— Все-то мне теперь ясно, — сказал Роннет лукаво.
— И что же тебе ясно?
— Ты проклят. Не иначе.
Этьен расхохотался. Затем они стукнулись кружками и допили остававшуюся в них настойку.
— Все-таки какой-то из тебя горе-священник выходит, — хмыкнул через некоторое время Роннет. — Ни братья твои, ни Эотас вон, кажется, таковым тебя не считают.
— Хорош язвить. — Этьен вздохнул. — Между прочим, со стороны последнего это очень непорядочно. Я ради него столько дерьма терплю, а он мне тут свечами шипит! Ну не гад?
— Вот только не нужно богохульничать в моем доме, — серьезно сказал Роннет. — Я понимаю, что мы выпили. Но раз ты назвался священником, то и веди себя соответствующе.
Этьен запнулся на полуслове. Затем, махнув рукой, отвернулся.
— Вроде бы мы сошлись во мнении, что я неправильный священник.
— И все же ты себя им считаешь, — заметил Роннет. — Но носить на себе символ бога еще не значит служить ему.
Обернувшись, Этьен сжал руку в кулак, и в глазах его мелькнула на краткое мгновение злость.
— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. Ты не знаешь, кто я. Служить богу можно по-всячески. И если ты знаешь только один способ, это не значит, что все они на нем останавливаются.
Роннет усмехнулся.
— И что же ты делал для Эотаса, раз так уверенно говоришь об этом?
Этьен едва не задохнулся. Некоторое время он молчал, пытаясь справиться с эмоциями.
— На кой ляд ты пытаешься меня спровоцировать?
— Мне интересно, кто ты, — вкрадчиво произнес Роннет. — У меня не так много знакомых из церковного круга, готовых разговаривать со мной открыто.
— Ясно. Только вот если я начну рассказывать, то мне и всей ночи не хватит.
Роннет кивнул.
— Это ничего.
— Нет-нет, погоди. — Этьен потер пальцами висок. — Давай-ка я лучше… Да, давай я тебе лучше это покажу.
Он давно не использовал свои способности по назначению и не был уверен в том, сумеет ли показать Роннету именно то, что ему хотелось. Но затем Этьен, глубоко вдохнув, прикрыл глаза, и видения полились перед ними словно бы сами собой.
Он начал с Вайдвена: с возвышающейся светоносной фигуры на залитом кровью поле. С лилового флага в руках умирающего мальчишки-знаменосца на фоне заходящего солнца. С чувства удушливого отчаяния, которое появилось у Этьена во время той самой битвы.
Потом он показал ему Рено. И чувство духовного родства, которое связывало их те три недолгих дня. И последующее чувство утраты — как и связанную с ним картину убитого ради большего блага.
Затем были люди, которых ему вверил Лют, и бесконечные поиски приюта. После — беспрестанные склоки с людьми, ставящими себя выше Бога, на словах посвятившими себя служению ему же. И оскорбления, и непрекращающееся бегство из одного монастыря в другой, и усталые неловкие проповеди на омытых дождем помостах. И даже те долгие ночи, когда казалось, что Рассвет никогда не наступит.
Роннет внимал чужим воспоминаниям долго, настороженно втягивая носом воздух и прикрыв глаза. И когда все кончилось, Этьену вдруг показалось, что по щекам у Роннета стекает влага.
— Я… — начал Роннет, неуверенно протирая глаза рукавом. — Я так давно… Боги, я так давно ничего не видел. Совсем ничего…
— Прости, — спохватился Этьен, машинально дотронувшись пальцами до губ, — тебе было больно?
Роннет кратко всхлипнул, а затем улыбнулся Этьену как ни в чем не бывало.
— Нет, нет. Точно не физически. Я слеп не настолько давно, чтобы перестать скучать по возможности видеть. В этом дело.
Пламя свечи беспокойно плясало под дуновением ветра, что доносился из открытого окна. Заунывно трещали цикады. Видневшийся из окна маленький кусочек горизонта еще казался едва освещенным бледной алой полосой. Кровь у Этьена из носа, к счастью, не выступила.
— Это называется сайферство, да?
— Да.
Роннет почесал макушку.
