Лорк слушал во все уши.

Лорк смотрел во все глаза.

Блажь отполировала поверхность всякого рецептора до зеркального блеска. Восприятие включилось вдруг (как поворачивались корабельные крылья), когда он шел по мощеной улице под яростным обстрелом конфетти. Он ощутил присутствие стержневого «я». Его мир сфокусировался на «теперь» рук и языка. Голоса вокруг ласкали его осознанность.

– Шампанское! Ну небесно же! – Прозрачная пластиковая крыса прижимала грифона в цветочном жилете к винному столику. – Тебе разве не весело? Я так просто балдею!

– Конечно, – отвечал Брайан. – Просто я в первый раз на подобной вечеринке. Такие, как Лорк, Князь, ты, – вы все люди, о которых я раньше только слышал. Трудно поверить, что вы реальны.

– Строго между нами, у меня порой та же самая проблема. Хорошо, что ты тут и мне об этом напомнил. Так, значит, ты говоришь…

Лорк перешел к другой группе.

– …небесная пирушка. Совершенно чудесная…

– …конечно, поскольку мы решили причалить в Перте, а эти древние предписания еще в силе, нам пришлось реально проходить таможню…

– …на круизном корабле из Порт-Саида в Стамбул, и там был плеядский рыбак, играл чудеснейшие вещи на сенсор-сиринге…

– …а потом пришлось автостопить через весь Иран – моно не работал. Я правда думаю, что Земля трещит по швам…

– …прекрасная вечерина. Совершенно небесная…

Очень молодые, думал Лорк; очень богатые; каковы определяемые этими условиями пределы различий?

Босоногий, с веревочным поясом, лев наблюдал, опершись о косяк двери.

– Как делишки, капитан?

Лорк махнул Дану рукой, пошел дальше.

«Теперь», особое и хрустальное, внутри его. Музыка вторгалась в пустую маску, туда, где голова возлежала на подушках своего же дыхания. На помосте с клавесином мужчина играл павану Бёрда[2]. Лорк шел дальше, звук перебили голоса в другой тональности. На помосте через улицу два парня и две девушки, одетые как хиппи двадцатого века, воссоздавали текучую антифонную мелодию «Мам и Пап»[3]. Свернув в проулок, Лорк оказался в толпе, увлекшей его за собой и в итоге донесшей до нагромождения электронных инструментов, воспроизводивших дисгармоническое, текстурное безмолвие «Тоху-Бохунов». Отзываясь ностальгией на поп-ритмы десятилетней давности, гости в дутых головах из маше и пластика расходились танцевать вдвоем, втроем, впятером и всемером. Справа качалась голова лебедя. Слева лягушачья морда виляла на усыпанных блестками плечах. Лорк шагал, и в его ухо вплетались лишенные третьей доли модуляции, которые он слышал в динамике «Калибана», когда тот парил над Гималаями.

Они носились между танцующими.

– Он это сделал! Ну не душка ли Князь? – Они орали и вихлялись. – Добыл турецкую музыку!

Мерцая под винилом бедрами, грудями, плечами (в теплую погоду в материале раскрывались поры, чтобы прозрачный костюм стал шелково-прохладным), Чхе Он крутилась на месте, придерживая мохнатые уши.

– Все припали к земле! На четвереньки! Мы вам покажем наш новый танец! Вот так: просто качайте своим…

Лорк вращался под взрывающейся ночью, чуть изнуренный, чуть возбужденный. Он пересек огибавшую остров улицу, прислонился к камню возле прожектора, лившего свет на дома Сен-Луи. На набережной по ту сторону реки гуляли люди, парами и поодиночке, глазея на фейерверки или просто наблюдая за веселящимися.

Позади Лорка расхохоталась девушка. Он обернулся…

…Голова райской птицы, синие перышки вокруг глаз из красной фольги, красный клюв, красный волнистый гребешок…

…А она отделилась от компании, чтобы склониться к парапету. Ветерок колыхал вставки малинового платья, и те тянули витые медные застежки на плече, кисти, ляжке. Она возложила бедро на камень; пальцы одной ступни в сандалии касаются земли, второй – висят в дюйме от. Длинными руками (малиновые ногти) сняла маску. Положила ее на стенку, ветерок растрепал черные волосы, бросил на плечи, вознес. Вода внизу зернилась, будто в нее швыряли песок.

Лорк отвернулся. Посмотрел снова. Нахмурился.

