Дмитрий Степанович с трудом протиснулся между отодвинутым от стены столом и кухонным шкафчиком, покосился на племянника своей жены, который в данный момент отделывал стену беленым березовым шпоном, пропитанным светлым лаком.

— А ловко у него получается, — при этом думал он, — кто бы мог подумать, что с помощью шпона можно навести такую красоту.

Сестра протиснулась следом и тоже, глянув мельком на результат возни парня, удивленно мотнула головой, мол, кто бы мог подумать?

— Суп будешь? — Спросила она, доставая из шкафчика хлебницу.

— Буду, — кивнул инженер.

— Сейчас подогрею.

Керогаз запустился почти сразу, не успел еще окончательно остыть, а пока суд да дело, перед Дмитрием Степановичем появилась тарелка с летним салатом. Ел он не спеша, зачем-то подолгу ковыряясь в тарелке, скорее просто убивал время до того момента как суп в кастрюле дойдет до нужной кондиции, а заодно наблюдал за работой пацана. А посмотреть было на что, уж очень ловко у него получалось, работал как автомат: пара проходов по стене, чтобы смахнуть прилипшие крошки, примерка шпона, нанесение меток, обрезка, снова примерка, размашистое движение кисти, это он так клей на стену наносит. И конечная операция с придавливанием шпона к стене, чтобы он раньше времени не отслоился. Получается удивительно профессионально, не многие работать так могут.

— Где так научился? — Не выдержал Горшков.

— А чего тут учиться? — Хмыкнул паренек в ответ. — Если немного в голове мозгов есть, то ничего особенного.

— А у тебя, значит есть?

— Что-то осталось, не все в больнице оставил. — Пожал плечами подросток, продолжая работу.

— А что ж тогда такую справку тебе выдали?

— Да потому, что занимался мной психиатр, а у него у самого с головой не порядок. Профессиональная деформация.

— Не думаю, — усомнился Дмитрий Степанович, — это в тебе обида говорит.

— Может и такое иметь место, — не стал ерепениться Виктор, — но вопросы у него явно идиотские. Вот, к примеру, сколько будет в арифметическом действии два плюс два умножить на два?

— Положим восемь, — не задумываясь ответил инженер.

— Вот видите, ваш ответ ошибочный, — торжествовал подросток, — на самом деле будет шесть, потому, что действие умножения выполняется первым.

— Действительно, — скривился Горшков, — как-то из головы вылетело. А еще?

— А еще он там картинки всякие показывал, и спрашивал, что я на них вижу? А чего там можно увидеть, если мазня всякая? Ну, я ему и ответил, что художник сей, очень неаккуратно с красками возился вот и пролил на бумагу, а теперь это за картину выдает. Гнать такого с работы надо.

О тестировании с помощью абстрактных картинок Дмитрий Степанович знал, поэтому пассаж подростка его здорово повеселил, он представил себе, как психиатр не смог проверить воображение подростка и потом жутко на него рассердился, отомстил тем, что выдал диагноз об умственной отсталости.

— Надо будет тебя другому специалисту показать, — Горшков, наконец, покончил с салатом и подвинул ближе к себе тарелку с супом, — а то эта справка тебе сильно жизнь испортит.

— Зачем? — От удивления Виктор даже прекратил свою работу. — Справка для дурака, а умный на нее не посмотрит, да и показывать я ее никому не собираюсь, буду хранить на всякий случай, вдруг пригодится.

— Ну, если так, то дело твое, — согласился инженер.

— Ну? — Вновь поинтересовалась сестра, когда трапеза закончилась.

— Плохо все, — поморщился Дмитрий Степанович, — Уволили меня через ОНУ, сегодня говорил с директором, он рекомендовал подождать, через Москву попробует восстановить на работе.

— Да как же так? — Удивилась женщина, — ты же не рабочий, кроме директора никто твою работу оценить не может.

— А он и оценил, — махнул рукой Горшков, — это в ОНУ не оценили, они за план не отвечают.

В этот момент он замечает, как Виктор вдруг замер на секунду, а потом сразу прекратил работу.

— Дмитрий Степанович, это очень серьезно, вам надо куда-нибудь срочно уехать. — Заявил он. — И желательно в Москву. Решение по инженерному составу ОНУ сам не принимает, а значит, вопрос с кем-то согласован и не удивлюсь, если согласован он с НКВД.

