Быть может, у него с Габино со временем все-таки появилось что-то общее.

Малкольм и Алек вместе с хозяином дома вернулись примерно через пару часов. К тому времени Габино успел разобраться с проблемами в погребе, и сейчас они с Эйком беззаботно поигрывали за столом в карты, пока хозяйка, увлеченная стряпней, то и дело косо на них поглядывала. Этьен вновь переполз на кровать и некоторое время увлеченно ковырялся в ране на ноге, перманентно тяжело вздыхая.

Телега у хозяина все же была, но в ходе длительного разговора выяснилось, что принадлежала она вовсе не ему, а деревенскому старосте. Малкольм и Алек, впрочем, к тому моменту успели переговорить и со старостой. В ходе небольшой перепалки, в которой без угроз, конечно, не обошлось, все пришли ко мнению, что, как бы то ни было, но нужды Церкви все же важнее нужд крохотной деревеньки, а потому телега немедленно отошла в пользование инквизиторов.

В сущности, если бы не ранение Этьена, без телеги и всей связанной с ней волокитой вполне можно было бы обойтись, в чем Габино не преминул упрекнуть Эйка. Тот, впрочем, на все замечания в свой адрес реагировал одной только усмешкой, перманентно пренебрежительно поглядывая на Этьена. Этьен, в свою очередь, особого внимания на это не обращал. Его раны вновь начали ныть, а от ментальных усилий, направленных на подавление боли, перед глазами у него периодически мутнело.

В итоге хозяин пусть и со скрипом, но все же соизволил поделиться с командой некоторым провиантом, поэтому трогаться в путь решили немедленно. Ситуацию, правда, несколько осложнял Этьен: идти сам он не мог, поэтому Габино как самому крупному члену команды пришлось тащить того на себе.

Солнце уже начинало клониться на бок к тому моменту, когда они вышли из дома. На скрипучую старинную телегу навалили несколько овечьих шкур и скромных сумок с продовольствием; запрягли ее лошадью, на которой Этьен давеча пытался сбежать. Через несколько минут практически все уже были готовы к отбытию. Этьен, впрочем, в число таковых не входил.

Когда Габино попытался поднять его с кровати, тот свалился на пол. Стоило ему только опереться на больную ногу, как повязка на ней тут же начала пропитываться кровью. Сам он, осунувшийся и бледный, как перина, пребывал едва не в полусонном бреду; изо рта у него доносились только бессильные хрипы и несвязные извинения в адрес Габино. Тот, кажется, особого внимания на это не обращал, и когда ему все же надоели попытки поставить Этьена на ноги, он просто закинул его себе на плечо. Этьен, впрочем, отреагировать на это более-менее внятно уже не мог.

Он погружался в сон. Очертания предметов вокруг него расплывались, приобретали формы из другого места и времени. И острая боль в животе от впившихся в него деталей чужого нагрудника, и слабое свечение солнца, отражающееся от окон дома, и запах пропитывающей повязки крови — все уносило его в прошлое. Но более всего прочего — голос Габино:

— Тоже мне, настоятель. Перегаром ты пасешь не хуже любого пропойцы.

Деревенский дурак, подумал Этьен перед тем, как отключиться. Все тот же деревенский дурак.

***

— О-о-о, — раздался из-за спины голос, — надо же, жив еще! Я-то думал, ты как раз из тех, кого в первой же стычке выкашивают. Ну, это надо отпраздновать. Каши хошь?

Этьен не отвечал. Подобрав колени к груди, он сидел у самого края лагеря с того самого момента, как они встали на привал. Солнце давно уже село, а потому неудивительно, что как следует лица Этьена Габино разглядеть не сумел.

Из-за последовавшего далее молчания он, впрочем, не растерялся, толкнув Этьена в плечо свободной рукой и как ни в чем не бывало усевшись рядом.

— У нас в деревне, где я жил, таверны не было, — начал Габино, запуская в рот ложку каши, — поэтому на всякие гулянки ездить приходилось в соседнюю. Вот на какой-то ярмарке мы с местными так, значит, надрались, что в конце концов с кулаками друг на друга полезли — уж не припомню, из-за чего. Один парень мне тогда так шибко морду надрал, что я пару недель еле разгибаться мог. Ну, мы с ним вот на днях как раз в лагере пересеклись, я на него гляжу, думаю, мол, такого и об лед не расшибешь, свидимся, значит, еще. А сейчас в его взвод зашел, ну, поспрашивать, где он там, а его, как оказалось, и в живых нет уже… Странная штука, да?

