Из неоспоримых же преимуществ было то, что стрельба являлась вариацией неконтактного боя. Ни с кем кроме инструктора Герду вообще не нужно было контактировать: только он, оружие и мишень. Все.

Так и проходили его дни. Герд потерял счет времени, позабыл, как выглядит солнце и дует ветер. Он почти не разговаривал, не заводил знакомств. Здесь вообще все старались разговаривать поменьше и потише, то ли подземелье так удручающе на всех действовало, то ли что.

Старту у него не отобрали. Что с ней делать и куда ее девать толком никто не знал, поэтому ничего в ее отношении и предпринимать не стал. Командир после минутного ступора даже позволила ей тренироваться вместе с Гердом. Собака, видимо, раздражала ее меньше, чем его прическа. Так что Старта бегала, прыгала и ползала вместе со своим хозяином, на выстрелы со временем перестала реагировать абсолютно, а во время спаррингов так и вовсе ни разу даже ухом не повела, какие бы увечья Герду ни наносились. Это было даже обидно.

Каждый вечер, заваливаясь на свою койку, Герд думал, что больше с нее не поднимется. Все тренировки были настолько изматывающими, что каждая клеточка его тела выла. Боль подолгу не давала уснуть, а когда сон все же к нему приходил, то буквально через минуту обнаруживалось, что уже пора вставать, хотя Герд так и не успел отдохнуть. И каждый раз сквозь общее состояние безразличия ко всему на фоне тотальной усталости пробивалась одна-единственная навязчивая мысль: а что с ним было бы, если бы он попал сюда еще до того, как окреп на ферме? Что с ним было бы, если бы он попал сюда, будучи еще тем хиляком с мигренями и вечными кровотечениями из носа? Герд отвечал себе просто и прямо: он бы здесь умер. Но он попал в учебную часть уже таким, каким попал, и не умер в ней, а, к своему удивлению, через месяц даже заметил, что тело его стало болеть чуть меньше, а спать он стал чуть лучше.

На остальные мысли не было ни сил, ни желания. При воспоминании о Даяне брала тоска и хотелось куда-то рваться, что-то делать, но сидя под землей в учебке Герд все равно ничего толкового не мог предпринять, поэтому предпочитал пока и не думать о ней лишний раз. А при воспоминании об Олве грудную клетку пронзало острой, как бритва, виной, поэтому он гнал от себя любые помыслы о доме. О Бабиле вообще. Даже на тренировках Герд старался думать о мишенях, как о неких абстрактных противниках, а не как о конкретных – гвардейцах. Хотя совершенно позабыть о существовании государства – врага номер один для Свободных земель, как местными звались все обитаемые земли за пределами колпака-купола – тоже не удавалось. В частности же, Герду не давали позабыть и о том, что он сам пришел в Противостояние из Бабила.

Герд сидел на ужине в столовой. За длинным столом, с краю которого он расположился и теперь апатично что-то хлебал, почти не чувствуя вкуса, уже никого не было. Неожиданно на соседнее с ним на лавке место неуклюже плюхнулся незнакомый солдат. Герд искоса на него посмотрел: неопрятный не по уставу вид, запах давно немытого тела, красные от бессонницы глаза. Желание поморщиться и отодвинуться Герд в себе поборол, тем более, что двигаться было некуда. Он молча продолжил жевать, мрачно предвкушая предстоящую ему еще лекцию, когда, наконец, до него дошло сразу несколько вещей. Первое, стол был свободен, зачем бы незнакомцу понадобилось садиться к нему вплотную? Второе, этого типа не интересовало содержимое собственной тарелки, он даже не притворялся, что ест. И третье, его интересовал он – Герд. Внутренне напрягшись от только что полученных им откровений и сразу подобравшись, Герд упорно продолжал двигать челюстями, не поворачивая на рядом сидящего головы.

– Это правда, что ты из Бабила? – отчетливо прозвучал в гробовой тишине опустевшего помещения вопрос.

Откуда только просачиваются новости, дивился Герд, кивая – сам он ни с кем этой информацией не делился.

– И как там? – полюбопытствовал голос снова.

Герд пожал плечами, раздражаясь. Что-то в этом солдате: насмешливости его интонаций, беглости взгляда, нервной жестикуляции – не давало ему покоя, но он не мог как следует уловить, что именно.