— Я что-то о таком слышал. О демонстрации воспоминаний точно слышал. Вот только… Ты не подумай, я обидеть тебя не хочу, но не может так быть, чтобы эта твоя способность дала сбой?
— В смысле?
— Мне показалось, — сказал Роннет на тон тише, словно бы в неуверенности, — что я видел там и своих знакомых. Не думаю, что ты мог с ними пересечься — это было еще в Дирвуде, а ты, я полагаю…
На краткий миг внутри у Этьена все сжалось в тонкую струну.
— Ты знал Рено?
— Рено? Рено, Рено… Нет, прости, не думаю. А ты, значит, побывал все-таки в Дирвуде?
— Да, — выдохнул Этьен. — В год после войны. Там… Там много чего было. Расскажешь, что ты имел в виду?
Положив ладонь на стол, Роннет несколько секунд задумчиво постукивал пальцами по столешнице, а затем вздохнул и поднялся.
— Расскажу. Но нам придется выпить еще.
— До того, как осесть здесь, я жил в Дирвуде. В Эотаса нас учили верить с детства, но когда началась война с Редсерасом, то у меня не осталось возможности сохранять верность своей вере. Я не уверен, сожалею ли об этом сейчас. Если честно, сейчас я вообще о тех днях уже не думаю.
Я участвовал в нескольких битвах в составе армии эрла Унградра в качестве пехотинца. Я был на той бойне, которую ты мне показал: на которой Вайдвен зажег свое новое солнце. Я мало что оттуда помню, кроме того, что никогда не видел в своей жизни ничего подобного. Падшие с обеих сторон поднимались снова, чтобы задавить нас числом, а сверху на нас взирал светящийся человек со своим собственным солнцем над головой. Я помню, что посмотрел на него тогда лишь единожды. И эта оплошность стоила мне зрения.
После госпиталя я вернулся домой, потому как на службу уже не годился. Мне тогда казалось, что Эотас так покарал меня за мое отречение. Я страшно злился и на него, и на себя, и первое время совершенно не мог найти себе места. Затем все же решил, что, может, если я вновь начну верить в него, то он проявит милость и вернет мне способность видеть. Я знаю, что я не очень умен. Но иногда я продолжаю верить в то, что так оно и будет.
После окончания войны я понял, что оставаться дома мне нельзя. В деревне были еще люди, продолжавшие верить в Эотаса, и когда они сбежали, я был вместе с ними. Первое время мы блуждали где попало, ради пропитания не гнушаясь и воровством, а через несколько месяцев наткнулись на одного священника. Не помню, как его звали. Кажется, имя начиналось на «Л».
Он говорил, что поможет нам добраться до Редсераса, где мы уже будем в безопасности. Мы поверили ему, потому что верить нам было больше некому. Не думаю, что в жизни делал что-то глупее.
Священник передал нас какому-то своему знакомому, и очень быстро выяснилось, что отправят нас вовсе не в Редсерас, а прямиком в замок к эрлу. Никто из наших сопровождающих не говорил, что ждет нас в будущем, но ясно было, что намерения у них были нехорошие. Люди из моей группы поначалу думали, что на этом все для нас будет кончено. Но в итоге ситуация оказалась не такой страшной, как представлялась поначалу.
Во владении эрла в прошлом стояло много эотасианских церквей, причем к постройке большинства из них он приложил руку. В Эотаса эрл верил и сам, и человеком всегда был справедливым. Во время войны у него в силу своей веры были некоторые проблемы, насколько знаю, но поста он не лишился. Эрл отрекся от Эотаса, как и многие из нас, и тогда нам казалось, будто бы сделал он это совсем по-настоящему. Так или иначе, по прибытии в его замок впечатление это быстро у нас прошло.
После войны у эрла возникла необходимость заново отстраивать разрушенные города и деревни. Поддержки свыше ждать не стоило, поэтому эрлу приходилось выкручиваться - в том числе и за счет не самых честных способов. За наш счет, стало быть.
Эрл предложил нам работу взамен на помилование и обещал переправить за границу, когда появится такая возможность. До меня быстро дошло, почему наши сопровождающие ничего не знали о его планах - в конце концов, пройди об этом всем слушок куда не надо, не быть больше эрлу эрлом. Все держалось в строжайшей секретности, но у него были на эту секретность причины.