Габино тяжело выдохнул. Молчание длилось еще несколько мгновений, пока Этьен наконец не поднял голову.

— Слушай, Габино, — равнодушно сказал он, — неужели у тебя в лагере нет других знакомых дебилов-крестьян помимо того мертвого парня, раз ты так уперто ко мне клеишься?

Рука Габино с поднятой ложкой замерла в воздухе. Пару секунд он неотрывно глядел на Этьена, но его взгляд не казался суровым. Только лишь любопытным.

— Ого, — выдохнул он через мгновение, отставив миску с кашей в сторону, — а ты парень с норовом, я погляжу. Умер кто-то?

— Ты понимаешь, что своей настырностью ты только раздражаешь?

— Боже, приятель. Ну возьми да и набей мне морду, раз так бешу. У нас, знаешь ли, дебилов-крестьян вопросы только так и решаются.

Сплюнув в сторону, Этьен отвернулся. В свете доходивших досюда факелов Габино сумел разглядеть у него на шее крупный порез.

— Ух, — выдохнул он, кивнув Этьену на шею, — выглядит опасно. Тебе ее обработали?

— Да. А теперь оставь меня в покое.

— Хм-м… Нет, знаешь, пока не пойму, что с тобой не то, я и с места не сдвинусь.

— Все со мной так. Я просто не… Не в настроении для разговоров.

Габино вздохнул.

— Все-таки, сталбыть, кто-то умер.

— Да боги ж правые! — Этьен едва не подпрыгнул. Голос у него дрожал. — Да, умер. Множество людей умерло — плевать, с какой стороны. Это, я так понимаю, для подобных тебе проблемой не является. А я не такой. Все? Удовлетворен? Я могу посидеть в одиночестве?

Габино задумчиво хмыкнул, не спуская с него глаз. Этьен, отвернувшись, прерывисто выдохнул. Молчание длилось несколько мгновений, но никто из них с места не двигался.

— Вот в чем дело, — вздохнул наконец Габино. — Понимаю. Хорошо понимаю, на самом деле, так что ты в этом не один и зря меня за кретина последнего считаешь. На войне сложно. Но одному на ней прозябать еще хуже. Уж поверь.

Он поднялся, хорошенько потянувшись. Меч, висевший у него на поясе, звонко брякнул.

— А вообще, знаешь, мы с парнями из отряда иногда устраиваем что-то вроде ристалища во время длительных стоянок. Приходи, м? А то чего доброго войдешь в число тех, кто обычно помирает если не в первой, то во второй стычке.

Махнув рукой, Габино уверенно направился обратно к центру лагеря. А Этьен, бросив взгляд на место, где тот сидел, увидал там оставленную почти полную миску каши.

***

Он очнулся в повозке, не помня ни сна, ни того, как здесь очутился. Кругом стояла тьма; единственный источник света теплился в фонаре, стоявшем на козлах. Этьен поежился; после сна царивший вокруг холод ощущался еще явственнее. В голову сразу же полезли неприятные воспоминания о точно таких же пробуждениях.

Встряхнувшись, он осмотрелся. Габино устроился в противоположном углу, откинув назад голову и грозно похрапывая; Алек и Малкольм беззвучно спали в другом конце повозки. Только сидевший на козлах Эйк бодрствовал, периодически потряхивая вожжами и напевая себе под нос какую-то заунывную мелодию.

Этьен вновь поежился. Затем, глубоко вдохнув, ползком перебрался поближе к козлам. Спать сейчас он был не в настроении, а ночь тянулась долго.

— Тебя Эйк звать, да? — неуверенно спросил Этьен полушепотом.

Замолкнув и чуть повернув в его сторону голову, Эйк глянул на него все с тем же пренебрежением.

— Угу.

— Ага. Приятно знать. Куда едем?

— Куда было сказано.

— А куда было сказано?

Вздохнув, Эйк вновь обернулся. Взгляд его не поменялся.

— Растряси Габино и его вопросами задалбывай, раз те делать нечего.

— Ну нет уж, — усмехнулся Этьен. — Я сегодня помирать еще не планирую. Он же в настоящую банши превращается, если его посреди ночи тормошить.