Но тут другой Этьен обернулся.

— А, — с холодной усмешкой сказал он, — так Эотас хочет, чтобы я умер? Хороший же божок вышел, ничего не скажешь! Ты тоже думаешь, что я не прав? Где же Он тогда был, когда ты умирал?

Этьен вздрогнул, но пистолета не опустил. Дети за спиной у его двойника глядели на них во все глаза; некоторых из них он узнал.

— Давай, стреляй в меня, раз ты так слепо Ему привержен, — рассмеялся двойник, вновь раскинув руки. — Давай, говорю. Стреляй!

И Этьен выстрелил. В сердце, без промаха, как Он ему и приказывал. Но тут же почувствовал, как его собственная грудь словно разорвалась.

— Видишь, — улыбнулся двойник, даже не шелохнувшись, — как оно бывает. Против себя все-таки не попрешь, а?

Этьен согнулся, выронив из рук пистолет, и упал на колени, зажав ладонями кровоточащую рану. Переступив через пень, двойник подошел к Этьену, равнодушно поднял с земли оружие.

— Если ты, — вздохнул он, пробежавшись пальцем по дулу пистолета, — и правда смерти моей желаешь… то тебе надо лучше стараться.

Улыбнувшись, двойник направил оружие на Этьена — прямо на голову. Но затем резко перевел дуло пистолета ему на плечо. И выстрелил.

***

— …ну, лицо розовое все, чуть не пунцовое, ляжки оголенные обе едва не целиком, но самое интересное…

— То, чё у нее меж ног торчало?

— Да нет, Боже. Самое интересное, говорю, что сидит вот она в углу такая несчастная, промежность подолом прикрыть пытается, а платье у нее порвано, представь, прям вдоль шва, и вот стягивает она его себе на причинное место, и тут у нее из-под платья выскальзывает…

— Си-и-и-иська! — жалостливо взревел голос чуть поодаль. — Эотас милостивый, как же давно я ее не видел!

Кто-то разочарованно вздохнул.

— Да не сиська, нет. Если б сиська вывалилась, я бы от счастья зарыдал, пожалуй.

— Ну, а чё ж тогда вывалилось?

— Эх. Бомба.

— Господа, будьте любезны…

В нос Этьену ударил запах луковой похлебки. Есть ему сегодня еще не приходилось, поэтому живот тут же скрутило. Впрочем, думать о том, перепадет ли ему сегодня миска супа, было рановато.

Пусть он и очнулся, но размыкать глаза еще не торопился — разведывал обстановку. Судя по голосам, человек внутри было четверо, считая женщину; к тому же, надо было учитывать кого-то, кто тяжело дышал прямо у Этьена над ухом. По примерным прикидкам ситуация в любом случае складывалась не самая удачная.

Этьен, сдерживающийся уже несколько минут кряду, коротко простонал, повернув голову набок, в сторону чавкающих за столом людей, и наконец раскрыл глаза. Окружала его скромно обставленная маленькая комнатка, освещенная скупым пробивающимся сквозь окно солнечным светом. Лежал он на широкой кровати, устланной овечьими шкурами, а напротив него на табуретке сидел знакомый наемник, уныло протирающий дуло пистолета. Через расположившийся напротив проход, не имеющий двери, был виден обеденный стол, за которым сидело трое других наемников. Один из них, отвлекшись от похлебки, обернулся себе за спину и довольно уставился на Этьена.

— Эк, гляньте, кто очухался.

Наемники, все, как один, глядели на него с выражением жалостливого презрения. Этьен поморщился. Хотел было почесать себе больное плечо, как вдруг обнаружил, что руки у него связаны.

— Уф, — прокряхтел Этьен, уставившись в потолок. — У меня только два вопроса.

Черноволосый наемник, сидевший рядом с ним, усмехнулся.

— Ну, валяй.

— Первый: воды можно?

— Можно, — кивнул один из тех, что сидел за столом. Голос Этьену показался знакомым. — Хозяйка, налей ему чего.

— А второй вопрос? — подключился другой наемник.

— Второй вопрос такой, — продолжил Этьен, прокашлявшись. — Вот вы правда думаете, что какие-то хлипкие веревочки помешают мне вам кровь из ушей пустить?

Несколько секунд наемники глядели на него совершенно бесстрастно. Затем звучно расхохотались.

— Вот-те на, — усмехнулся черноволосый рядом с Этьеном, повертев в руках пистолет. — А еще ведь настоятелем себя величает!