— Да что ж ты такое говоришь? — Испугалась сестра инженера.

— Почему ты так решил, — удивился Горшков.

— Потому, что об арестах тех, кого уволили, весь поселок гудит. Очень надеюсь, что уволили вас без обвинения в шпионаже и участии в троцкистской организации.

— Формулировка так и звучала, «имеет связи с членами троцкистской организации». — Ответил инженер. — Но это же бред, разберутся и поймут, что в этом утверждении ни капли правды.

— А правда сейчас никого не интересует, — возразил подросток, — сегодня уже не успеют, а завтра вас наверняка пригласят в НКВД для беседы. На самом деле там будет допрос, по результату которого вас могут арестовать. Но даже если не арестуют сразу, обязательно арест последует через неделю.

— Почему через неделю? — Не понял Дмитрий Степанович.

— Потому, — принялся объяснять ему Виктор, — что пока еще пытаются соблюсти процессуальные нормы. Для ареста человека требуются основания, а они могут появиться либо на основе свидетельских показаний, либо в результате проведения допроса. Причем протокол допроса реальному допросу соответствовать не будет. Многие из тех, кого приглашали для беседы в НКВД, приезжали от туда в хорошем настроении и полные надежд, а уже через неделю их арестовывали и пока ни одного не выпустили.

— Мне кажется, ты только зря страху нагоняешь, — отмахнулся Горшков.

— А давайте так, — вдруг тряхнул головой подросток, — если завтра вас вызовут в НКВД, то после того как отпустят…, если отпустят. То вы сразу собираетесь и уезжаете в неизвестном направлении, причем так, чтобы ни одна живая душа об этом не знала. А когда все это уляжется, посмеемся над нашими страхами, а нет, так мы следом за вами.

— Да куда ж я поеду? — Возмутился инженер. — Да и прекрати нагнетать, если завтра твои слова подтвердятся тогда и думать будем.

— Хорошо, — согласился племянник жены и стал наводить порядок на кухне.

— А что, доделывать не будешь, — кивнул на недоконченную стену Дмитрий Степнович.

— Нет, не буду, — мотнул головой Виктор, — думал, до следующего года здесь поживем, пока репрессии раскрутятся, а для других стараться нет никакого желания.

— Э…, — Горшков так и не нашел что сказать, ему вдруг пришло в голову, что родственничек может оказаться очень даже прав, раньше он не обращал внимание на эту возню вокруг завода, а теперь был вынужден прислушаться. Надо срочно вечерком навестить Басова, он в парткоме заседает, ему должно быть известно о таких случаях.

Илья Николаевич Басов подтвердил все сказанное Виктором.

— Вот в этом и есть ваша политическая близорукость, — заявил он Горшкову, — не знаю какие связи у тебя в троцкистской организации и есть ли здесь такие на самом деле, но держаться от них следует как можно дальше. И вообще, Морзо уже не соображает что творит, все у него кулаки, агенты иностранных разведок и троцкисты. Хоть бы одну формулировку о хищении социалистической собственности себе позволил. Он уже столько списков на увольнение написал, почти на каждом заседании рассматриваем. Если бы взялись всем миром, этого бы Морзо уже давно с этой должности скинули, так нет, разбежались по норам и молчат, а он только и продолжает списки строчить.

— А что насчет арестов, — решил Дмитрий Степанович прояснить вопрос с активностью НКВД.

— Что, что? Все так и есть, сначала беседа, а потом арест. Партийных исключают из партии, и отправляют в лагеря на четыре года, остальным от тяжести содеянного, частенько и расстрел в приговоре звучит.

— Неужели все так плохо? — Продолжал удивляться инженер.

— Тьфу ты, — в сердцах сплюнул Илья Николаевич, — я о чем тебе только что говорил? А ты опять за свое. Вот когда на расстрел поведут, вспомнишь мои слова. Ты вот что, Дмитрий, не дожидайся приглашения в НКВД, прямо с утра садись на поезд и уезжай. Не будет первого допроса, не будет основания для ареста, а лучше будет, если ты сегодня на ночной поезд успеешь, тогда и вопросов к тебе никаких не будет. Все прощай, и о нашем разговоре помалкивай.