«Неужели этот дьявол и вправду заслуживает мыслей таких, как Габино?»

— Габино, ты… Не подашь мою сумку?

— На кой?

В недоумении Этьен раскрыл было рот, чтобы что-то предъявить, но Габино смотрел на него столь холодно, что в какой-то момент всякое желание язвить у Этьена пропало.

— Ладно, Боги. Там табак и трубка. Я хотел покурить.

— Я сам достану.

Этьен, конечно, был не в восторге от того, что кто-то посторонний осмелился копаться в его сумке, но возмущение пришлось оставить при себе. Габино и впрямь извлек его трубку, сам же и прикурился. Сделав пару затяжок, все же передал ее Этьену. Тот, устроившись поудобнее, закурил не без наслаждения. Глядя на него, Габино хмыкнул.

— И давно ты куришь?

Выдохнув облачко дыма, Этьен прикрыл глаза с довольной улыбкой.

— Ну… Давненько. Но я это от случая к случаю. Денег-то у меня не то чтобы много, чтобы тратить их на такое.

— Ага, — усмехнулся Габино, — знаю я таких «от случая к случаю». Бегал у нас один в лагере, вечно покурить клянчил.

— О, а я помню. Белобрысый такой, еще и с глазами на выкате.

— Да-да, он. Подбежит как-нибудь и сразу как выдаст этим своим жутким прокуренным голосом: «Ну, есть че?»

— Боги, да, — хрипло рассмеялся Этьен. — Я один раз вечером к отхожему месту шел, а он как на меня выскочит… Уж не знаю, как я тогда прямо там же и не обделался.

— Во-во. — Габино улыбнулся. — Скоро так же вот бегать будешь. С глазами на выкате.

Доселе молчавший, вдруг к ним обернулся Эйк:

— Да уж недолго ему бегать-то осталось.

Габино сплюнул за борт повозки. Этьен, глядя перед собой и практически не моргая, затянулся в последний раз.

«Ну умру и умру, — злостно подумал он, — чего напоминать-то лишний раз? Они как будто дольше меня протянут. Нет-нет да и подорвет как-нибудь очередной диверсант, тьфу ты.»

От бушевавшего внутри раздражения ему даже несколько похорошело. Почувствовав, что силы мало-помалу к нему возвращаются, Этьен попробовал заглушить боль в теле, и спустя несколько попыток у него это все же вышло. После такого даже столь скверное положение дел начало казаться ему не совсем уж безнадежным.

— Обратно сунешь, м?

Выпрямившись, Этьен протянул трубку Габино. Тот, вытряхнув из нее пепел, нехотя положил ее обратно в сумку. Взгляд его неожиданно замер; затем он медленно извлек наружу помятый и кое-где перепачканный пергамент. Этьен от неожиданности закашлялся.

— Эй! Это же личное.

— У тебя в твоем-то положении ничего личного уже нет, — хмыкнул Габино, разворачивая бумагу.

— Боги. — Этьен, вздохнув, упал обратно на сумки. — Если тебе так интересна моя жизнь, мог просто спросить.

— Молчать.

Рваные облачка чванно проплывали над ними, ведомые едва ощутимым ветром. В связи с приближавшейся осенью небо казалось чуть более бледным; солнце распласталось на нем равнодушным белым диском. Погода стояла сносная, но Этьен в этом утешения не чувствовал. Ни капельки.

«Надеюсь, когда меня повесят, будет идти дождь. Не хочу, чтобы этот сияющий увалень смотрел на то, как я дрыгаюсь в конвульсиях.»

— Ингмар, Ингмар… — проворчал Габино, отложив бумагу в сторону. — Кто он тебе вообще? Разве такие письма обычно не пишут каким-нибудь девкам?

— Я-то откуда знаю, кому их обычно пишут? — фыркнул Этьен. — А Ингмар мне брат по ремеслу. Один из наиболее адекватных. Если не самый.

Эйк хмыкнул себе в усы.

— Ты бы с такими заявлениями поосторожнее.

— А что мне будет-то? — усмехнулся Этьен. — Два раза повесите?

— Почему нет?

— По объективным причинам?

— Заткнитесь уже, — встрял Габино. — Этьен, ты лучше скажи — что это за монастырь такой на юге? Я думал, их там всего два.

Этьен вздохнул и выпрямился. Белый диск на небе, казалось, смотрел на него издевательски.

