========== Carpe diem ==========
Есть те, кто содрали бы кожу со своих боков, дабы пресмыкаться у ног божественного. Есть те, кто отбросили бы свой бренный сосуд, дабы склониться перед морозником* и бормотать стихи и слова треснувшими голосами. Приторные благовония, капающий воск шипит, прижигая раны, обжигает снова и… снова. Есть те, кто отрубили бы конечности, что удерживают их на бренной земле, и позволили бы своему духу возвыситься в объятия небесного хора, оставив после себя изуродованную плоть, срезанную их же собственными руками.
Тогда накажу Я их грех розгой, и их беззаконие — поркой; Псалом 89:32
Есть те, кто, поклоняясь, видели, как долг внушают другим. Есть те, кто взяли их любовь и использовали, дабы оправдать ненависть. При свете свечей и средь битого камня алтари треснули от невидимой борьбы. Вода, благословенная святой, давалась просящим пить, пока она не превратилась в жгучую смесь и не загорелась пламенем. Капает, льется, снова и… снова.
А на другой день он взял одеяло, намочил его водою, и положил на лице его, и он умер. И воцарился Азаил вместо него. 4 Царств 8:15
Снова вспышки, жар; покорность и смирение проникают сквозь кровь в самый его дух. Есть вещи более важные, чем наше собственное удовольстие, есть вещи более важные, чем страдания нашего смертного тела.
Снова. Снова, пока безмолвное воркование не исчезло с блеском полированного металла. Из окна Девы Марии струился алый свет. Муки и страдания тварей, созданных из адского огня.
Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; Евангелие от Марка 16:17
Грехи нечистых будут крещены кровью и поклонением.
Снова, снова…
Есть те, чьими поступками управляет вера, они глупо верят в предопределенность действий.
Есть те, кто просят о меньшем; и они кричат, когда небо рушится.
«Прошу, Господи, дай мне жить. »
Есть те, кто просят и плачут о своем спасении, но даже Господь отворачивается от них, стыдясь обратить взгляд на падших тварей.
***
Дом номер 12 на площади Гриммо, был темным и мрачным местом. В нем чувствовалось что-то вроде постороннего присутствия, которое трудно объяснить — казалось, будто сотня глаз наблюдала за тобой, куда бы ты ни пошел. Хотя, возможно, дело было в стене, украшенной отрубленными головами домашних эльфов.
Лестницы скрипели, от стен пахло плесенью и отсыревшими обоями, даже на мебели были странные следы зубов, как будто ее что-то или кто-то грызло довольно долгое время. Это не могло вызвать приятных ощущений ни при каких обстоятельствах, но тут не было Дурслей, а значит, уже можно назвать это место домом.
Если не обращать внимания на большие ящики с потенциально опасными артефактами, дом приобретал своего рода очарование. Он хранил воспоминания: от маленьких пятен сажи на потолке до ковра, который истоптали немало ног за прошедшие десятилетия. Гарри не был из тех, кто сказал бы об этом вслух, но ему действительно нравился этот дом.
Его крестному отцу дом определенно не нравился, и Гарри начал подозревать, кто именно оставил те самые следы на потолке.
Поэтому они занимались уборкой дома в безумном темпе. Миссис Уизли выбивала подушки от дивана, размахивая метелкой для пыли, как мечом. Она бы отлично смотрелась на одной из тех картин, где рыцари сражаются с драконами; за исключением того, что использовала бы швабру, чтобы вызвать подозрительно большой шар пыли на смертельную дуэль. Гарри был почти уверен, что пыльный шар никогда не видел чего-то более ужасающего, чем эта женщина.
Всего несколько дней на летних каникулах, а пальцы Гарри уже онемели и болели от уборки, и он не был уверен, что когда-либо прежде в своей жизни так сильно пах лимоном. Его волосы были в беспорядке, и в какой-то момент они с Джинни даже попытались зачесать их назад с помощью бесчисленных заколок, но их все равно поглотила прожорливая черная грива. Сириус так сильно смеялся над этой печальной попыткой, что даже позволил рассерженной девушке заплести короткие косички на его черных волосах.
