— Молю тебя, Эотас, — говорил Рено уже вслух, — не дай мне оступиться. Прошу тебя. Только не сейчас, когда я так близок к искуплению.
В один миг Этьена обуял стыд. Не только потому, что он вторгся в чужую молитву. Больше всего в нем самом его возмущало лишь то, что он позволил себе с такой настырностью вымогать у Рено удовлетворение своего праздного любопытства. Как он вообще мог? Сейчас, когда мысли Рено относятся к гораздо более важным вещам, как он мог отвлекать его чем-то настолько бессмысленным?
Выдохнув, Этьен сделал шаг к дереву, перед которым расположился Рено. Собственные его мысли путались, затуманенные отвращением к себе самому. Он не понимал, стоило ли вообще сейчас что-либо говорить.
— Ты думаешь, он слышит тебя?
Рено вздрогнул, но оборачиваться не стал. Руки его медленно сжались в кулаки.
— Я не знаю, — тихо сказал он. — Но мне хотелось бы в это верить.
— Но… разве ты не считаешь, что он жив?
— Я ничего не знаю, Этьен. Мне страшно даже думать о том, что Эотас действительно мог умереть. Но я… Я не могу быть ни в чем уверен.
У Этьена опустились руки.
— Какой же тогда во всем этом смысл?..
— В поисках, — скупо улыбнулся Рено, наконец обернувшись. — Мы с тобой ищем ответы, помнишь ведь? И я не успокоюсь, пока мы их не найдем.
========== XV. Пепел ==========
Рено медленно сменил положение, сев так, чтобы спина его упиралась в ствол дерева. На Этьена он глядел прямо, не отводя глаз.
— Извини, что задержался. Наверное, ты беспокоился.
— Нет-нет, — быстро отмахнулся Этьен. — Это ты меня извини. Просто я увидел отряд. Хотел сказать, что они зашли в лес не так далеко отсюда.
— О, это прекрасно. Значит, у нас еще есть немного времени.
Внутри Этьена что-то екнуло. Отвернувшись, он сжал руку в кулак.
— Слушай, я думаю, тебе не обязательно мне ничего рассказывать. Прости, что давил на тебя.
— Все в порядке, — Рено вновь улыбнулся. Видно было, что делал он это через силу. — Ты ведь не можешь путешествовать с человеком, о котором ничего не знаешь. Так что я расскажу. Присядь, если хочешь.
Этьен послушно сел. Рено, продолжая чуть улыбаться, не отводил от него глаз. Впервые за долгое время Этьен совершенно не мог понять, что в его взгляде выражалось.
— Ты… — голос показался ему хриплым, и Этьен хорошенько прокашлялся, прежде чем продолжить. — Ты ведь не обязан улыбаться, если тебе не хочется.
Несколько мгновений Рено казался удивленным, а затем, опустив голову, тяжело выдохнул.
— Прости, — сказал он, протерев пальцами глаза. — Я иногда забываю. Привычка берет свое.
— Привычка?..
— Да. Последний год мне только и оставалось, что вымученно улыбаться всем подряд. Но я сильно забегаю вперед.
Переведя дыхание, Рено взял в руку свой медальон. Несколько секунд он лишь молча глядел на него, поворачивая так, чтобы на нем отражались солнечные отблески. Затем он взглянул на Этьена.
— Так вышло, что вырос я не там, где мы с тобой впервые встретились. Родился я в довольно крупной деревне в предместьях Долины Милосердия. Наша деревенька была самой обычной, не выделяющейся среди прочих таких же ничем, кроме одного. В ней стояла маленькая эотасианская церквушка, а при ней, управляемая одним лишь человеком, состояла школа. И мне, как ты мог догадаться, довелось в свое время там учиться.
Заведовал ею, как я и сказал, всего один человек. — Голос Рено вдруг дрогнул, и он, отведя взгляд, несколько секунд приходил в себя. — Он был священником Эотаса, и звали его Айден. Отец Айден. Он открыл школу самостоятельно и учить предпочитал исключительно сельскую ребятню. «К чему я дворянам, если у них хватает денег и на дорогих педагогов?» — говаривал он, когда к нему, услыхав о его инициативе, наведывались местные аристократы. Властитель владения не слишком жаловал школу отца Айдена из-за ее расходов, превышающих расходы церкви, и несколько раз ее даже пытались закрыть. Деревенские жители не любили его, потому что не могли до конца понять, чему именно он учил их детей. Но школа процветала, и простые деревенские ребятишки учились в ней, вынашивая в себе мечты стать кем-то помимо фермеров.
