то аспектом его обогащения и производства всю свою жизнь.
– Такова статистика, – сказал Идас, – для Колоний Внешних Как Ничто.
Встрепенулись черные крылья; Себастьян встал и взял Тййи за руку.
Мыш почесал затылок:
– Ясно. Плюнем в эту реку, и пойдемте уже на корабль.
Близнецы спустились с ограды. Мыш перегнулся через нее над горячим ущельем и сморщил губы.
– Что ты делаешь?
– Плюю в Пеклотри. Цыгану надо трижды плюнуть в реку, когда ее переходит, – пояснил Мыш Кейтину. – Или будет плохо.
– Мы живем, вообще-то, в тридцать втором веке. Что «будет плохо»?
Мыш пожал плечами.
– Вот я никогда не плюю в реки.
– Может, это только для цыган.
– Думаю я, мысль типа отличная эта, – сказала Тййи и перегнулась через ограду рядом с Мышом.
Позади замаячил Себастьян. Над ними черный зверь, попавшись в горячий восходящий поток, исчез, отброшенный, во тьме.
– Там это что? – Тййи, вдруг помрачнев, ткнула пальцем.
– Где? – скосился Мыш.
Она показала на стену каньона.
– Эй! – сказал Кейтин. – Слепец!
– Тот, что попортил тебе мелодию!..
Линкей встрял между ними:
– Этот человек болен…
В мерцающем наваждении Дан ковылял по уступам к лаве.
– Он же сгорит! – присоединился Кейтин.
– Но он не чувствует жара! – воскликнул Мыш. – У него же все чувства мертвы! Он не видит… может, он вообще не понимает!
Идас, потом Линкей оторвались от ограды и рванули по мосту.
– Быстрее! – заорал Мыш, кинувшись следом.
Себастьян и Тййи бежали за ним, Кейтин – в арьергарде.
Десятью метрами ниже ограды Дан замер на скале, вытянув руки, готовясь к инфернальному нырку.
Когда они достигли края моста – близнецы уже карабкались на ограду, – над стариком у обода каньона возникла чья-то фигура.
– Дан! – Лицо фон Рэя пылало, овеваемое светом. Ограду он одолел в один прыжок. Порода брызгала из-под сандалий и дробилась, когда он крабом спускался по склону. – Дан, не делай…
Дан сделал.
Его тело зацепилось за порог в шестидесяти футах вниз по течению, крутанулось раз, другой, пошло ко дну.
Мыш вцепился в ограду и перегнулся так, что заныла кожа на животе.
Кейтин встал рядом спустя секунду и перегнулся еще дальше.
– Ахххх!.. – прошептал Мыш, оттолкнулся и отвернулся.
Капитан фон Рэй добрался до скалы, с которой прыгнул Дан. Рухнул на колено, упер кулаки в камень, уставился на лаву. Темные пятна упали на него (питомцы Себастьяна), вновь воспарили, не отбрасывая тени. Близнецы замерли на выступах над ним.
Капитан фон Рэй поднялся. Оглядел свою команду. Он дышал тяжело. Повернулся и полез по склону.
– Что случилось? – спросил Кейтин, когда все они вернулись на дорожку. – Почему он?..
– Я говорил с ним за пять минут до того, – объяснил фон Рэй. – Он ходил со мной много лет. Но в последний рейс его… ослепило.
Большой капитан; искалеченный капитан. Ну и сколько ему, подумал Мыш. Прежде он давал капитану сорок пять – пятьдесят. Но это смятение скостило лет десять-пятнадцать. Капитан состарился, но не стар.
– Я только сказал ему: я сделал все необходимое, чтобы он вернулся домой в Австралию. Он развернулся и побрел по мосту к общежитию, в котором я снял ему комнату. Я оглянулся… на мосту его не было. – Капитан обвел глазами всех остальных. – Пошли, «Рух» ждет.
– Наверное, вам надо сообщить патрульным, – сказал Кейтин.
Фон Рэй повел их к воротам на взлетную площадку, туда, где во тьме корчился по всей длине своей стометровой колонны Дракон.
– Телефон там, где начинается мост…
Фон Рэй оборвал Кейтина взглядом:
– Я хочу убраться с этой скалы. Если я сообщу им отсюда, они заставят всех ждать, пока каждый не выдаст свою версию в трех экземплярах.
– Наверное, можно сообщить с корабля, – предложил Кейтин, – когда будем улетать.
На миг Мыш опять усомнился, что верно оценил возраст капитана.
– Этому печальному дураку уже не поможешь.
Мыш бросил тревожный взгляд на бездну, нагнал Кейтина.
Вне зоны жарких ветров ночь стала зябкой; туман увенчал нимбами индуктолюминесцентные фонари, усеивавшие площадку.
Кейтин и Мыш плелись в хвосте процессии.
– Интересно, что́ иллирий для этого красавца, – тихо прокомментировал Мыш.
Кейтин хрюкнул и сунул руки за пояс. Чуть погодя спросил:
– Скажи, Мыш, что ты имел в виду, когда сказал про старика, что у него все чувства мертвы?
– Когда они в прошлый раз пытались добраться до новы, – ответил Мыш, – он слишком долго смотрел на звезду через сенсорику, и все его нервные окончания прижгло. Но не убило на самом деле. Просто сдавило до постоянного возбуждения. – Он дернул головой. – Разницы ноль… Почти.