— Это мой монастырь. Стоит практически на самой границе, недалеко от Холгота. Он как бы есть… Но его как бы и нет.

— Поня-я-ятно, — протянул Эйк. — Очередное вранье.

— Никакого вранья. — Этьен нахмурился. — У архиепископа Белмонта в списках он числится как часть епархии. И я, позволю заметить, плачу ему все необходимые налоги. Так что на бумаге он вполне себе есть, живет на прилегающих к нему землях целых двадцать человек и сейчас он переживает завидные для соседних регионов спокойные времена.

Габино усмехнулся.

— Хорошо же ты надурил архиепископа, раз тот думает, что на границе могут быть «спокойные времена».

— Никого я не дурил. Ну, хотя бы в этом плане. По крайней мере, на территорию монастыря и правда давно никто не нападает.

— Потому что никаких территорий там нет и в помине?

— Потому что все, что могли, дирвудские перебежчики давно уже оттуда вынесли.

— Значит, — Габино вопросительно чуть склонил голову набок, — он все-таки существует?

— Боги, ну… Он стоял там. Полтора с лишним года назад. А сейчас там руины, в которых обосновались паладины. Что-то вроде их аванпоста, я не знаю.

— Паладины? Это которые себя Спутниками Вайдвена называют?

— Да, они. Там же не так далеко пролегает паломнический путь, а через эти… руины легко на него напасть. Вот паладины там и торчат. Ну, по крайней мере, они мне так сказали.

— Насколько я знаю, — хмыкнул Габино, — у архиепископа Белмонта с их орденом не самые гладкие отношения. Он едва ли позволил бы им просто так простаивать на своих землях. Чуешь, чем попахивает?

— Враньем, — тихонько рассмеялся Эйк, дернув поводья.

Этьен тяжело выдохнул, снова откинувшись на сумки. Он ожидал, что они начнут попрекать его в очередных махинациях, что напророчат еще с десяток возможных способов ужесточить его приговор. Но то, что они даже не попытались ему поверить, Этьена даже несколько удивило.

Впрочем, не все еще было потеряно.

— Вруном законченным меня считаете, значит, — вновь вздохнул он, устроившись поудобнее. — А если я с самого начала расскажу, м? Может, дадите мне все-таки шанс?

— Кто ж тебя знает, — сплюнул Габино. — Может, ты в процессе еще и чары свои какие-нибудь задействуешь.

— Если бы хотел, то, поверь, вы бы уже с упоением внимали каждому моему слову.

Губы Габино на миг дернулись в улыбке. Несколько даже озорной, как показалось Этьену.

— Ну, рассказывай. Заняться-то все равно особо нечем.

— Стояла, значит, на самом краю Редсераса ма-а-аленькая такая деревенька. Церквушка в ней была еще до войны — раньше, правда, коленопреклонением в ней занимались в честь Хайлии, но после коронации Вайдвена быстренько это дело поправили. Особо сильно, конечно, никто из местных тогда не радовался, но мало-помалу все попривыкли.

Пару первых годков после войны деревне пришлось не очень сладко — в конце концов, близость с границей давала о себе знать, — но потом образовался тот орден Спутников Вайдвена, и спать селянам стало поспокойнее. А после того, как появился Совет и у деревеньки сменился хозяин, все вроде бы совсем наладилось — архиепископ Белмонт все-таки человек участливый. По крайней мере точно таким был.

Храм понемногу достраивали, паладины вовсю бдели на границе, и все, казалось, идет настолько гладко, насколько вообще в таком положении могло бы идти — но, увы, только казалось. Белмонт радел исключительно за состояние стоявшего на территории храма, паладины в какой-то момент начали уделять основной приоритет только своему новоиспеченному паломническому пути, поэтому местным со временем совсем житья не стало, и все мало-помалу принялись оттуда линять. Белмонта возня с таким проблемным участком скоро окончательно доконала, поэтому он назначил туда отдельного настоятеля, чтобы все свалившиеся на деревню неприятности тот решал уже сам.

Новообразовавшегося настоятеля звали Эдмунд, шел ему уже семидесятый год и помимо монастырских проблем решать ему еще и приходилось вопрос с собственным старческим маразмом. Проще говоря, будущего у деревни как не было, так и не появилось.

Соседей эта ситуация, впрочем, волновала не на шутку. В конце концов, если дела в южном монастыре не поправить, то его мигом разорят, а тогда и ближайшим землям сладко не придется. Вот тут-то я в историю и вступаю.