Какой идиотизм, подумал Этьен, вспомнив о том, как высыпать горсть из руки. Земля ему ничем не поможет — здесь даже нельзя на нее опереться. Значит, нужно попробовать еще раз.

Этьен сосредоточился вновь. Сначала в его проекциях рук возник образ куска веревки, затем — образ чьего-то кинжала, коры дерева, размытых очертаний чьей-то руки, сжимающей его руку. В какой-то момент Этьен разозлился — и сразу же удивился тому, что злиться вообще умеет. Подпитав свои попытки этой новой эмоцией, Этьен сконцентрировался… И тут же едва не вспомнил о том, как нужно кричать.

«Как же все-таки больно… умирать.»

Этьен застыл на месте. Была ли это мысль его собственной? А даже если и нет, то кто это надумал? Кажется, кто-то важный. Этьен вспомнил, что чтение чужих мыслей когда-то было для него делом привычным. Еще через некоторое время Этьен вспомнил, что если он мог сейчас читать чьи-то мысли, значит, был до сих пор соединен с их источником.

И это предположение оказалось верным. Потому что, стоило только мыслям раствориться во тьме, как перед глазами Этьена появился наконец первый источник света. Белая линия, целиком и полностью состоящая из тепла и сияния, разрезала окружающую темноту, убегая куда-то далеко вперед. Этьен вспомнил о том, как облегченно вздыхать. Затем он схватился проекцией рук за белую линию и напомнил себе, как нужно идти вперед.

Этьен шел дальше и вспоминал. Он вспомнил о маленькой стране, что называлась Редсерас, о том, что когда-то у Этьена была фамилия Де Ленрой, и что был он аристократом. Перед глазами его всплыли поочередно образы: огромная кровать с шелковыми простынями и пестрым балдахином, краткая улыбка служки-эльфийки, высокие отцовские сапоги для верховой езды и краткая, написанная элегантным девичьим почерком записка с одним лишь предложением: на рассвете.

«Вот это жизнь, — подумал Этьен, двигаясь дальше вдоль линии. — Мы ведь должны были встретиться на рассвете. Получается, я все еще сплю? Боги, ну и…»

Он оборвался на полуслове. Потому что стоило ему только подумать о богах, как сразу же в его памяти всплыл образ Эотаса. А следом и Вайдвена.

И Этьен, конечно, все вспомнил. А потому тут же и белая линия, и черная тьма кругом показались ему совершенно бессмысленными.

«Зачем я все это делаю? — с усмешкой подумал он, глядя на собственные расплывающиеся во тьме руки. — Я ведь уже умер.»

Конечно, понял он. Нельзя было использовать столько магии сразу: он ведь знал, что попросту такого не выдержит. Знал, но все равно сделал. И в итоге вот он — бредет в кромешной тьме по дороге прямиком в Хель. И все, что у него теперь есть — это одна лишь навязчивая мысль о том, что лучше бы он так ничего и не вспоминал.

«Какой был во всем этом смысл? Зачем я вообще… Нет, зачем оба мы в это ввязались? Неужели это стоило нашей смерти?»

Глухая боль ударила его в место, бывшее когда-то солнечным сплетением. Этьену хотелось зарыдать. Но во тьме не было места слезам.

«Вот дерьмо. Я же еще недавно так не хотел умирать.»

Вновь он посмотрел на проекцию своих рук.

«Надо же… Умирал уже столько раз, а все равно страшно. Глупость-то какая.»

Сплюнув прямо во тьму под ногами, Этьен, махнув проекцией правой руки, пошел дальше вдоль светящейся линии. И шел еще бесконечно долго, пока вдруг не почувствовал в себе какую-то новую мысль. Словно бы совсем не свою.

«А ведь я… Я с самого начала это знал. Только не всегда мог найти в себе силы для того, чтобы в это поверить.»

Этьен вздрогнул. Если это случилось снова, значит, никакой ошибки здесь быть не могло. Значит, вместе с ним в этой тьме застрял кто-то еще. Выпустив из рук светлую нить, Этьен побежал вперед. И спустя бессчетное количество чужих и собственных мыслей все-таки увидел впереди себя свет.

