— Кого это? — Рено поднял голову, и в светлых глазах у него на какой-то миг отразился солнечный отблеск.

— Ну, был у меня один знакомый. Однажды ненароком поднял в одной маленькой стране восстание и пошел войной на соседнюю. Ничего серьезного.

— Как глупо. — Скупо улыбнувшись, Рено вновь опустил взгляд. — Сравнивать меня с таким человеком…

— Да, прошу простить, дурацкое сравнение. В конце концов, оружия Вайдвен никогда не носил.

Оба они косо взглянули на скупо поблескивающий в редких солнечных лучах меч, отставленный к самому стволу ясеня. Рено резко скривился.

— Я… Я взял его, потому что…

— Нет-нет, — оборвал его Этьен взмахом руки, — не объясняй. Я не хочу знать.

Водрузилась тягостная тишина. Быстро расправившись со старым сухарем, Этьен выудил из-за пояса свою новую трубку, набил ее и раскурил с помощью огнива. Сделать первую тяжку долго не решался, а затянувшись, едва не распластался по земле, еле подавив спазматический кашель. Рено, взглянув на него, сумел лишь вымученно вздохнуть.

Курил он долго, к каждой новой затяжке подходя с таким усердием и осторожностью, каким бы позавидовал любой знающий свое дело ремесленник. Табак оказался ядреным и крепким и досадливо жег Этьену горло, но курить ему все же нравилось. Он еще не до конца понимал, где сможет раздобыть в будущем деньги на новое курево, но сознавал, что бросать это дело уже не будет.

В размытых дымных очертаниях образ Рено и правда походил сейчас в глазах Этьена на одно сплошное старое воспоминание. Все-таки слишком хорошо он помнил это сумрачное выражение, которое застыло теперь на лице Рено, подобно шраму. Раньше Этьен мог лишь смутно представлять, с чем оно могло быть связано. Теперь же он знал это наверняка.

Лес тихо шумел в такт его безрадостным мыслям, неустанно напоминая о необходимости торопиться. Беспокойно тенькали в кроне над головой сойки, словно пытаясь прогнать вторженцев из-под своего дома. Каждый новый порыв ветра шуршал ветвями деревьев вокруг, клоня их в сторону незримо бегущей где-то дальше дороги. Яркое еще солнце, чей свет вновь дробился на земле юркими точками, отразился в какой-то момент на макушке Рено, позолотив его голову блистающим рыжеватым сиянием. И Этьена вдруг осенило — так внезапно, что он едва не выронил из рук трубку.

— Слушай… Я, кажется, придумал!

***

— Погоди… А где Берас?

После перекуса у ясеня они смогли идти заметно быстрее, и теперь Этьену — о чудо! — даже не приходилось оборачиваться и рыскать глазами вокруг в пределах по меньшей мере десяти ярдов, дабы понять, откуда доносился вопрос. Сейчас они шли рядом, усердно пробираясь по пологому, отходившему от дороги склону, и никаких проблем со скоростью передвижения больше не возникало. Этьен терялся в догадках, какого бога ему следует за это благодарить.

— Не знаю, — простодушно пожал плечами Этьен, не сбавляя шага. — Сидит себе где-нибудь на Границе и в носу ковыряется.

Рено, пусть и показался на какой-то миг смущенным, глаз от него не отвел.

— Я о собаке.

— А. Ну, если собачьи души тоже Туда попадают, думаю, от настоящего Бераса он сейчас недалеко.

— Не понимаю. — Рено едва сдержался, чтобы не остановиться. — Почему… Как же мы это допустили…

— Не строй из себя дурака, — поморщился Этьен. — Думаешь, мы благодаря одной только милости твоего ненаглядного Эотаса сумели смыться? Нет. Чтобы чего-то достичь, необходимо чем-то жертвовать. Тебе следовало бы радоваться тому, что все обошлось лишь смертью собаки.

Какое-то время они шли молча. Этьен чувствовал, что Рено трудно было смириться с потерей их мохнатого друга, но позволить себе предаваться унынию по этому поводу он не мог. В конце концов, совершенный Рено поступок был много страшнее, и ни единое его размышление не могло обойтись без пережевывания той ужасной ситуации. Поэтому горечью от него разило так крепко и живо, что в какой-то момент Этьен даже пожалел о том, что они шли сейчас так близко друг к другу.

