— Этьен?..

Очнулся он от того, что кто-то судорожно тряс его за плечи. И чудовищно смердил страхом.

— Этьен! — Рено, встряхнув его еще раз, нервно вдохнул и выдохнул. Голос его казался обеспокоенным. — Ох, боги милостивые…

Этьен, не размыкая век, с силой отпихнул нависшего над ним Рено в сторону и медленно сел.

— Да чего ж тебе с утра с самого неймется? — проскрежетал Этьен, протерев глаза тыльной стороной ладони. Лицо его было влажным. Явно не из-за выступившей ночью росы.

Рено, подобрав к груди колени, сидел на земле поодаль от Этьена и напряженно смотрел в сторону горизонта. Рассвет только-только зачинался, и равнины мягко окутывал сизый сумрак. Все небо от края до края заполнено было непроглядной пеленой облаков; ветер молчал, и потому вокруг них стояла мертвая тишь.

— Ты кричал во сне, — глухо сказал Рено. — Что… Что тебе там такое снилось?

Этьен тяжело выдохнул и тут же поежился. Холод стоял нещадный.

— Да так, ничего особенного, — невесело усмехнулся Этьен. — Ничего из того, что могло бы быть твоим делом.

Рено, поджав губы, опустил голову. Произнесенные слова отдались в его сердце гулкой болью, что тут же впилась Этьену в грудь. Только вот дела до нее Этьену не было. Потому как собственное раздражение занимало его сейчас куда сильнее. Он неторопливо поднялся, подобрал с земли свой плащ и, стряхнув прилипшие к ткани листья, обернулся в него. От холода это не спасло.

— Надо огонь развести, — недовольно заметил Этьен, глядя на оставшиеся от их костра угли. — И пожрать.

Рено, не сменив положения, мотнул головой.

— Нет, — тихо отозвался он. — Лучше пойдем сразу.

И тут в голове у Этьена что-то щелкнуло. Он глухо зарычал и, злостно пнув отсыревшие уголья, взметнувшиеся облаком пепла, подошел к Рено вплотную.

— Что, мать твою, противно в моем обществе лишние десять минут провести? — вскричал Этьен, наклонившись к самому чужому лицу. — Ну так и катись нахер отсюда, тебя тут никто не держит! Не надо было здесь всю ночь торчать только для того, чтобы с утра мне так уперто демонстрировать свою неприязнь!

Несколько мгновений Рено смотрел на него в немом изумлении, а затем вдруг лицо его исказилось, и он опрометью вскочил на ноги.

— Да что с тобой не так?! — громко проговорил Рено, едва не захлебываясь словами. — Единственный, кто тут неприязнь демонстрирует — это ты! Пламя, да если у тебя проблемы, то виноват в них не я!

Этьен, нахмурившись пуще прежнего, сплюнул.

— Я хотел, — не унимался Рено, — я хотел помочь, поэтому и остался. Хотел помочь тебе несмотря на весь тот бред, который ты вчера нес! И вот, как ты мне за это спасибо говоришь?

— Да даром мне не нужна твоя помощь!

— Нужна! Ой как нужна! — Рено, сорвавшись, перешел на крик. — Потому что сам себе помочь ты не можешь, ид… идиот! Потому что если тебе сейчас не помочь, то Эотас никогда тебя не простит!

Этьен не знал, что именно руководствовало им в тот момент. Собственная ли стихийная злость, на удержание которой в нем не было больше сил, или же эмоции Рено, для которых в Этьене попросту не хватило места. А, может, и все это одновременно. Но, так или иначе, в следующий миг Этьен ударил Рено. Ударил с такой силой, что у того хрустнула челюсть.

Рено тяжело отлетел в сторону, ударившись локтем о близлежащий пень и взметнув под собой целое облако пепла. Он не сказал ничего, даже не застонал. Лишь неловко коснулся пальцами губ и с удивлением взглянул на выступившую на них кровь.

Он привык, резко понял Этьен. Рено давно уже привык к подобным беспричинным побоям, поэтому в нем больше не было злости. Ни капли. Он ведь столько времени жил среди этих… безбожников.

Рено, не отнимая от лица руки, взглянул на Этьена. И взгляд его был пуст. В нем не было не только злобы — в нем не было больше ни единой эмоции, с ужасом осознал Этьен. Лишь звенящая, удушливая пустота. И это было самое страшное.

Этьен вдруг почувствовал, как тело его содрогается в рвотном позыве.