Гарри не мог жаловаться на плохую жизнь, но были моменты, когда он чувствовал такое глубокое отчаяние, что ему хотелось биться о стену головой. Эти моменты приходили во время уборки, когда он просто случайно вспоминал хаос Турнира Трех Волшебников и будто чувствовал горячее гнилое дыхание Хвоста прямо за своим плечом — только для того, чтобы повернуться и не увидеть ничего, кроме пыли.
Были моменты, когда он смотрел в зеркало, и на него оттуда смотрели ярко-красные глаза. Моменты, когда он глотал воду и был уверен, что вот-вот захлебнется. Редкие моменты, но тем не менее они были.
Теперь, когда он мог не спать по ночам, а, прислонившись к Бродяге на диване, смотреть, как мерцает пламя камина, не беспокоясь об учёбе, ему стало лучше. Теперь он мог просто пойти на кухню, взять яблоко и съесть его — новинка, которой было неловко и стыдно гордиться. Но он не мог не улыбнуться.
Ему не нравилось думать о кладбище. Ему не нравилось думать о приглушенном звуке удара о землю. Это звучало так же, как и десяток других раз; когда Дадли сломал его очки, когда он споткнулся о его подножку на детской площадке, когда они впервые изучали обездвиживающие заклинания, и у Гермионы получалось лучше других, когда Рон упал с кровати утром, забыв, что его ноги должны поддерживать его вес, когда безжизненное тело Седрика рухнуло на покрытую росой траву.
Все это звучало одинаково, но сердце его при этом заходилось в бешенном ритме. Как карманные часы, заведенные до предела. Шестерни скрежетали друг о друга — потяни слишком сильно, затем смотри, как они крутятся сами по себе.
Иногда его руки сжимались в кулаки так, что белели суставы. Иногда ему хотелось развернуться и бить, бить, пока его кожа не треснет и не начнет кровоточить. Иногда ему казалось, что он этого заслуживает. Он не убивал Седрика самолично, но, возможно, косвенно это было дело его рук.
Он никогда этого не забудет, пока не перестанет дышать.
— Гарри! — напугал его чей-то голос, заставив подпрыгнуть на месте, где он задремал. Гермиона смотрела на него с любопытством, грозившим вылиться в лёгкое беспокойство. Он изо всех сил старался замаскировать все, что могло выглядеть ненормальным. Она не была так близка с ним в течение учебного года (что они уже обсудили и оставили позади), так что какие-либо его новые привычки еще не были ей знакомы.
Он выдавил легкую улыбку - вымученно - но так, чтобы это не было слишком заметно.
— Да, Миона? Готова идти?
Гермиона заправила одну выбивщуюся прядь за ухо, явно чувствуя себя неуютно.
— О, да. Джинни закончила работу в библиотеке, поэтому мы собираемся в гостиной, чтобы воспользоваться портключом.
Гарри кивнул, уже зная об этом плане. Здесь, в штаб-квартире Ордена, должна была состояться большая дискуссия, настолько масштабная, что риск разоблачения других членов или нечленов (к большому разочарованию Близнецов) был слишком велик. Их всех отправляли в дом Уизли на пару дней, пока все обсуждения не закончатся.
— Нас сопровождает профессор Грюм!
Гермиона слабо улыбнулась, не в силах скрыть, как сильно ее смущал этот мужчина. Большой выпученный глаз и странные привычки оставляли желать лучшего, но он был умным, и не из тех, кто относился к Гарри как к хрупкому ребенку. Гарри нравилась его компания больше, чем некоторых орденцов.
— Гарри!
Миссис Уизли драматично помахала ему, хотя он вряд ли мог успеть соскучиться по ней. Это был милый жест с её стороны, хотя со временем он начинал сбивать Гарри с толку.
— Так! У тебя все есть? Ничего не оставляйте! Джинни, дорогая, ты забрала с кухни выпечку… Фред! Джордж! Прекратите это!
Гарри вздохнул носом, услышав знакомую шумиху, состоящую сплошь из рыжих волос, которые окружили его, как дружелюбная стая книззлов. Все они одной рукой сжимали большой невзрачный зонтик, другую сторону которого держал хмурый Аластор Грюм.
