— Наверное. Но все же…
— Не нужно никаких но. Я понимаю, о чем ты хочешь спросить меня, однако не я должен дать тебе ответ на твой вопрос, а ты сам. Все люди, с кем ты успел сегодня познакомиться, включая меня — это грешники, стоящие на грани отчаяния, не видящие света ни впереди, ни внутри себя, но все равно до последнего вдоха готовые сражаться за свое право на искупление. Если ты правда хочешь идти с нами, то ответь сам себе: действительно ли ты готов отречься от себя прежнего, дабы познать раскаяние? Готов ли посвятить свою жизнь поиску туманного, никем не виденного и постоянно преображающегося понятия, зовущегося искуплением? И готов ли умереть за него?
Рено, положив подбородок себе на колени, молчал долго, глядя на мельтешащие на стенах отблески пламени. В конце концов Лют, не дождавшись его ответа, поднялся, осмотрел укладывающихся у огня эотасианцев.
— Ты не обязан давать мне ответ сразу же, — ласково сказал он, вновь взглянув на Рено. — У тебя есть столько времени на размышления, сколько тебе нужно. А сейчас, мой друг, я думаю, тебе уже пора…
— Я готов, — резко выпалил Рено, посмотрев Люту прямо в глаза. — На все, что вы перечислили, я готов. Я уверен.
Несколько секунд Лют казался обескураженным столь скорым ответом, но затем вдруг ласково, по-отечески улыбнулся. Выражение в его глазах говорило о том, что он ни на секунду не сомневался в решении Рено.
— Хорошо, мой мальчик. Я рад слышать это. А сейчас нам и правда пора ложиться спать. В конце концов, всех нас ожидает завтра дальняя дорога.
***
Этьен слишком поздно заметил, что среди эотасианцев есть вооруженный человек. Человек, чье лицо было отмечено пламенем, как и руки; человек, сидевший в тени, отдаленной ото всех остальных людей, согреваемый лишь собственным плащом. Внутри него Этьен ощущал что-то очень и очень знакомое. Но понять, что именно, не мог.
Он решился подойти к человеку с мечом в руках далеко не сразу. Пожалуй, только тогда, когда все эотасианцы, включая Рено, легли наконец спать. Костер продолжал неслышно трещать где-то на фоне, перебиваемый неровным дыханием некоторых раненых, пока Этьен подходил к темному углу зала.
Человек, объяв руками меч, положенный рукоятью ему на грудь, смотрел на огонь долго и неотрывно. Он был одет в легкую кожаную куртку, скрываемую плащом, металлические наручи с простенькой гравировкой по всей длине и обыкновенные потрепанные ботинки, навивавшие мысли о рабочем плуге и голодных свиньях. Когда Этьен подошел к нему вплотную, человек поднял на какой-то момент голову, вглядевшись ему в глаза, затем вновь перевел взгляд на огонь. Этьен счел это согласием, молча усевшись рядом.
— Отличный меч, — прокомментировал он спустя некоторое время, кивнув на рукоять. — Интересно, где такой нынче можно раздобыть.
— В армии, — отозвался незнакомец простуженным голосом.
— Это в которой?
— Тебе не интересно.
Этьен замялся на долю секунды, глядя на незнакомца вплотную. На его бледном лице отчетливо виднелся широкий след от ожога, доходивший с левой стороны от конца подбородка до уголка зеленого глаза. Уходя у самого виска чуть выше, шрам приобретал крайне размытую форму, теряясь под прядями буйно отросших рыжих волос. Такой же неясной формы были и следы от ожогов на его руках. Этьен недовольно сощурил глаза, отвернувшись к огню.
— И правда. Интересно мне не это, но то, почему незнакомцев, заходящих в это убежище, встретил не единственный пребывающий здесь человек с мечом, но девчонка с камнем в руке.
— Встречать вас ему не было необходимости.
— Ммм, — закатил глаза Этьен, — так ты это у нас что же, сайфер, раз знаешь, от кого стоит ждать угрозы, а от кого — нет?
— Я не сайфер, в отличие от некоторых, но мне и не нужно им быть. Преграждать вам путь мечом не было необходимости потому, что оба вы едва не обосрались, поняв, что в подвале кто-то есть. В отличие от этих перепуганных кретинов, я в силах понять, что к чему.
Этьен фыркнул.
— Как грубо.
