— Ох… — Рено, мигом завозившись у себя в сумке, вместо бурдюка вытащил наружу небольшой кувшинчик, взятый из дома мельника. — Оно получше… ну, успокоит. На вот…
Этьен, трясущимися руками сдернув с кувшинчика перекрывающую его ткань, жадно припал к нему губами. Молоко, плескавшееся внутри, мгновенно подернулось алым.
— Это ведь ненормально, — проконстатировал Рено, беспокойно поглаживая шерстку сидевшего рядом Бераса.
— А ты невероятно догадлив, — прохрипел Этьен, отставив кувшин в сторону и вновь утерев рот рукой. Рено в ответ лишь вздохнул.
Двумя дрожащими пальцами Этьен, прикрыв глаза, дотронулся до своего виска. И тут же, наклонившись вперед, коротко застонал. Берас, почувствовав колебания воздуха, предупреждающе тявкнул.
— Чувствуешь?.. Ну, что-нибудь новое… чувствуешь?
Рено на миг прищурился, но затем, будто бы с недоверием, дотронулся до своего лба.
— Как будто бы… Ох. Как будто думать стало полегче.
Этьен вымученно усмехнулся.
— В этом все дело, — проговорил он, с трудом выпрямившись. — Я же сайфер, в конце-то концов.
Солнце жгло окружающие их заросли травы все так же безжалостно, но Этьен чувствовал себя заметно лучше.
— У тебя было столько идиотских вопросов. Вопросов, на которые я бы не смог… и не захотел отвечать.
Где-то рядом безудержно трещали сверчки. Берас, припав к земле, взволнованно вылизывал Этьену испачканную в крови ладонь.
— Я наивно полагал, что смогу сдерживать твои мысли до тех пор, пока не буду готов… Снова встретиться со всей той чушью, что тебя так интересует. Но в итоге, разумеется, переоценил свои способности.
— Так это что же, — недоверчиво поморщился Рено, — я теперь могу у тебя спросить все, что взбредет мне в голову?
Отвернувшись, Этьен обреченно кивнул. Кровь на его лице в свете солнечных лучей отливала ониксом. Рено улыбнулся. Без тени насмешки.
— Тогда вот тебе мой первый вопрос, — сказал он, прищурившись. — Я нашел в зарослях землянику. Будешь?
Солнце по какому-то нелепому стечению обстоятельств вновь выглядывало у Рено из-за спины.
— Я не настолько глуп, чтобы отвечать отрицательно, — с улыбкой отмахнулся от него Этьен.
========== V. Право на свет ==========
Здесь, среди бескрайних, поросших травой равнин, нетронутых человеком, деревьев росло куда больше. Тут и там тянулись кверху ольхи, трепыхаясь оплетенными золотой листвой ветвями; дрожали от малейшего мановения ветра тощие березки, прячась под сенью высоких тополей.
Пробравшись сквозь заросли и набрав полные руки ягод, Рено с Этьеном уселись в центре маленькой, оплетенной со всех сторон молодыми древесными стволами полянке, устланной рыжей листвой. Солнце нерешительно пробивалось сквозь кроны над их головами, опадая на землю искристой золотой рябью; ветер со временем поутих, и единственным напоминанием о нем осталось шелестящее перешептывание листьев.
Они ели землянику, разбросанную по устланному на землю плащу, и запивали ее взятым из дома мельника молоком. Этьен чувствовал себя в разы лучше: голова больше не болела, дышать можно было без всякого труда. Поэтому воспринимать вопросы, с которыми сразу же накинулся на него Рено, было теперь куда проще.
Спрашивал он, разумеется, о войне. О тех моментах похода Вайдвена, которые Этьену удалось застать лично; о редсерасской солдатне, о ее нравах и мотивации; о том, действительно ли имела место быть в их походе та жестокость, о которой так увлеченно трещал теперь весь Дирвуд. И еще Рено спрашивал о Вайдвене. Очень, очень много. И Этьен, конечно, рассказывал. Потому что ему было, о чем рассказать.
— Это, наверное, совсем уж глупый вопрос, — сказал Рено, нерешительно вертя в руках очередную ягоду земляники, — но Вайдвен… Он что, правда светился? Прям всегда-всегда?
Этьен, поглаживая шерсть Бераса, лежавшего у него под боком, усмехнулся.
