Хотя это, если честно, даже забавно. Встретить первого в жизни настоящего друга — и только для того, чтобы тут же его лишиться. Встретить своего бога — и сразу же потерять его, даже не сознав, что к чему. И это еще не говоря о Вайдвене.

«Надо же, — подумал Этьен, усмехнувшись. — бросили меня одного. Свинство.»

Дотронувшись до груди, Этьен с облегчением обнаружил болтавшийся на ней медальон. Взяв побрякушку в руку, он внимательно вгляделся в выщербленные на ней три крохотные звездочки. И коротко им улыбнулся.

— Все-таки ты — последний имбецил, старина, — прошептал Этьен в самый медальон. — Но ты не переживай. Когда-нибудь я тебя все-таки прощу.

Один из эотасианцев, услышав его тихую речь, с недоверием обернулся. Этьен, ухмыльнувшись, сумел лишь махнуть на него рукой.

А он ведь видел их бога. Не кто-нибудь, а он — самый ярый его противник из всех, казалось бы, возможных. И пусть, вероятно, Эотас уже не был тем же самым богом, что некогда вселился в Вайдвена, но богом он до сих пор был. И, как бы то ни было, Этьен до сих пор считал себя его последователем. Пусть и сам понимал, как смешно это выглядит со стороны.

Но сколько же все-таки раз Этьен воображал себе их с Эотасом встречу! Сколько раз думал, как Дитя Света будет на него злиться, как, даже не выслушав, сотрет его в порошок одним лишь щелчком своих солнечных пальцев, а тут раз — и ничего подобного. Он не то, что не злился — он даже, кажется, испытывал за него гордость. Этьен даже в самых своих низменных фантазиях не мог и подумать о том, что такое возможно.

Неправильно их всех, пожалуй, учили Эотаса воспринимать. Но это ничего. Этьен им еще покажет.

До тракта добрались спустя минут двадцать после того, как Этьен очнулся. Эотасианцы встретили это обнаружение хором облегченных вздохов; Лют же, наоборот, напрягся только сильнее. По его указанию они прошли мимо тракта, спустившись на поросшие высокой травой луга, и продолжили идти по ним, все дальше и дальше пробираясь к вырисовывающимся на горизонте холмам. Взглянув поверх них, Этьен увидел на небе тонкую золотистую ленту просыпающегося солнца и со вздохом ей улыбнулся. Не полагалось встречать рассвет вот так. Особенно им.

Объяснив ситуацию Люту, Этьен, собравшись со всеми своими оставшимися силами, наслал на эотасианцев заклятие отвода глаз, дабы те хоть немного могли отдохнуть. Устроившись на густо поросшем травой холмике, находившемся на достаточном расстоянии от дороги, эотасианцы могли лишь удивленно хлопать глазами. Еды у них не было, возможности поспать — также. Но это вовсе не было поводом не встречать сейчас рассвет.

Сам Этьен уселся от эотасианцев в некотором отдалении, облегченно вытянув вперед ноги, и оперся обеими руками о землю позади себя, подставив лицо просыпающимся солнечным лучам. Все-таки он был рад тому, что дожил до этого рассвета. Благодарить за это стоило, конечно, Эотаса. И Этьен благодарил. Пусть и знал, что не позволит этому войти у него в привычку.

Спустя некоторое время к нему подсел Лют, устало вглядевшись в рассветное небо. Во взгляде его не было никакой радости в связи с наступающим днем. Этьену показалось это неправильным.

— Расскажи-ка мне, — вздохнул он, ткнув Люта в здоровое плечо, — каким это магическим образом мы в итоге спаслись.

— Один из солдат дал мне кинжал, чтобы развязать веревки, и предупредил о приходе Рено. Когда… — Голос Люта кратко дрогнул. — Когда Рено уже погиб, тот же солдат указал остальным искать нас в направлении, противоположном тому, куда пошли мы. Это дало нам время забрать тебя с собой. Прости за то, что Морту пришлось так грубо нести тебя. Мне правда жаль.

— Да без разницы. — Этьен, вздохнув, вытянул из-за пояса трубку и принялся ее набивать. — Спасибо, что вытащили. Сам бы я не смог.