– Что, постелька показалась тебе не слишком мягкой? – неожиданно переходя за злобное змеиное шипение, обратился к нему солдат, пододвигаясь вплотную и обдавая волной едкого запаха пота и совершенно непонятной Герду ярости. – Или, может быть, воздух не слишком свежим, что ты сбежал из-под тепленького бочка своей суки-мамочки?

Герд настолько обалдел, что даже не сменил позы – так и смотрел прямо перед собой в стол, сжимая ложку в руке.

– Какая разница, если мы оба оказались здесь? – хрипло ответил он, все еще надеясь уладить дело миром.

– Ненавижу вас, подстилок бабиловских! – уже касаясь губами уха Герда прошептал тот. – Живете там себе на всем готовеньком, горя не знаете, а потом вдруг героев из себя строить начинаете, в бега подаетесь. Только кишки у вас, ублюдков, слишком тонкие и нежные для реальной жизни. Через неделю здесь плакать начинаете, умоляя вернуть вас обратно, и мамочек во сне зовете. Еще бы, освободители клятые, вы там жируете за наш счет, а мы тут подыхаем без еды, воды и воздуха. Суки!

Дальше все происходило, как во сне. Время резко замедлилось, воздух загустел, а сам Герд будто налился свинцом. Он видел, как слева по направлению к нему двигался волосатый кулак, слышал, как что-то хрустнуло. Чувствовал, как неумолимо приближался пол, его прохладу щекой. Но все это происходило, как не с ним. Герд только безмерно удивлялся, как мог этот совершенно не знавший его человек говорить с такой уверенностью столько глупых бессмысленных слов.

А потом время побежало с прежней скоростью. Герд открыл глаза, вспоминая знакомый, но успевший позабыться привкус железа во рту. Оперся ладонями о пол и поднялся, попутно проводя языком сначала по верхнему ряду зубов, а потом по нижнему. Все на месте. Осторожно подвигал челюстью. В порядке. Что же тогда хрустело?

Герд выпрямился и нашел, что в зале ничего не изменилось, а его падение осталось незамеченным – замечать попросту было некому. Герд обернулся на лавку, с которой упал. Напавший на него солдат, обхватив левой рукой свой правый кулак, баюкал его и сдавленно стонал. Значит, вот чья хрустнула кость. Герд удовлетворенно хмыкнул, для обидчика боевая подготовка, очевидно, проходила зря, если он до сих пор не усвоил, как нужно наносить удар, чтобы не повредить собственную конечность. Герд вернулся к столу, залпом опустошил стакан компота и рассовал хлеб по карманам. Затем нарочито расслабленно двинулся к выходу.

– Еду нельзя выносить за пределы столовой! – прилетело ему в спину.

– А ты пожалуйся на меня кому-нибудь, – не оборачиваясь, бросил он и вышел.

Нельзя было сказать, что разбушевавшийся солдат был не прав уж совершенно во всем. Не в том, что они, мол, в Бабиле, катались, словно сыр в масле, нет, конечно. А в том, что Герд действительно на второй и самой тяжелой неделе своего пребывания в учебке был на грани того, чтобы сбежать. В свое оправдание он мог сказать только то, что точно знал – подобные мысли время от времени посещали головы всех новобранцев без исключения, вне зависимости от того, откуда они прибыли. Герд этим не гордился, но иногда и ему очень хотелось сдаться и послать все куда подальше. Ему снились уютная обстановка деревянного коттеджа Олвы и ее стряпня. Ему снились зелень леса, голубая гладь озера и простор. Ему правда хотелось домой, к нормальной жизни. Увы, никакой нормальной жизни больше не существовало, и Герд это прекрасно сознавал. Остальным новобранцам, может, и было куда возвращаться, но только не ему.

Не было больше для него ни дома, ни семьи. Ничего. Был только этот мир – мир невыносимой жары, песка и жгучего солнца. И то, где-то там, на поверхности земли. Здесь же, в ее недрах, был мир полный мышечной боли, бессонницы и какого-то полного отупения души. Только этот мир борьбы за выживание. И у самого Герда было только два выхода: либо смириться и принять эту новую реальность, чтобы закалиться и подготовиться к поискам Даяны, либо бесконечно сожалеть о том, чего у него, по сути, никогда и не было. И Герд твердо выбирал первое.