— Официальная версия: да, вообще всегда, без исключений, — улыбнулся он. — Неофициальная: нет. Светилась у него, во-первых, только голова. Ну, эдакая корона на голове. Во-вторых, светиться все время ему, наверное, было попросту физически сложно. Поэтому иногда — не поверишь! — его можно было застать не светящимся. Только никому не рассказывай.
Рено театрально прикрыл рот рукой.
— Вот это, конечно, мистика! Неужто он и на людях так появлялся?
Этьен замешкался.
— Перед широкой публикой — нет.
Какое-то время молчали, увлеченно уплетая оставшиеся в их распоряжении ягоды. В конце концов на губах у Рено застыл вопрос, но он не решился высказать его вслух. Этьен, впрочем, все равно ему ответил.
— Вайдвен лишь дважды давал мне аудиенции, — сказал он, уставившись невидящим взглядом на лежавший перед ним опустевший плащ. — И если в первую нашу встречу его сияние меня едва не ослепило, то во время второй света в нем не было вовсе.
Этьен не знал, сколько ушло времени и нервов на то, чтобы Вайдвен все-таки соизволил дать ему вторую личную аудиенцию. К тому моменту они уже оставили позади Белый Переход и эту отвратительную историю с Холодным Утром. Дирвуд теперь не казался бесконечно далекой прихотью главнокомандующего: он простирался под их ногами, глядел на них лицами, переполненными страхом и отвращением, задувал под их латами промозглым ветром. Из сплетен и смутных приказов Дирвуд превратился в серую, тошнотворную действительность. И Этьен эту действительность ненавидел.
Впрочем, возможности вдоволь поразмышлять над тем, как же плоха его нынешняя реальность, у него не было. Потому что мысли его занимала, во-первых, Анаис со своими “исключительными мерами по прививанию рядовым имбецилам чувства такта”. А, во-вторых, способы эти исключительные меры обойти.
— Ты не представляешь, как сильно она на меня наезжала после первой моей попытки поговорить с его светлейшеством, — вздохнул Этьен, отпивая оставшееся молоко из кувшина. — Анаис буквально не давала мне проходу. Никто из тех, кто ходил под ее началом, не мог, впрочем, похвастаться сладкой жизнью, но всех остальных солдат из ее подразделения она хотя бы не считала угрозой своему статусу. Поэтому… ух, пламя! Ты прям-таки не представляешь, на какие ухищрения мне приходилось идти, чтобы от нее отмазаться.
На то, чтобы наизусть вызубрить распорядок дня своего командора, Этьену понадобилось бессчетное количество дней, десяток скандалов и больше трех внеочередных дежурств по кухне. Дабы выучить лица, имена и предпочтения всех личных телохранителей Вайдвена, нервов пришлось затратить куда больше: в ход пошли унизительные дежурства в качестве обслуги вышестоящих капитанов и многочисленные угрозы физической расправы в его адрес. Причем со стороны не одной лишь Анаис.
Габино часто говорил, что все эти этьеновы попытки достучаться до самого верха — дело совершенно безнадежное и столь же сумасшедшее. Это раньше, когда Вайдвену не приходилось ежеминутно следить за тем, чтобы его наступление шло по плану, он мог позволить себе опуститься до разговоров со всякой чернью. Сейчас же минимумом, которого мог достичь своим сумасбродством Этьен, был позорный столб. Максимумом — показательная казнь за неподчинение принятым дисциплинарным порядкам и отказ следовать приказам вышестоящих.
Этьену не было до всего этого дела. Пока на горизонте теплилась хоть малейшая вероятность встречи с Вайдвеном, последствия его не интересовали.
— Я долго и упорно надеялся, что смогу достичь чего-то, не ударяясь при этом в откровенное сумасшествие, — вздохнул Этьен, напряженно растягивая ткань туники на груди. — Но со временем я понял, что этим детским лепетом не добьюсь вообще ничего. Я мог воровать для телохранителей Вайдвена выпивку, насылать на них иллюзии, которые делали мне в итоге только хуже, мог часами унижаться перед ними, но все равно в итоге не получал ничего, кроме все нарастающего бешенства командора. А потом случилась Долина Милосердия, и в конце концов вопрос встал передо мной ребром: я либо иду на нечто гораздо более радикальное, либо все-таки дезертирую.