— Ничего удивительного, — улыбнулся белобрысый наемник, вернувшись к своей похлебке. — Мало ли, как какой-то рэкетир себя называет. Я и не таких видал.

— Нет, ну с ним же по-хорошему, — посетовал третий, единственный из всей компании, кто носил плащ, и запустил ложку с похлебкой в рот, — а он — кровь из ушей… Хмфр… Экая бестактность…

Названная хозяйкой рослая женщина, вернувшись из другого конца комнаты с чаркой воды в руке, замерла перед наемниками в неуверенности.

— Милсдари, воды-то ему надыть еще?

Рыжий наемник в плаще одобрительно махнул ей рукой, не отрываясь от супа. Женщина, пожав плечами, подошла к Этьену и, приподняв ему голову, принялась потихоньку его поить. Сидевший рядом наемник вздохнул, подкручивая правой рукой свои черные усы.

— Если б не мы, тебе бы так и помирать на том лугу, дурень, — выдохнул он, не спуская с Этьена темных глаз. — Мы ж тебя до сюда на себе и тащили, хозяйку вот нашли, чтобы тебя подлатала. Мог бы и поблагодарнее балакать-то.

— Если б не вы, — огрызнулся Этьен, оттолкнув плечом женщину, — то не лежал бы я здесь связанный с двумя пулевыми ранениями. О благодарности он мне тут заговорил, тьфу ты! Какое ты вообще право имеешь мне что-то про благодарность нести?!

Наемник тихонько рассмеялся себе в усы. Хозяйка, расплескав оставшуюся воду себе на передник, недовольно что-то пробурчала и, кинув на Этьена косой взгляд, перешла в другую комнату. Этьен отвернулся к стене.

Плечо и нога у него болели, но не так сильно, как он запомнил; видимо, давала о себе знать какая-то целебная мазь. В центре груди у него что-то неприятно сжалось от отвращения. Может, не стоило такого выдавать при хозяйке дома…

Наемники доедали похлебку в тишине; тот, что сидел возле кровати, вновь занялся своим пистолетом. Этьен размышлял.

Минувший сон занимал его сейчас гораздо сильнее, нежели треклятые наемники. Некоторые священники иногда, по большей части втихую, тоже рассказывали ему о своих снах или мыслях с подобным мотивом. Этьен считал подобное явным знаком кризиса веры. Ему всегда думалось, что он-то подобного избежать сумеет — мол, с Эотасом у него все точки над и уже расставлены, никаких поводов для беспокойства больше нет и вряд ли когда-нибудь появятся. Но сейчас дело обстояло иначе, и ни в чем уверен Этьен больше не был.

С самого начала он воспринимал Эотаса одним-единственным образом. Он был для Этьена не богом, перед которым необходимо благоговеть и падать на колени; Он был тем, кто указывает путь. Путеводной звездой, проще говоря, но не более. Этьен помнил свою ошибку касательно Вайдвена и, более того, она и до сих пор перманентно появлялась у него перед глазами. Он знал, к чему может привести такое безумное поклонение. Но за минувшие пять лет, кажется, Этьен разучился подобное в себе контролировать.

О Нем ведь говорили все без умолку — как же тут не начать слушать? Этьен и сам был (и немного даже оставался) одним из тех, кто говорит — и как же тут не начать в эти слова верить? Редсерас любил Эотаса, Редсерас воспевал его, почитал и не представлял без него себя как единого целого. И Этьен, разумеется, не смог противиться зову своей Родины.

Он мнил себя самостоятельным, отличным от всего этого обожания. Он думал, что и сам может указывать путь, что обладает правом выбирать самому, какой видеть свою веру. Но сейчас, лежа в постели со связанными руками, Этьен сомневался, что все эти прошлые его представления не были обыкновенной иллюзией.

Неудивительно, что беды Редсераса так громко отдавались у Этьена в душе. И нет совершенно ничего необычного в том, что он начал подыскивать обидчика, в котором можно было найти причину этих бед.

Раньше таким обидчиком в глазах Этьена был Дирвуд. Теперь же стал сам Эотас. И Этьен искренне не понимал, куда ему деваться от этого осознания.

Пожалуй, сердце сегодня у него болело гораздо сильнее, чем пулевые ранения.

— Ладно, — зевнул наемник в плаще, отставив в сторону миску. — Благодарствуем за обед, милсдарыня. Хозяин когда вернется?