— Слушай, парень, — жестко проговорил вдруг человек, — если ты решил устроить мне посреди ночи допрос, то я деликатно попрошу тебя от меня отвязаться. Во-первых, я тут пытаюсь отдыхать. Во-вторых, у меня все еще есть меч.
— Да ты сама любезность, как я погляжу, — неудовлетворенно выдохнул Этьен. — У меня, как видишь, на груди изображен символ Эотаса, а не Магран, так что никого допрашивать я привычки не имею. Всего-то пытался завести светскую беседу с приятным на вид человеком.
Незнакомец развернулся к нему всем корпусом, вперившись в Этьена взглядом. Он смотрел на него так секунд десять, а затем, отвернувшись, тихо рассмеялся.
— Символ Магран… Боги мои… Да с чего ты вообще взял, что Магран… Боги, парень, да ты не только на вид таким дураком кажешься!
— Какой все-таки вежливый мне попался собеседник, — прицокнул языком Этьен. — Буду очень рад узнать его имя.
— Дарел меня зовут, — выдохнул человек, успокоившись. — А тебя, сайфер?
— Этьен. И как ты понял, что я сайфер? Ума не приложу.
— Я был на войне. Знаком с тем, как вы работаете. Но, право, трюк с песней меня все равно удивил.
— Трюк?.. — Этьен скривился. — Это, по-твоему, был трюк?
— Называй как хочешь. Мне ваши замашки все равно не понять.
Этьен отвернулся, беззвучно выругавшись.
— Ладно, — продолжил Дарел, — чего там твоя сайферская задница, в сущности, от меня хотела?
— Узнать, что ты здесь забыл. Ты тоже из этих?
— Из этих? Боги, да ты о них как о юродивых каких-то говоришь. Нет, я не эотасианец. Это долгая история.
— Они и есть юродивые, — выдохнул Этьен. — А времени у нас до самого рассвета. Так что будь уж так добр, удовлетвори мое любопытство.
Дарел на какой-то миг задумался, постучав пальцем по навершию меча.
— Ну-ка, дай попробую… Ага. Представь, значит, что однажды дирвудец сидит с сослуживцами за кружечкой эля, да и говорит им вдруг: мол, так и так, друзья мои, до меня тут дошло, что наши религиозные, понимаешь, разногласия с эотасианцами в корне не имеют никакого смысла, потому как Эотас с Магран по сути — один и тот же, понимаешь, бог. Во-во, у сослуживцев тут же рожа преображается, как у тебя прям. И, пребывая в шоках, решают они, понимаешь, доложить об этой ереси своему начальству, а те раз — и за шиворот дирвудца от себя вон вытаскивают. Тот почесал репу да и понял, что с магранитами ему уже ничего не светит, а вот с эотасианцами — как знать, как знать. Ну вот он и сидит теперь перед тобой.
— Сейчас я понимаю, что компашке этой ты подходишь как нельзя лучше. — Этьен еле подавил просившийся наружу смех. — Говоришь, Эотас с Магран — одно и то же? Это ж как вообще?
— Будь так добр, перестань смотреть на меня, как на умалишенного, — поморщился Дарел. — А единство этих богов возможно по очень простой причине: методы и проявления у них ну совершенно одинаковые. Эотас, понимаешь, та половина, которая в ответе за свет и перерождение в целом. Магран — та, которая отвечает за причины, по которым свет и перерождение могут быть осуществимы. А война эта, я так думаю, была попыткой их объединения. Ну и в итоге часть Магран победила, и теперь всеми силами пытается стереть из жизни всякие упоминания о второй своей половине. Вот и все.
— Звучит… как теория, имеющая право на существование. Только вот она не объясняет одного. Вайдвена.
— Ну, Эотасова часть, видно, всеми силами нам, значит, обывателям, пыталась доказать, что она лучше. Но обернись на то, что она в теле Вайдвена в итоге натворила, и сразу будет понятно, что ничем это все от методов половины Магран не отличается.
Этьен раздраженно потер пальцами виски. Берас, неожиданно проснувшись, застриг вдруг ушами, оглядываясь кругом. Обнимавшая его Анна что-то недовольно проворчала сквозь сон.
— Очень не хочу обзывать тебя умалишенным, честное слово. Но язык почти сам поворачивается.
— Смейся-смейся, — махнул рукой Дарел. — Все сейчас смеются. Но это, как по мне, только потому, что вам так удобнее. Потому что вы замечать не хотите, как боги вами играются, разрешая какие-то собственные терки, пока вы, глупые простаки, только и делаете, что пляшете под их дудку.
