Но потом он приехал на пустое заснеженное поле, взял в руки пистолет и желал смерти человеку, который целил в него. За всем этим смотрело несколько человек, которые назывались секундантами. Эти люди следили за исполнением определённых правил. Эти правила были нарушены, никто это не скрывает.

А знаете, что заставило Пушкина желать смерти Дантеса?

Конечно, все знают! Может, конечно, и не он писал Пушкину письмо о включении последнего в орден рогоносцев, но за женой Пушкина, несомненно, ухаживал. И вот сюда (а может быть и не сюда) поэт приехал защищать честь своей жены, честь своего имени. Приехал для того, чтобы убить Дантеса.

Мрачное место, где мы все стоим в растерянности.

Прочь отсюда!

Ужинаем мы в том самом кафе, которое стилизовано под трамвай.

Над входной дверью там висел телевизор. Поскольку там показывали футбол, то я вспомнил о матче.

– Три-один! – сообщили мне.

– Жалко, что не посмотрели! – пожаловались юные любители футбола. Я промолчал. Я сильно люблю футбол, но мне не жалко. Кроме того, за ужином нам показывают Зенит-Анжи. А в тот момент, когда мне приносят второе (картошка и мясо), Яковлев забивает мяч в ворота Зенита.

Вообще не на что жаловаться!

После учительской ночной посиделки в фойе я захожу в номер.

Дети, по идее, давно спят, хотя мы знаем, что это не так. У них своя жизнь, которая движется по своим особенным, совсем не правильным с точки зрения взрослых, законам. Мы, конечно, постараемся не дать попасть им в город, хотим, чтобы они хорошо питались, спали ночью и бодрствовали днем. Мы даже будем пытаться, чтобы все так и случилось, но все и всегда идет своим особым образом. Тем не менее, учителя усаживаются внизу, рядом с охраной отеля. Охрана, кстати, относится к нам благосклонно, позволяет соединять столики и даже забирать стулья, на которых они всегда сидят.

Вот в такой обстановке мы коротаем ночь в Питере. Хорошая ночь. ТА даже перехватывает автограф Сергея Безрукова, который, как оказалось, ближе к часу ночи возжелал стакан сока и спустился в бар.

Но потом я оказался у себя в номере. Оставил полностью разряженный телефон включенным в сеть, настроил горячий душ. Мылся долго и с удовольствием. Потом обмотался огромнейшим махровым полотенцем, сел сделать несколько записей в своем личном дневнике. Ночью писать хорошо, если бы меня не клонило в сон. Поэтому я решил лечь спать.

По своей природе я отношусь к тем людям, которых именуют жаворонками, до 10 утра я спал считанное количество раз в своей жизни, а именно на 10 утра намечен подъем на завтра, но я решаю не рисковать. Включаю смартфон и думаю поставить будильник. Когда экран перестает играть разными мячиками, я вижу сообщения от ТА. Она прислала мне фотки меня в музее, где я всецело поглощен художественным искусством.

Таким я себя вижу впервые.

Да, надо признать, страшное зрелище! Я, знаете ли, никогда не задумывался о том, как я выгляжу, когда сосредоточен и задумчив. Если дело обстоит так плохо, то я начинаю понимать, почему некоторые представители человечества предпочитают не думать вовсе. Они не хотят выглядеть ВОТ ТАК.

Я захотел ответить.

Сначала стал набирать фразу "И вот так я всегда выгляжу в музее?", потом подумал, что эта фраза располагает к диалогу (что неправильно во втором часу ночи) и переписал: "Спасибо за предупреждение!" Потом не решился это отправить, подумав, что это невежливо. Стер. Придумал еще две или три фразы, которые теперь уже и не вспомню. В конце концов, решил, что точно бред какой-нибудь напишу, и будет плохо, если вдруг бред окажется обидным.

Я все стер, поставил будильник и лег спать.

Открою большую тайну маленькой компании: учителя очень любят, когда все идет по плану.

Когда учитель приходит на урок, то у него обязательно есть конспект, технологическая карта или (последнее убойное новшество) сценарий. Во всех этих планах расписаны не только действия меня (т.е. учителя), но и учеников. Меня это всегда забавляло. Читаешь какой-нибудь конспект урока, а там в скобочках ответы учеников прописаны. Так здорово! Жаль, что ученики не видят этих конспектов и отвечают совсем не так, как требуется. Но профессия учителя тем и хороша, что планы всех мастей работают на уроке только частично, и всегда есть место замечательным ученикам, которые умеют стирать в пыль и прах все задумки и планы.

