Толкнув не запертую входную дверь, он, не оглядываясь, прошел через безликую гостиную и быстро поднялся по лестнице на второй этаж. Его внимание привлекли голоса, доносящиеся из-за одной из дверей. Узкая полоска света у самого пола переливалась всполохами синих, красных, зелёных цветов, Гарри остановился и прислушался. Женщина. Она с кем-то ласково и нежно, будто утешая, говорила, а затем раздалось её тихое пение.
Гарри стоял там довольно долго, слушая — песня казалась ему знакомой, и голос… этот голос…
— Мама?
Он толкнул легко поддавшуюся дверь и сделал шаг в ярко освещённую комнату. Она была просторной, огонь весело трещал в камине, лампы мерцали ярче Люмоса, а женщина, стоящая у детской кроватки, резко и испуганно обернулась.
Это не была мама, вовсе нет. Гарри понял это, когда только вошёл и увидел водопад светлых волос, спускающийся ей на спину. В руках женщина держала младенца с белокурым хохолком на голове.
— Кто вы? Что вам тут нужно? — воскликнула она, прижимая ребёнка к груди. — Как вы здесь оказались?
Нарцисса. Это была Нарцисса Малфой, взгляд её серых испуганных глаз Гарри помнил слишком хорошо.
— Я искал кое-кого, — попытался объясниться он, понимая, как нелепо звучат оправдания. Нарцисса отступила, столкнувшись с детской кроваткой, и её глаза, полные ужаса, уставились туда, где под капюшоном скрывалось лицо Гарри. — Я бежал из вашего дома, как трус, но сейчас мне нужен Драко, чтобы…
— Не трогайте моего сына, — зашептала она. — Убейте лучше меня, меня…
Гарри поднял волшебную палочку, и она закричала.
Зелёная вспышка разорвалась, подобно бомбе, и Гарри почувствовал, как его отбрасывает назад, спиной на мягкую траву. Одежда промокла, Гарри попытался встать, но его руки утопали во влажной земле, и чем больше он барахтался, тем глубже засасывало его болото. Он застонал, чувствуя подступающий горечью к горлу животный ужас. Из темноты, пахнущей сыростью и хвоей, к нему приближался волшебник, и Гарри хорошо знал, кто это. Он скорее почувствовал, чем увидел, как к нему протянулась бледная рука, и зажмурился, отчетливо думая: может быть, если я дам тебе убить меня снова, всё закончится.
Кто-то схватил его за рубашку, да так резко, что захватило дух, а затем Гарри почувствовал, что твёрдо стоит ногами на земле. Смятённый, он приоткрыл один глаз и увидел перед собой человека в плаще: тот медленно снял капюшон, и в нём Гарри узнал самого себя.
— Долго же ты убегал, — сказал другой Гарри на парселтанге — эти шипящие и свистящие звуки ни с чем нельзя было перепутать. Он был таким же, как боггарт: весь в крови и грязи, очки у него треснули, в руке — Бузинная палочка. Но почему-то Гарри не испытал страха в этот раз, глядя на своего двойника. Скорее, его стало жалко — таким уставшим он выглядел.
— Я думал, ты…
— Волдеморт. — Гарри содрогнулся, но его двойник, казалось, не испытывал никаких неудобств, произнося это имя. — Согласись, некоторое время назад так оно и было.
Гарри растерянно посмотрел на него, потом похлопал себя по карманам, ища палочку — она оказалась в левом. И Гарри взял её в руки на всякий случай.
— Я больше не говорю на парселтанге, — напомнил он. Двойник пожал плечами:
— Это просто сон.
— И ты был моим боггартом…
— Боггарт — порождение твоего сознания, только и всего.
— Но я не боюсь тебя! — в последний раз попытался добиться неизвестно чего Гарри, но двойник только рассмеялся:
— А вот это спорное утверждение.
И тут он был совершенно прав, потому что Гарри всё-таки боялся его: не сейчас, но раньше. Он почему-то вспомнил мадам Помфри, которая советовала пройти свои сны до конца или что-то вроде того. Обычно во сне он не вспоминал реальных людей и их реальные слова, но это видение походило на его обычный сон лишь отчасти.
— Ладно, — сказал Гарри и сжал палочку. — Чего ты хочешь?
Двойник размашисто потёр запястьем под носом, бесплодно пытаясь избавиться от грязи, и хмыкнул.
— Тут куда важнее понять, чего хочешь ты. Это же я тебе снюсь, а не наоборот.
