— Что, впервые видишь? — насмешливо спросил его хриплый голос. — Ничего, после пары-тройки проповедей привыкнешь.

Этьен глубоко вдохнул и выдохнул, неловко моргнул несколько раз. От солдат несло потом и воодушевлением. Вайдвен, стоявший на возвышающемся постаменте, горячо распинался перед ними уже добрые полчаса. Корона на его голове мерцала все это время так ярко, что весь первый ряд словно бы утопал в ее свете, становясь почти что неразличимым для глаз. Нет, все-таки иногда Вайдвен со своим свечением перебарщивал. Самую малость.

— К этому привыкнуть невозможно, — со вздохом отозвался Этьен голосу позади. В ответ тот лишь приглушенно усмехнулся.

На обед им подали бесформенную жижу, предусмотрительно обозвав ее при этом овсяной кашей. С овсяной кашей — по крайней мере, с той, которую привык есть Этьен, — вязкая масса в его миске не имела ничего общего. Поэтому он не ел.

День стоял погожий и ясный. Утреннее солнце, обильно заливающее все пространство вокруг, где-то далеко на горизонте блестело белыми отблесками снежных вершин. Впереди их ждал Белый Переход. А за ним — Дирвуд. Треклятый грязный Дирвуд, смердящий гнильем и конским навозом, в который Вайдвен истово желал вцепить свои перепачканные в ворласовой краске и крови руки.

Из очередной его речи Этьен не запомнил ни единого слова. Но лагерь у него за спиной, оживленно гудящий людскими голосами, видимо, его примеру не последовал. Этьен явственно чувствовал в воздухе всеобщий триумф, касавшийся их грядущей экспансии. Но за собой, пусть заметил он это и не без сожаления, не ощущал ничего похожего. Все-таки, как бы Вайдвен ни старался, скептицизм из Этьена…

— Хей!

…так и не вышел.

За плечом у него, держа в руке полную бесцветной байды миску, стоял высокий и грузный солдат. Лицо его, обрамленное выдающейся рыжей бородой, показалось Этьену знакомым.

— Я тут рядышком приткнусь, не против?

Этьен, отвернувшись, покачал головой. Солдат, удовлетворенно хмыкнув, уселся на одно с ним бревно. Слишком близко.

— Дивную все-таки речь господин наш сегодня толкнул, — улыбнулся солдат, с упоением запуская ложку себе в миску. Парочки передних зубов у него не доставало. — Хотя я от него иного и не ждал. Меня, кстати говоря, Габино звать.

Этьен, глядевший себе на колени с низко опущенной головой, кашлянул.

— Этьен.

От Габино разило чесноком, перегаром и недалекостью обыкновенного деревенского мужика. Эмоции его были простыми и ничем не выдающимися. Этьену Габино был не интересен, как, впрочем, и все, кто сейчас находился в лагере за его спиной, но он не жаловался. Пока что.

— Я тебя тут раньше не видел, — сказал вдруг Габино, оторвавшись от своей каши. — Ты из новых рекрутов, да?

— Да.

— Под чьим командованием ходишь?

Где-то сзади раздалось дребезжание разбившейся бутылки и последовавшая за ним брань. Этьен поморщился.

— Командор Анаис.

— О, а я сразу так и понял, — отозвался Габино, запуская себе в рот полную ложку. — Она баба славная, Анаис эта. Грубая местами, конечно, но в господина нашенского верит беспрекословно. Учитывая, как восторженно ты на него все утро пялился, тебе у нее понравится.

Этьен неопределенно хмыкнул.

Анаис была помешанной на Вайдвене и невероятно крикливой женщиной, добившейся своего положения явно с трудом, чего она не упускала возможности показать при каждом удобном случае. Весь отряд она держала в неутихающем страхе перед собственной персоной, а дисциплину боготворила до такой степени, что при любом неловком чихе во время построения приходила в состояние ярости. Этьен ее не переносил.

Время, отведенное на обед, постепенно заканчивалось, и гомон лагеря за их спинами начал плавно затихать. Габино, довольно набивавшего себе рот кашей, это, кажется, ничуть не волновало. Что-то в его лице никак не давало Этьену покоя. Он изо всех сил пытался вспомнить, где же мог видеть Габино раньше, но на ум уперто ничего не приходило.

