фандом мертв и мы убили его, в связи с чем я перестаю тянуть кота за яйца и принимаю ответственное решение выкладывать части каждый день

я дурак простите меня

========== VI. Мотыльки ==========

Когда они вернулись обратно на тракт, солнце уже изрядно наклонилось к западу, и его жаркое сияние больше не обжигало им кожу. Аромат окружающих их трав ближе к вечеру начал лишь усиливаться: пахло шалфеем, крапивой и анисом, пожухлой листвой, упавшей с придорожных берез, и особенно ярко — сыростью наступившей осени.

Рено, выслушав рассказ Этьена, молчал непривычно долго. Разум его всецело занимали сейчас раздумья, поэтому никакой определенной эмоции, исходившей от него, прочувствовать не удавалось, не говоря уже о каких-то конкретных мыслях. Этьена это смущало и беспокоило: он уже успел привыкнуть к тому, что на языке у Рено вертится больше вопросов, чем у него — ответов, и потому сейчас ощущал себя отчасти потерянным.

Берас плелся позади них, вымотанный долго стоявшей жарой, и принюхивался к каждой покачнувшейся на ветру травинке. Рено все-таки ошибся: пес, не упустивший ни одну встретившуюся им на пути полевку или же ящерицу, вполне мог прокормить себя сам.

— Разве у тебя нет больше вопросов? — спросил Этьен, глядя себе под ноги. — Или же ты так возмущен моим рассказом, что теперь и вовсе не будешь со мной разговаривать?

Обернувшись через плечо, Рено посмотрел на него с очевидной усталостью. Ветер беспокойно трепал его русые волосы.

— Мне нужно время, чтобы их сформулировать, — отозвался Рено, повернув голову в сторону бегущей впереди дороги. — Сформулировать так, чтобы тебе в голову не пришла опять идея затуманивать мне чем-то мысли после неприятного для тебя вопроса.

Сбоку в зарослях послышались шорохи. Берас, мотнув ушами, тут же кинулся в траву. Этьен опустил голову ниже.

— Если мне не изменяет память, я объяснил тебе, почему вынужден был так поступить. — Глядя в сторону копошившегося в зарослях Бераса, Этьен вздохнул. — Мне казалось, ты поймешь.

— Я понимаю, — ответил Рено, не оборачиваясь, — и это меня удручает больше всего.

Спустя несколько секунд неистовой возни Берас вылез из травы, победоносно сжимая в зубах трепыхающуюся еще полевку. Пес, резко среагировав на наиболее отчаянную судорогу своей жертвы, стиснул челюсти. На поросшую бурьяном дорогу с морды его стекли несколько карминовых капель.

Этьен, коротко улыбнувшись, промолчал.

— Расскажешь еще о сайферах?

— О сайферах? — удивился Этьен, заслоняясь рукой от солнца. — А как же Вайдвен?

— Вайдвена здесь сейчас нет, — пожал плечами Рено. — Зато есть ты. Сайфер, о котором я почти ничего не знаю.

Дорога петляла меж холмов, звучащих голосами десятков насекомых и птиц, убегала куда-то вперед и терялась у горизонта, венчавшегося тонкой линией далекого леса. Солнце над головой давно уже не пылало, но до сих пор одаривало их теплым еще сиянием.

— Ну, раз о сайферах… — Этьен выдохнул, собираясь с мыслями. — Да я и сам мало что о них знаю. Когда-то у меня был преподаватель, который пытался обучить меня контролю над самим же собой, но из теории я мало что понимал, а на практике ничего у меня никогда не выходило. Иногда мне вообще кажется, что сайферы — это какая-то огромная божественная ошибка. Потому что ощущается все именно так.

— Но разве это не здорово? Читать мысли, накладывать на людей чары…

— Нет. Не знаю, как у других сайферов, но у меня цена за это обычно слишком высока.

— То есть?

Этьен глубоко вдохнул, разыскивая глазами Бераса. Пес, спрятанный зарослями по самые уши, увлеченно гонялся за осой.

— Я правда не хочу тебе жаловаться…

— Попробуй, — улыбнулся Рено, заглянув ему в глаза. — Может, станет легче.

— Не станет. Никогда не становилось. — Этьен вздохнул, отведя взгляд. — Если бы после моего рассказа ты мог взять и просто забрать мои способности, то мне б действительно полегчало. Потому что, боги правые, ты даже представить себе не можешь, как я от всего этого устал. Не может нормальный человек терпеть такое количество чужих эмоций и при этом сохранять здравый ум. Порой мне кажется, что у меня вот-вот поедет от всего этого крыша.