— Знаешь, — выдохнул спустя некоторое время Рено, растянув губы в вымученной улыбке, — я вот все никак в толк не возьму, почему ты так не уважаешь богов.

— Пф. Поверь, у меня для этого есть достаточно причин.

— Я могу тебя понять, но все же это грешно. Как бы то ни было, каждый человек должен испытывать почтение к тем, благодаря кому ему дозволено быть здесь и сейчас.

— Быть здесь и сейчас, значит? — Этьен зло усмехнулся. — Какая глупость. Я бы, знаешь, охотнее согласился быть где угодно, лишь бы не здесь и сейчас.

Рено потупился, взглядом уткнувшись себе под ноги. Некоторое время в воздухе витало тягостное молчание, прерываемое едва ощутимым шелестом леса.

— Но разве ты не рад тому, что мы познакомились? Разве не рад, что тебе был дан шанс совершить хороший поступок? Разве не благодарен Эотасу за то, что выбранный им тебе путь ведет тебя к искуплению?

— Ага. А еще я, видимо, должен быть благодарен Эотасу за то, что из-за него моя семья разорилась, вся моя страна обратилась в прах, а сам я испытал такое, чего не пожелаю даже последнему мудаку.

— Все мы так или иначе страдали. — Рено заглянул ему в глаза. — Но ведь нужно уметь видеть и хорошее. В конце концов, разве не все сводится к лучшему?

Свежий ветер подул им в лицо; по спине Этьена пробежали приятные мурашки. Лес был прохладен и тих, что не могло не дарить его душе хоть какое-то умиротворение. Рено улыбался ему и, казалось, делал это совершенно искренне. Учитывая, что практически весь он до сих пор был заляпан чужой кровью, выглядело это довольно иронично.

— Уже проповеди, значит, читать начал, — мягко усмехнулся Этьен, отведя от лица клонившуюся к нему ветвь. — Берегись: еще немного с Лютом потаскаешься, и того гляди заделаешься священником.

— О, это было бы так замечательно. — Рено мечтательно взглянул на пробивающееся меж крон небо. — Если бы Эотас мне позволил стать жрецом вновь, это и правда было бы замечательно.

— Ну-ну. Думаю, тебе бы пошло. Если б ты, конечно, не стал ради своего бога поджигать церкви.

Они тихонько усмехнулись друг другу. Ветер мягко трепал их по волосам, подобно ласковой отцовской руке. И было в этом что-то чарующее.

— А что там с твоей семьей?

— А что с ней?

— Ну, ты упомянул, что из-за Эотаса…

— А… Ну, поверишь или нет, но я когда-то был сыном одного ушлого чиновника. Жил весь в роскоши, спал на шелковых простынях, ел всякую дрянь привозную… У меня даже конь свой был! И… Девушка. Красивая, ученая, всегда была в модных аэдирских тряпках, задави ее Колесо. Хорошо было, на самом деле. Я тогда думал, что так и всю жизнь проведу. В охотах, приемах, беседах со светскими дамами. А потом власть узурпировал Вайдвен, и папенька мой мигом оказался на улице без копейки в кармане. Может, это неправильно, Вайдвена в таком винить — в конце концов, из-за таких, как мой папенька, народ бедствовал. Но тогда я этого всего, конечно, не понимал — когда на улице остался. Думал, жизнь кончена, на дурость уже едва не пошел. А оно видишь, как в итоге обернулось… Даже не знаю, радоваться теперь или плакать.

— Ох. Так ты, значит, дворянин!

— Да какой там. Меня же в Редсерасе если узнают, то шкуру живьем спустят. Что из-за происхождения, что из-за дезертирства… У меня теперь там, получается, вообще никаких прав нет. Что уж говорить о титуле…

— Ну… Я тебе сочувствую. Хоть и не знаю, каково это.

— Спасибо, чего уж.

— Но попробуй посмотреть на все это по-другому: ты ведь смог в итоге узнать и научиться такому, о чем аэдирские дворяне вряд ли даже подозревают.

— Ты это о том, что иногда еда на входе выглядит так же, как обычно выглядит на выходе?

— Нет. Это я о вере.

Вскоре, когда склон увел их к пологому оврагу, вынудив еще дальше отойти от дороги, невдалеке послышался едва уловимый мерный плеск воды. Этьен тихонько шикнул на Рено, задумчиво пинающего валявшиеся на пути ветки, и они пошли дальше, чуть пригнувшись и навострив слух.