— Вот ты, видно, из наемников, — простодушно заметил Габино. — Мне казалось, в каком-нить Аэдире работы для вас щас побольше будет. Так почему ты пошел за Вайдвеном?

— Потому что поверил в него, — автоматически отозвался Этьен, широко раскрыв глаза от изумления.

Нет. Тогда он сказал не это. Вовсе не это.

— Тогда почему ты предал его в тот момент, когда он нуждался в тебе сильнее всего?

Этьен инстинктивно развернулся в его сторону. Лицо Габино не выражало ничего. И Этьен наконец-то понял, где видел это лицо.

Небо, до этого ясное, в один миг заволокли подернутые алым тучи. Шум лагеря позади вдруг словно бы схлопнулся, а затем взорвался оглушительным гвалтом голосов, смеха и собачьего лая. И еще — криков.

— Ты отвратителен, Этьен, — проговорил Габино. На лице его отразились всполохи полыхающих закатных лучей.

— Ты грешен и жалок.

Запахло гарью.

— Каждая частичка твоей души погрязла в беспросветной тьме, и никогда больше всепрощающая заря не коснется тебя.

Вокруг вдруг стало неимоверно жарко. На лбу у Этьена выступил пот.

— Потому что даже для нее ты слишком мерзок.

— Ты — лжец.

Сзади послышался скрежет. Этьен не оборачивался.

— Ты — предатель.

— Ты не заслужил своей жизни.

Небо над ним залилось алым пожарищем.

— Ты не заслужил милости Эотаса.

Нет, понял Этьен. Не только небо — все вокруг него пылало.

— Ты не заслужил вообще ничего.

Голосов было множество. Все они говорили Этьену вещи, что он успел уже повторить самому себе сотни раз, но он все равно слушал их. Голоса, визжащие и стенающие, скрежетали свои слова прямо внутри его разума, и все существо Этьена подернулось вдруг болью.

Болью, с неистовой силой разрывающей плоть на сотни клочков.

Болью, похожей на ту, что испытывает сгорающий заживо.

Болью, которую испытали все они, когда на мосту Эвон Девр взорвался Молот Бога.

Этьен расхохотался.

— Я не буду терпеть ваши бредни, несчастные души, — невозмутимо проговорил он, чувствуя, как все его тело содрогается в рвотном позыве. Запахло горелой плотью. — Если Вайдвен хочет мне что-то предъявить, пусть сделает это сам.

— О нет, — дребезжаще рассмеялся рой душ, — Вайдвен мертв. Ты больше никогда не услышишь его голоса.

— Не ощутишь в себе его света.

— Не почувствуешь покоя в своей душе. Теперь — никогда.

Этьен ощутил своей кожей пламя.

— Потому что это ты убил его.

— Потому что это из-за тебя он сгорел.

Этьен, вызывающе усмехнувшись, скрестил на груди руки. Руки ли это вообще были, или лишь две обгорелые культи, он не понял.

— Вот только не надо делать меня центром вселенной. Вайдвен сам выбрал свой идиотский путь и получил по заслугам. Я не был ничего ему должен.

Гул голосов вокруг него оглушительно завизжал. С ног до головы Этьена обдало огнем.

— Лжец! Ты принес клятву верности!

— Ты дал слово, что не покинешь Вайдвена, что вместе с ним пройдешь путь до конца!

— Ты осознавал риски, но все равно поклялся. Поклялся, хотя знал, что рано или поздно предашь!

Ничего вокруг больше не было. Ни мыслей, ни образов — ничего. Только медленно сжирающий его тело огонь. И эти треклятые голоса.

— В тот день, когда ты оставил редсерасский штандарт у себя позади, ты предал самого бога, жалкий грешник!

— Твоя душа, твоя мерзкая, погрязшая в пучине греха душа никогда больше не отыщет прощения в лице Эотаса, никогда не достигнет соразмерного искупления!

— Твоя душа не заслужила перерождения. До скончания времен ты будешь гореть вместе с нами в пламени взрыва у Цитадели Халгот.

— Ты никогда не будешь прощен.

— Никогда.

Душа Этьена горела заживо мучительно долго. Он не имел ни рта, ни разума, ни дара речи — оказалось ли это все выжжено из него сейчас, или же не было в его власти никогда, Этьен не знал. Но он все равно смог ответить голосам. Так же, как и всегда.

— Я знаю.

========== III. Сострадание ==========