Рено, нахмурившись, ему кивнул. Берас успел к тому моменту нагнать уже осу, и та, явно взбешенная его навязчивостью, норовила ужалить пса прямо в нос. Собака, к ее несчастью, оказалась проворнее, быстро лязгнув осу зубами и практически перекусив ее пополам.

— Это и правда, наверное, тяжело, — со вздохом отозвался через некоторое время Рено. — Но разве все человеческие эмоции ощущаются так уж невыносимо?

— Не все, конечно. Хель, я бы многое отдал, если б люди умели испытывать только какую-нибудь там радость и ничего более. Но это ж невозможно.

— Возможно, — улыбнулся Рено. — Если ты им в этом поможешь.

Этьен молчал какое-то время, изучая дорогу у себя под ногами, а затем, не найдясь, что сказать, просто махнул рукой.

Они шли молча и медленно до тех пор, пока небо не подернулось рыжим, а трава и древесные листья не наполнились сияющими отблесками. Луга повсюду вокруг мгновенно утонули в расплавленном золоте и глубоких черных тенях, словно укутанные отброшенной на них солнцем шалью из тончайшего переливчатого шелка. Вся жизнь на короткий миг словно бы замерла, оцепенела под покровом накинутого на нее дурманящего миража, и вновь очнуться смогла лишь многим позже, когда небо на западе подернулось темно-лиловым, а тени стали расплывчатее и глубже.

Различить очертания деревни на фоне чернеющей невдалеке лесной гряды им удалось далеко не сразу. Но когда все же удалось, радости их не было предела. Вначале Этьен удивился тому, что достичь деревни им удалось так быстро: учитывая, как медленно они с Рено брели вперед, дойти до заветного селения он рассчитывал лишь к концу четвертого дня. Но, подобравшись к деревне вплотную, Этьен вмиг перестал удивляться. А вместе с тем и радоваться. Потому что деревня была сожжена.

— Ох, Магранова задница, — бормотал Этьен, неверящим взглядом осматривая чернеющие следы пепелища и покореженные очертания обгоревших стен, — я даже не думал, что в такой глухомани…

Рено, беспокойно покусывая нижнюю губу, ему не ответил.

Они не сразу заметили сидевших на чудом уцелевших останках домов ворон. Вернее, первым заметил их Берас, нервно залаявший на одну из наиболее наглых птиц, позволившую себе подлететь к их компании слишком близко.

Ворон были десятки. Они сидели на черных от копоти полусгоревших стенах, копошились на клочках выжженной земли, сливаясь с ней единым антрацитовым пятном, увлеченно что-то искали в проросших сквозь обгоревшие половицы травах. И все, как одна, молчали, с превеликим интересом разглядывая трех бредущих по деревне путников.

Когда они двинулись к центру сгоревшей деревни, под кожу Этьена вдруг уколол премерзкий ледяной страх. Слишком сильный, чтобы принадлежать ему одному, но вместе с тем и слишком обезоруживающий, чтобы понять, чей именно.

Первым делом Этьен посмотрел не на частично уцелевшую постройку, стоявшую в бывшем некогда центре селения, но оглянулся на Рено. Увидев, как у того дрожат губы, вздохнул и все-таки обернулся к расположившемуся перед ними зданию. И явственно ощутил добавившуюся к едкому страху эмоцию: отвращение.

Храм был каменным, поэтому сохранился многим лучше, чем прочие деревенские постройки. Что было, в принципе, удивительно. Сохранились в нем очертания былой формы, вырисовывавшей собой узкий прямоугольник с примыкающими к нему с двух сторон пристройками. Чуть хуже сохранились уходящие ввысь своды, чудом не развалившиеся до сих пор окончательно. На месте остались округлые сверху очертания парадной двери, обломки коей валялись сейчас на частично выщербленном мозаичном полу с еще различимым на нем символом. Таким же символом, что красовался сейчас на тунике у Этьена. Только не перевернутым.

Этьен инстинктивно ощутил, что Рено вот-вот грохнется на колени, прямо на чернеющее кругом пепелище, и предусмотрительно сжал его плечо. Рено пошатнулся, но не упал. И в следующую же секунду схватился за свой медальон, беззвучно что-то забормотав.