Но еще прекраснее то, что иногда план уничтожает сам учитель. Иногда я выхожу в центр класса в начале урока, смотрю на всех и понимаю, что надо сказать или сделать совсем не то, что я хотел сказать или сделать вчера, когда я готовился к этому уроку. Такое, правда, бывает довольно редко, но это прекрасные моменты моей работы.

К чему я это все?

К тому, что я не очень понял, как мне, МН, ее дочери Василисе и нескольким ученикам удалось пойти от Дворцовой площади к Исакиевскому собору, а оказаться у Медного всадника. В планах у нас это точно не значилось, но раз уж оказались…

Фотографироваться было тяжело: солнце как-то так странно располагалось, что с какой стороны ни встань, оно обязательно светит в камеру и превращает снимок в бесполезный светлый квадрат, разрезанный черными острыми силуэтами. К тому же ветер. Точно помню, что он как будто злился: налетал порывами, потом взмывал в небо, гнал мимо солнца облака, звенел возле воды.

Но МН нашла место, откуда сфотографировать Медного всадника все же можно. А потом Василиса стояла и рассказывала какое-то стихотворение, связанное с Пушкиным и Медным всадником, а МН занималась видеосъемкой. Смотрелось великолепно! И Василиса, надо отдать ей должное, читала потрясающе!

Когда я был маленьким, то отец записывал стихи, которые я читаю наизусть на магнитофон. Я помню, что слушал эти записи, когда стал значительно старше. Я с трудом узнавал свой голос. Где теперь эти записи?

Время движется слишком быстро. У меня уже лет десять нет магнитофона. Будучи студентом, я ходил с плеером, который вмещал в себя один диск. Утром, прежде чем уехать на учебу или работу (на четвертом курсе я уже работал), я выбирал диск и весь день слушал только его. Сейчас почти вся моя фонотека загружена в мой плеер. Я не помню, когда покупал диск или что-то из музыки.

Все слишком быстро.

Будут ли актуальны записи Василисы лет через двадцать?

Увы, нет.

У времени на нас свои планы.

Мы переходим дорогу, чтобы подойти к кассам Исакиевского собора и встретиться с остальными. Разумеется, я не туда свернул. Поняли мы это довольно скоро, и исправлять ситуацию взялась МН, по телефону связавшись с ТА.

Я стоял возле огромной колонны.

Вообще этот собор построен еще царями. Сейчас он одна из самых популярных достопримечательностей города. За этим зданием следят, реставрируют. Но на ближайшей ко мне колонне реставраторы оставили довольно заметный кусок, к которому не притрагивались.

Тяжелый белый камень хранит морщины, которые на нем оставили осколки фашистских бомб. Вот здесь, где я сейчас стою, падали бомбы и разбрызгивали вокруг себя такую смерть, что даже камни помнят эту боль.

Помню, что читал статью, где Василий Лановой говорил об отношении к нашей победе в Европе. Говорил, что в Европе так не носятся со второй мировой, как у нас, и упрекают Россию за то, что с таким размахом празднуем 9 мая. В ответ на этот упрек Лановой спросил журналистов о том, как их страны сражались с Гитлером. Дания, например, "сражалась" один день. А при захвате Парижа немцы не успели распечатать пригласительные билеты на торжественный вечер, посвященный этому событию. При подходе к Ленинграду Гитлер решил исправить подобное недоразумение и дал указание такие пригласительные напечатать заранее. Празднование решил провести в гостинице "Астория". Во время обзорной экскурсии мы останавливались возле нее. Весьма, кстати, впечатляющее здание, интересное. И в Питере многое осталось от блокады. Где-то висят таблички, что при обстреле эта сторона улицы наиболее опасна. На набережных, возле спуска к воде еще напоминают, что в полыньях у этих спусков жители города брали воду. И на многих зданиях есть шрамы от бомб. Эти шрамы не убирают, потому что они еще круче, чем фотографии. Такие шрамы – самая настоящая, самая живая история, которая въелась, впилась в тело города. Ее невозможно стереть. Как бы ни обновлялась техника, какие бы носители информации ни появлялись или ни сменялись другими, – вот этот шрам. Его невозможно не почувствовать.