— Он говорит о вещах, о которых ничего не знает, — возразил Том.

— О, поверь мне, мальчик, — сказал Гриндевальд. — Я знаю о тебе все. Я сделал тебя … Я знаю твою осиротевшую жизнь, твое украденное имя, которое означает то, чего ты не знаешь. Твой ублюдочный отец, твоя одурманенная сука-мать. Она обняла тебя перед тем, как бросить? Или она отбросила тебя в сторону, как я отбросил первого несостоявшегося ребенка, как отбросил сотого! В тебе нет ничего особенного! Вы все заявляете о добре и зле в этом мире, но все, что существует, — это гниль, которая пытается нас задушить.

Воздух потрескивал, или это только казалось. Мягчайшее шипение кончиков пальцев по камню, ласка ногтей по стене. Крина взволнованно выдохнула. Гарри почувствовал, как его сердце бьётся где-то в горле, так сильно, что он медленно дышал, чтобы сдержать рвоту. Это было так больно и так глубоко.

Рука Дамблдора на его плече сжалась достаточно сильно, чтобы сжать впадину между ключицей и лопаткой. Гарри не был уверен, что сможет когда-нибудь снова заговорить. Его голова сильно пульсировала от боли, а кожу покалывало, как от ужасного солнечного ожога.

— Ты много проповедуешь, — сказал Том, медленно контролируя свои слова до такой степени, что высокий гнусавый визг из прошлого остался далеким воспоминанием. Тем не менее, его голос звучал напряженно, слишком очевидно в попытках сдержать себя. — И я видел много святых людей.

Том закрыл глаза, дыша так тяжело, что вся его грудь двигалась от усилий медленно вдыхать и выдыхать. Крина слегка расслабилась, ее поднятая рука дрогнула. Хватка Дамблдора тоже ослабла. Кожа Гарри горела и покалывала, и он чувствовал себя беспомощными даже подавить низкий стон через рот. Оно лопнуло, как мыльный пузырь, и вырвался отчаянный крик, который, казалось, подходил для этой атмосферы. Трескучей, обнаженной и больной.

— Гарри! — вскрикнул Дамблдор.

Он колебался лишь мгновение, ровно столько, сколько потребовалось Тому, чтобы открыть глаза. Его черные зрачки снова поглотила синева, зубы были белы, как кость.

— Твоя война, — сказал Том тихо, терпеливо и снисходительно, как в кошмарах Джинни и при встрече Гарри с василиском. — Научила меня многому. Мне проповедовали о добре и зле, но один покойник однажды сказал мне …

Том заговорил по-французски. Крина дважды моргнула, соображая чуть быстрее, чем Дамблдор. Ее губы двигались между словами, переводя сначала на румынский, потом, наконец, на английский. Она молча переводила, переводила так быстро, что Дамблдор успел только резко вдохнуть и снова сжать плечо Гарри.

Гарри почувствовал пустоту, боль и болезненное желание заплакать. Он никогда раньше не чувствовал себя таким, таким обнаженным и расколотым изнутри. Больно, больно, больно.

— Ты называешь меня слабым? — спросил Гриндевальд. Он свободно говорил по-французски, но предпочел продолжить разговор на английском с акцентом. Гарри был благодарен судьбе за то, что он оказался единственным, кто не понимал французского. — Меня? Кто победил и создал наследие, которое заставляет тебя нагадить в собственные штаны. Ты, который давится словами и …

— Мне надоел твой язык, — решительно сказал Том. Гарри почувствовал пронзительную пульсацию, которую он не мог описать, и внезапно почувствовал, как слезы неудержимо текут по его лицу, хотя он не знал почему. Он не понимал, он не мог дышать, и ему было так больно и …

— Подавись, — сказал Том.

Гриндельвальд ухмыльнулся и захохотал влажным смехом, потом еще более влажным. Кровь хлынула ему на грудь, когда он запрокинул голову, и во рту вспенилась кровь, черная, как смола.

Глаза Крины расширились в тревоге, и она взмахнула рукой. Движение привело в действие защитный камень какого-то древнего происхождения, который запульсировал синим цветом и закрепился вокруг арок и выбоин в полу. Этот замОк безопасности был встроен в сам замок задолго до их рождения.

Гриндевальд поперхнулся; булькая и корчась, он упал со стула. Он упал на землю, извиваясь, как червяк, и кровь хлынула из его рта. Он продолжал смеяться, катаясь в луже собственной слюны и слизи.