Отец Айден учил нас читать и писать. Учил тому, где находятся другие государства, рассказывал об их культуре и легендах и даже о том, что у них принято готовить. Он рассказывал нам, как нужно залечивать раны, что такое Граница, рассказывал о таком далеком от нас море и о том, что с ним вытворяют иногда луны. Он говорил нам, что такое любовь, доброта и жизнь, и о том, почему все эти вещи так важно ценить. И, конечно, отец Айден говорил об Эотасе. Он мог рассказывать о нем бесконечно долго, его слова перетекали из одной темы в другую, и пусть все это и было сложно для детского ума, но он никогда не переставал говорить. Я, однако, не понимал, почему.
Отец отдал меня в его школу, потому что был умным человеком и желал для меня лучшей жизни. Но учиться я ненавидел всем своим сердцем. Мне нравилось драться с мальчишками, помогать отцу в поле и делать все что угодно собственными руками, но сидение часами в маленькой комнатке с горстью таких же, как я, дурачков виделось мне настоящим истязанием. Какими бы ни были увлекательными рассказы отца Айдена, я презирал его, презирал уроки, его неизменное терпение и то, как он совершенно не умел злиться. Сколько раз я намеренно срывал занятия, дразнил его, подговаривал других мальчишек вести себя так же, столько же раз мне сходило все это с рук. Отец Айден был добрым человеком и думал, что однажды я все же пойму, почему он так поступает. Но я не понимал. Время шло, я рос и крепчал, но сколько бы ни проходило лет, я не понимал отца Айдена совершенно. И из-за этого мое презрение к нему лишь усиливалось, а пакости становились все более жестокими.
Когда мне исполнилось семнадцать и для всех стал очевиден мой неуправляемый нрав, отец отдал меня на службу в нашу церковь. Боги, страшно даже вспомнить, в каком гневе я тогда был! Я любил задирать девушек, выпить пива после работы в поле, подраться с любым, кто косо на меня глянет, и потому жизнь священника была для меня хуже смерти. Впрочем, отец Айден даже после принятия меня к себе все еще был неизменно мягок со мной, и тогда я быстро понял, что в сущности в моей жизни мало что поменялось.
Как-то раз я… Боги, страшно вспомнить. Однажды я попытался утащить на сеновал знакомую девушку — одну из тех, кто умудрялся на меня заглядываться. Когда я решился и все практически дошло до дела, она вдруг начала кричать и кусаться. Я хотел настоять на своем, потому что я привык к этому, но от того она кричала лишь громче. В конце концов я разозлился, и вместо того, чтобы отступиться, ударил ее по голове. Конечно, она потеряла сознание. В какой-то момент я даже подумал, что ненароком убил ее, и, пребывая в страшном смятении, почему-то первым делом побежал к отцу Айдену.
Он помог мне привести ее в чувство. Заставил извиняться перед ней чуть ли не на коленях, хотя девушка едва ли помнила, что произошло. А потом он завел со мной разговор, который я вряд ли когда-нибудь забуду.
Отец Айден рассказал мне о том, что будет со мной, если я не изменюсь. Он рассказал мне, что самым грешным душам Эотас не позволяет переродиться, и они навечно канут в забвение. Тогда я уже начал задумываться о смерти, и его слова напугали меня. Я впервые наконец осознал, какие последствия может иметь то, что я делаю. И с тех пор я стал прислушиваться к отцу Айдену чуть внимательнее.
Время шло, и я понемногу менялся. Я прекратил прогуливать службы и стал понимать что отца Айдена, что самого Эотаса чуть лучше. Оба они, когда-то казавшиеся лишь навязанной глупостью, начали понемногу мне нравиться. А потом случилась Война Святого.
Вести до нашей деревушки дошли довольно неспешно — как раз к тому моменту, когда Вайдвен стал подходить к Долине Милосердия. С отцом Айденом тогда начало происходить что-то странное. Он совсем не ходил на службы, все свое время посвящая урокам, а затем надолго запирался в своей комнате, совершенно ни с кем не разговаривая. Я тосковал от того, что не мог обсудить с ним происходящее, и душа у меня была полна сомнениями. В итоге, правда, я все же решил, что защита родной страны должна сейчас быть для меня делом первостепенным. Решил я так еще и потому, что мой родной отец примерно тогда же ушел на войну и сам. Когда выдалась возможность, я рассказал об этом отцу Айдену, и впервые за все годы он показался передо мной в гневе. Тогда я совсем не понял, почему, разозлился на него и решения своего менять не подумал. Но, когда я только собрался покинуть дом, до нас дошли вести, что Долина Милосердия была уничтожена, и мне уже не позволили уехать. Как и отцу Айдену.