— Это я должен тебя благодарить. Без вас с Рено… Даже не знаю, что бы нас ждало. Мне страшно об этом подумать. Но, благодаря вам двоим, мне теперь не нужно об этом беспокоиться. Я надеюсь, что когда-нибудь смогу выразить…

— Пожалуйста, — добродушно отмахнулся от его слов Этьен, затягиваясь. — Всегда пожалуйста. Только в будущем лучше не встревайте в ситуации, где вас придется кому-то спасать. В этот раз довольно скверно кончилось.

Лют кивнул, и в глазах его отразилась скорбь. Этьен, задумчиво глядя на небо, выпустил в воздух облачко дыма. Табак, как он заметил, сильно облегчал головную боль от действующего заклятия. Или же это все-таки было делом рук Эотаса? «Эк, каков хитрец,» — усмехнулся своим мыслям Этьен. — «И кто ему разрешил?»

— Мне так жаль… — тяжело выдохнул спустя несколько секунд затишья Лют. — То, что случилось с Рено…

— Он умер, потому что решил так сам, — строго перебил его Этьен. — Не надо о нем скорбеть. Лучше просто… Просто живите, да. Этого будет достаточно.

Солнце тем временем уже показалось над горизонтом. Увенчанное огненно-рыжей короной, оно лениво выглядывало из-за далекого холма, и тонкие его лучи разливались по небу, отражаясь на облаках буйством золотого и розового. Холод медленно отступал из округи, наполняя луга светом и теплом, пробуждая звонкие голоса утренних птиц и тихое жужжание пчел. Рассвет, как и обычно, был прекрасным. Но то, будет ли столь же прекрасным и будущий день, зависело уже только от Этьена.

Он глубоко затянулся, подставив лицо первым теплым лучам, а волосы — проснувшемуся ветру. Затем вдруг растянул губы в улыбке.

— А ведь я знаю историю со сожженной церквушкой.

Лют быстро ему кивнул.

— Прошу тебя, не рассказывай остальным. Позволь мне самому сделать это.

— Пф, — фыркнул Этьен, взглянув Люту в лицо. — Даром мне не надо портить твой авторитет в их глазах, чего я и тебе также не советую. Мне просто интересно, из каких вообще соображений ты это сделал.

Некоторое время Лют молчал, и с глаз его не сходило при этом выражение муки.

— Когда дядя дал мне это… поручение, — сдался он, отведя взгляд, — я думал вовсе не о сохранении чести храма, что был так для него ценен. Я лишь… Я просто хотел сжечь эту церковь. Только и всего. После окончания войны мне казался неправильным сам факт ее присутствия в Дирвуде. Не было больше смысла ни в Эотасе, ни в наших ему молитвах, ни во всей этой вере вообще… И мне хотелось, чтобы и все остальные поняли это. Я хотел раз и навсегда распрощаться с Эотасом, хотел сам поставить на нем жирный крест, чтобы теперь для всех стало ясно, что больше он не имеет для этого мира никакого значения. Я был таким… дураком…

Лют резко осекся, и лицо его исказило выражение скорби. Этьен, взглянув на розовеющее небо, смог лишь вздохнуть. Несколько мгновений, пока Лют приходил в себя, они молчали.

— А что у вас там была все-таки за святыня?

— Это был обычный камень, — неожиданно улыбнулся спустя время Лют. — Камень, которым однажды какой-то мальчишка разбил церковный витраж и который пролетел сквозь все алтарные свечи, ни одну не задув, и выбил на огромном круге в центре зала три симметричных следа. Святыней этот камень был на деле для одного только дяди, который видел в нем след божественного провидения. Из-за того, что он усиленно пытался выстроить вокруг камня большую загадку, во всех окрестных владениях быстро поползли о нем слухи, в ходе чего храм и приобрел свою популярность. Увидев обычный камень, никто даже не мог поверить, что он-то на самом деле и был той самой загадочной святыней, и потому шумиха вокруг нашего храма все росла и росла. Ну и… ты знаешь, чем дело кончилось.

Этьен слушал его рассказ внимательно и предельно серьезно, не спуская при этом с лица выражения крайней заинтересованности. Но стоило только Люту умолкнуть, как Этьен во весь голос расхохотался. Ветер, словно бы встрепенувшийся его звонкому смеху, пробежался ласковой рукой по его волосам, принося с собой первые теплые веяния. Лют, заразившись чужим настроем, тоже в какой-то момент принялся безжалостно хохотать. А Этьен смеялся еще очень и очень долго, до тех пор, пока на глазах у него выступили слезы, а дыхание не начало срываться. Но даже после этого успокоиться ему было проблематично.