Есть две красоты (ее лицо высекло из него эту мысль, отчетливую и завершенную). Первая: черты и формы подчиняются усредненному стандарту, который никого не оскорбит; такова красота моделей и популярных актрис; такова красота Чхе Он. А вот вторая: глаза – разбитые круги голубого нефрита, крутые скулы изогнулись высоко над белыми впадинами широкого лица. Подбородок широк; рот тонок, ал и еще шире. Нос ниспадает с переносицы, ширясь у ноздрей (она вдохнула ветер – и, глядя на нее, он заметил речной аромат, парижскую ночь, городской воздух); черты лица слишком строгие и яростные для такой молодой женщины. Но властность, с какой они сошлись, притянет взгляд снова, знал он, стоит отвернуться; врежется в память, стоит уйти. Ее лицо подчиняло так, что всего лишь красивым оставалось только грызть щеки изнутри.

Она взглянула на него:

– Лорк фон Рэй?

Внутри маски Лорк нахмурился сильнее.

Она подалась к нему над мостовой, плескавшейся о воду:

– Они все так далеко. – Мотнула головой в сторону людей на набережной. – Куда дальше, чем нам кажется, ну или им кажется. Что бы они делали на нашей вечеринке?

Лорк снял маску и поставил пирата рядом с ее гребенчатой птицей.

Она встретила его взгляд:

– Так вот ты какой. Красивый.

– Откуда ты знаешь, кто я? – Он думал, что почему-то не заметил ее в той толпе на мосту, и ждал, что она заговорит о его снимках, которые тиражировались по Галактике, когда он выигрывал гонку.

– Твоя маска. Вот откуда.

– Правда? – Он улыбнулся. – Не понимаю.

Дуга ее бровей сжалась. Смех длился пару секунд – слишком мягкий и пропал слишком быстро.

– Ты. Кто ты вообще? – спросил Лорк.

– Я Лала Красная.

Такая же худая. Где-то маленькая девочка стояла над ним в пасти зверя…

Теперь рассмеялся Лорк:

– И что именно в моей маске меня выдало?

– Князь не мог нарадоваться, что заставит тебя ее надеть, с тех пор как передал приглашение через твоего отца и появилась крохотная вероятность, что ты прилетишь. Скажи, ты ее надел – и даешь ему наслаждаться гадкой шуткой – из вежливости?

– Все в масках. Отличная мысль, решил я.

– Понятно. – Ее голос чуть сбился с курса светской беседы. – Брат говорит, мы все встречались давным-давно. – Вернулся на прежний курс. – Я… я бы тебя не узнала. Но я тебя помню.

– Я помню тебя.

– Князь тоже. Ему было семь. Значит, мне было пять.

– Как ты жила последнюю дюжину лет?

– Изящно старела, пока ты гонял по Плеядам анфан-терриблем, хвастаясь тем, что родители нажили преступным путем.

– Гляди! – Он показал на людей, смотревших с того берега. Кто-то, видимо, счел, что Лорк помахал; ему помахали в ответ.

Лала усмехнулась и тоже помахала.

– Они хоть понимают, какие мы особенные? Я сегодня страшно особенная. – Она запрокинула голову, не открывая глаз. Веки подкрасились синими фейерверками.

– Эти люди – они слишком далеко, им не видно, как ты прекрасна.

Она снова на него посмотрела.

– Это правда. Ты…

– Мы…

– …сама красота.

– Ты не боишься, что опасно говорить такие вещи хозяйке вечера, а, капитан фон Рэй?

– Ты не боишься, что опасно говорить такое твоему гостю?

– Но мы уникальны, юный капитан. Если мы хотим, нам разрешается флиртовать с опас…

Фонари над ними погасли.

Из проулка донесся вопль. Гирлянда цветных лампочек сдохла. Лорк отвернулся от набережной; Лала сжала его плечо.

По всему острову огни и окна дважды мигнули. Кто-то зашелся криком. Потом иллюминация вернулась, а с ней и смех.

– Мой братец! – Лала покачала головой. – Ему же сказали: сеть не выдержит – но он настоял на электрификации всего острова. Решил, что электрический свет куда романтичнее прекрасных индуктолюминесцентных трубок, которые были тут еще вчера – и по требованию города должны вернуться завтра. Видел бы ты, как отчаянно он разыскивал генератор. Это милый музейный шестивековой экспонат, занимающий целую комнату. Боюсь, Князь – неизлечимый романтик…