— Гарри, Гарри, ты ранен? — Дамблдор отчаянно похлопал его по плечу, вздернув подбородок при виде безудержного плача Гарри. — Ты в порядке?

— Он такой грустный, профессор, — вырыгнул Гарри сквозь икоту чужих эмоций. — Он такой грустный.

Ботинки Тома покраснели, покрытые густой слизью крови, мокроты и слюны. Его лицо было пустым, плоским и бледным, но между большим и указательным пальцами он держал скользкий кусок мяса.

— Зови своих собак, — уныло и отрывисто сказал Том. Крина смотрела на него с обожанием, впечатленная его способностями.

Том поднял руку и сказал:

— У меня есть для них ужин.

Ему было так грустно и больно, что Гарри не смог найти в себе ни злости, ни отвращения, когда понял, что Том держит в руках язык Гриндевальда.

========== Repetita iuvant* ==========

Комментарий к Repetita iuvant*

*Повторение – мать учения.

От автора:

Глава, где Том испытывает эмоции. Они ему не нравятся.

Последняя неделя октября выдалась не из легких. На уроках стали накапливаться более жестокие обьемы работ, превосходящие все, что они когда-либо видели раньше. Профессор Амбридж, казалось, очень любила назначать отработки, раздавая их горстями. Гарри уже слышал, как ученики жаловались на порушенные планы на Хэллоуин. Гарри, по какой-то неведомой удаче или чистой случайности, избежал и отработок, и дополнительных заданий.

Рону и Гермионе не так повезло — Гермиона увязла в обязанностях старосты, а Рон, умудрившись заснуть во время урока Защиты, отправился на ночную прогулку с Филчем. По крайней мере, ему не надо будет наблюдать, как Амбридж подкрашивает свои губы уродливой красной помадой, хотя Рон и так постоянно жаловался.

— Ты уверен, что сам справишься, Гарри? — спросила Гермиона, покусывая нижнюю губу. Это была ее дурная привычка, и если она будет продолжать в том же духе, к тому времени, как они закончат школу, то останется шрам.

— Все в порядке, честное слово, — сказал Гарри. — Я не очень-то люблю Хэллоуин.

И это было правдой. Гарри хотел бы хоть раз провести Хэллоуин в одиночестве. Может быть, нанести визит гиппогрифам, если он действительно захотел бы чего-то леденящего кровь. Обычно он находил идею посетить хижину Хагрида привлекательной, но идти туда одному звучало ещё более уныло.

По залу шли большие черные скелетообразные лошади, ведомые профессором Грабли-Дерг, и тащили массивные тыквы. Не такие большие, как в предыдущие годы, так как Хагрид уже долго отсутствовал; тыквы будут вырезаны, а коридоры украсят волшебными подсвечниками. Гарри знал, что Близнецы задумали какую-то шутку — вероятно, гигантских резных лиц будет тошнить сахарной ватой или другими сладостями. Гарри не мог найти в себе сил для предвкушения.

Он чувствовал себя призраком больше, чем другие привидения замка. Те веселились, планируя празднество и вечеринку, пока сам Гарри бесцельно бродил от одной каменной башни к другой. В воздухе уже чувствовался легкий зимний холодок, достаточный, чтобы заставить гриндилоу уйти под воду ещё глубже.

Хаффлпаффец, с которым Том ссорился до этого, тоже слонялся без дела. Капризный маленький ученик, который путался в словах почти так же ужасно, как Невилл.

— Эй, подожди! — сказал Гарри, бросаясь за желто-полосатым галстуком. Мальчик пискнул, выглядя встревоженным и немного потерянным, когда Гарри остановился рядом, возвышаясь над ним. — Мне интересно, что ты сказал Тому, чтобы он так разозлился на тебя?

Хаффлпаффец посмотрел на него широко раскрытыми глазами, на щеках у него вспыхнул легкий румянец от шока.

— Я… Том? То…

— Тот самый слизеринец, — попытался напомнить Гарри. — Ну, знаешь, когда ты… — Гарри сделал паузу, неловко махнув рукой в сторону своей нижней части тела. Румянец стал свекольно-красным, глаза ученика остекленели от стыда.

— Я имею в виду, я просто никогда не видел его таким взбешенным! — поправил Гарри. — Мне просто любопытно.