— Знаешь, Дамблдор бы с тобой поспорил, — парировал Гарри. — Это происходит у меня в голове, но…
— …Кто сказал, что поэтому оно не должно быть правдой, — закончил вместе с ним двойник и улыбнулся. У Гарри сжалось сердце. Он уставился самому себе в лицо, исхудавшее, уставшее, заросшее небрежной щетиной лицо, которое Скитер сделала обложкой своей дурацкой книги. В этом лице тысячи волшебников видели надежду, национального героя, спасителя всего мира; а оно, тем временем, превратилось… во что оно превратилось?
— Меня всегда злит, когда кто-то произносит его имя, — неожиданно признался Гарри, потупив глаза. — Нет, не так… мне становится физически херово. Я боюсь его. Боюсь имени. Или… иногда мне кажется, что я вообще всего боюсь. Я превратился в какую-то грёбаную развалину, в труса, который забивается в пыльный угол. Когда все благодарят меня, я чувствую себя самозванцем. Знаешь, на месте Драко я бы тоже себя не полюбил, я… — он запнулся, чувствуя, что в легких закончился воздух, и уставился себе под ноги, отмечая утоптанную почву. Они больше не были в чаще, скорее, где-то на опушке. Пахло влажными листьями и озёрной водой. — Наверное, я все-таки боюсь тебя.
Двойник неловко помялся с ноги на ногу, как всегда делал сам Гарри.
— Но ведь я — это ты, — напомнил он.
— Ты — победитель Волдеморта, — возразил Гарри.
— Это ты — победитель. А я — просто твое воспоминание о том, кто ещё не вернулся с войны.
Гарри замолчал. Двойник был прав, и все же он не чувствовал с ним ничего общего. Всё это было так давно, и столько всего случилось за это время. Тот, другой Гарри шёл вперед, невзирая на потери, а Гарри нынешний может разве что жевать сопли. Он был так виноват, так виноват перед всеми, и с каждым днем эта вина становилась больше и тяжелее.
— Тебе пришлось быть сильным, — двойник заговорил, как будто прочитал его мысли, и Гарри поёжился, всё ещё не решаясь посмотреть на него. — У тебя даже не было времени, чтобы пережить свои потери. Все становится хуже, когда боль наваливается разом.
— Я никогда бы так не сказал, — невесело усмехнулся Гарри. — Это, скорее, Гермиона.
— Может быть и так, но ты даже не дал ей шанс высказаться, — безжалостно парировал двойник, и Гарри вспыхнул смущением и досадой. — Ты думаешь, что я был всем нужен, а ты — не нужен никому, но это не так — ты просто продолжаешь отталкивать от себя каждого, кто предлагает тебе дружбу.
— Брехня! — ощетинился Гарри, но двойник фыркнул.
— Сколько раз Рон предлагал тебе поговорить?
— Рон никогда не поймёт меня!
— Откуда ты знаешь, ты ведь даже не пробовал!
Гарри прикусил язык. Всё, что он только что сказал, было совершенно несправедливо к Рону, и он это знал, и двойник знал это тоже. Как знал и то, что единственным, чего Гарри теперь по-настоящему боялся, был он сам, герой, овеянный ослепительным блеском славы, говорящий на языке, на котором никто больше не говорил, тот, на чьи плечи водрузили невообразимые ожидания, а в руки дали легендарную волшебную палочку из сказки. Разве герой мог не справиться? Мог — и это было страшнее всего.
— Позволь другим говорить за себя, — предложил двойник, и Гарри почувствовал ладонь на своем плече. Посмотрел: это была его ладонь, грязная до жути, с чёрной каймой под ногтями. Под слоем грязи даже надпись «я не должен лгать» почти не была видна. — Будет легче, я обещаю.
— Мне очень жаль, что тебе столько пришлось пережить, — вырвалось у Гарри помимо воли, и его двойник опустил глаза — так же, как сам Гарри опускал их несколько минут назад. — У тебя должна была быть семья. Ты должен был быть нормальным школьником. А вместо этого…
— Волдеморт.
— Ага. Волдеморт. Знаешь, меня всё ещё тошнит от его имени…
Двойник снова потёр под носом и застенчиво признался:
— Да, меня тоже.
И Гарри, наконец, смог свободно вдохнуть.
***
Когда Гарри проснулся, уже вовсю светило солнце, пробиваясь даже сквозь тяжёлую красную ткань. В спальне кто-то тихо переговаривался, совсем вполголоса; Гарри нашарил очки и спустил ноги на пол, отмечая полную ясность сознания, чего с ним уже очень давно не случалось. Кажется, в прошлой жизни это называлось «выспаться».