— Ты прекрасно знал, за кем пошел… и к чему это может привести. — Он изо всех сил пытался говорить спокойно, но голос его предательски сорвался. — Я ведь… Я пытался дать тебе понять…

Рено не спускал с него глаз. Ноги у Этьена вмиг стали ватными, и он тяжело опустился на землю. Сухая листва недоверчиво зашуршала у него под коленями. Дрожащей рукой Этьен прикрыл глаза.

Он уже и забыл, как ощущается собственная боль. Пребывая столько лет во власти чужих эмоций, будучи все это время не в силах среди них разобрать отголоски собственных чувств, он совершенно забыл о том, как эта боль может быть страшна.

— Уходи сейчас же, — хрипло попросил Этьен. — Уходи. Я прошу тебя.

Где-то в высокой траве совсем рядом с ними пронзительно закричала вдруг птица. Свет плавно возвращался на равнины. Рено недвижно молчал.

— Ты не сможешь мне помочь, — прошептал Этьен. — Никто не сможет. Ты не понимаешь, Рено, нихера не понимаешь! Посмотри на меня, и кого ты увидишь? Тень, всего лишь жалкую, пустую, увязшую в грехе тень, которой никогда больше не суметь стать настоящим человеком! Твое стремление мне помочь доказывает лишь то, что ты опять нафантазировал себе невесть что на пустом месте. Ты благородно думаешь, что сможешь стать мне пастырем, что сумеешь вывести меня к свету, к прощению Эотаса… Но при этом совершенно не понимаешь одну простую истину: то, что однажды было сожжено светом, уже никогда не сможет к нему возвратиться.

Где-то за их спинами мягко забрезжила заря. Золотые лучи настойчиво пробивались через рассасывающуюся пелену облаков, что постепенно уступала место просыпающемуся солнцу. Ветер вернулся в холмы и всколыхнул их с новой силой, словно бы радуясь наступающему дню, пробудив вместе с тем голоса беспокойных птиц. Вязкая предрассветная сырость начала медленно отступать, со временем оставшись лишь воспоминанием о минувшей ночи. Где-то высоко-высоко, неловко прячась от людских глаз, проступали на небе тихие утренние звезды.

А Рено… Рено усмехнулся. Он медленно, пусть и не без труда, поднялся, подошел к Этьену. И, опустившись напротив, доверительно положил ему руку на плечо.

— Ужасный ты все-таки дурак, — мягко улыбнулся Рено, другой рукой потирая ушибленную челюсть. Кровь на его губах едва уловимо поблескивала в свете зари. — Все-таки не тебе судить о том, кого Эотас может простить, а кого нет. Я, конечно, как выяснилось, не разбираюсь в вопросах искупления и… ну… вывода всяких там заблудших душ к свету. Я и сам, в общем-то, не безгрешен и не знаю, заслуживаю ли прощения. Но я верю, что вдвоем шансов понять все это у нас куда больше.

Этьен, вскинув голову, очень долго и недоверчиво всматривался ему в глаза. Он хотел сказать что-то язвительное о том, что Рено опять ничегошеньки не понял, что он опять навыдумывал себе всякого и опять безуспешно пытается играть в благородство. Но потом окрашенное багряным солнце вдруг поднялось у Рено над головой, и на миг Этьену показалось, будто бы на лбу у сидевшего перед ним златоволосого юноши сияет сотканная из рассветных лучей корона.

***

Солнце проглядывало из-за рваных облаков редко и словно бы исподтишка; утренний туман не сходил ещё долго и в свете блеклых солнечных лучей походил на укрывающий равнины золотой саван.

Слова были лишними. Нет, даже не так, думал Этьен: да пусть сейчас будут произнесены хоть тысячи слов, пусть даже и необходимых им, словно воздух, они бы все равно не смогли изменить ничего. Так, наверное, было даже лучше. Правильнее. Но Этьен все равно чувствовал, что не способен молчать.

— Ты кажешься обеспокоенным.

Всю дорогу Рено шагал очень медленно, едва не спотыкаясь о каждую встречающуюся на земле неровность, и постоянно теребил медальон у себя на шее. По правой стороне челюсти у него плавно расползалось сине-зеленое пятно.

— Послушай меня, — выпалил Этьен, чувствуя, как внутри у него полыхает стыд. — Если это из-за того, что я натворил ранее, то не нужно…

— Мельник, — со вздохом перебил его Рено, развернувшись. — Это из-за мельника.