На казалось бы бесконечно далеком расстоянии от него стоял на одном колене человек. Подойдя ближе, Этьен сумел разглядеть, что был это вовсе не человек, а лишь его образ, чьи очертания были выведены светящейся золотой линией, пока в центре фигуры зияла сплошная мертвая тьма. Этьен смотрел на этот образ долго, пока не ощутил в нем знакомые колебания души. И тут вдруг он вспомнил, что точно такие же колебания он чувствовал еще совсем недавно — в тот момент, когда эта же самая душа у него на глазах распадалась.

Этьен напомнил себе, как нужно отворачиваться. Вот, значит, где пройдет их последняя встреча — у преддверий Хель. Паршиво, подумал Этьен.

Он хотел сказать Рено еще многое — возможно, большее, чем можно было бы сказать человеку за всю даже самую длинную жизнь. И Этьен еще недавно верил, что у него это получится. За прошедшее время он даже не успел задуматься о том, что все может кончиться… так. И в связи с этим Этьен совершенно честно не мог понять, что ему следовало сейчас чувствовать.

В какой-то момент ему захотелось курить. Но в Хель, конечно, трубок отродясь не водилось. Поэтому Этьену оставалось лишь подавить в себе тоску самостоятельно и сделать еще один шаг вперед. И Этьен ступил дальше. Только по какой-то причине был тут же отброшен назад. Вглядевшись в поисках преграды перед собой, Этьен тут же остолбенел. И искренне поразился тому, почему он не ощутил Его здесь раньше.

Перед полупрозрачным образом Рено, сотканный целиком и полностью из одного лишь лучистого света, стоял Эотас. Было во всем его образе нечто странное, словно бы совсем ненастоящее, но Этьен не обратил на это внимания. Подняв перед стоявшей на одном колене душой свою солнечную руку, Эотас, кажется, что-то говорил. Но до Этьена, как бы он ни старался прислушаться, не долетало из его речи ни единого слова.

Этьен быстро понял, что его слух, как и возможность двигаться дальше, что-то блокировало. В его душе не было даже десятой доли тех сил, что были необходимы для разрушения этого барьера. Поэтому все, что он мог — это лишь стоять и смотреть.

Эотас говорил еще долго, не сводя своих солнечных глаз с Рено. Тот иногда что-то ему отвечал, и тогда Этьену казалось, будто бы светоносный бог начинал улыбаться.

«О чем они разговаривают? Неужели это и есть тот самый эотасов суд над душой?»

В какой-то момент Эотас, словно бы услышав его мысли, лучисто усмехнулся. Рено, сидевший перед ним, улыбнулся тоже.

«Да нет, — уверенно подумал Этьен. — Бред какой-то. Я просто сплю.»

Когда Эотас закончил говорить, душа Рено, опустив свою очерченную золотым голову, словно бы вздохнула. Затем, сказав богу несколько неуверенных слов, Рено вновь взглянул в его полные света глаза, улыбнувшись. Совершенно искренне — так, как почти никогда не улыбался, еще будучи живым. В ответ на его слова Эотас медленно, словно бы в нерешительности, протянул ему свою светлую руку, и Рено с благодарностью взял ее в свою ладонь, прикоснувшись к ней полупрозрачным лбом.

«Я сплю, — внушал себе Этьен, в исступлении глядя на разворачивающуюся перед ним картину. — Я просто-напросто сплю. Или вижу предсмертные бредни. Этого просто не может происходить.»

В следующее же мгновение Рено словно бы начал таять. Этьен хотел закричать, но не сумел. Плавно образ его друга рассыпался во тьме, и все тонкие золотые линии, составлявшие его за секунду до этого, стали вдруг втягиваться в протянутую Эотасом руку. И только когда перед солнцеликим богом не осталось больше ничего, кроме все той же всеобъемлющей тьмы, он наконец обернулся к Этьену. И Этьен испугался.

Эотас очутился прямо напротив него так быстро, словно бы стоял с ним рядом все это время. Этьен заметил, как на лбу бога вырисовывались три ясные звезды, и как от них куда-то вверх уходили остроконечные лучи. Солнечный бог улыбался Этьену, и в одной только этой улыбке чувствовалось словно бы все тепло такого далекого от них мира. И Этьен вновь не знал, что ему следует по этому поводу чувствовать. Или говорить. Но право первого слова, кажется, было сейчас за ним.

— Владыка, — неуверенно промямлил он, чувствуя, как к нему возвращался дар речи. — Я что, с ума сошел?

— Непривычно слышать от тебя столь почтительное обращение, — лучисто усмехнулся Эотас. — Но ты не прав. С тобой все в порядке.