Дожидаясь на Полевой трамвая, я с трудом преодолевала соблазн позвонить и соврать, что я опять заболела. И так в прошлый раз я еле отговорила бабушку приехать поухаживать за мной.

— Привет, — распахнув дверь, сказала мне мама каким-то сдавленным голосом. Прижав платок к уголку глаза, она подняла взгляд к портрету моего отца, висящему на оклеенной рыжими обоями стене прихожей. Отец смотрел задорно и весело.

Вот черт, как я могла забыть о годовщине… лучше бы сказала, что заболела.

— Привет. Привет, бабушка, — я сделала вид, что ничего не замечаю, хотя знала, что меня это не спасет.

— Ах ты моя сиротка, — бабушка крепко прижала меня к себе и, всхлипнув, всколыхнулась всем телом. Непонятно, как ей еще удавалось перемещаться по узкому коридору хрущевки. Одетая в мягкую юбку и кофту, она походила на громадную стеганую бабу на чайник. — Голодная, небось, после работы?

— Я на диете, — объявила я, но меня уже толкали в сторону кухни. — У меня свой режим питания. Так что я просто попью с вами чаю.

— У меня уже супчик сварен, пироги поспели…

— Диета тебе не поможет, — уверенно заявила мама.

— Почему?

— Такая конституция. Однажды ты станешь такая же толстая, как бабушка. С этим ничего не поделаешь.

— И все-таки я попытаюсь, — упрямо возразила я.

— Не обижай бабушку! Бабушка с утра у плиты! А у бабушки вены!

У меня тоже есть вены, но отпираться бесполезно… Тяжело вздохнув, я взяла ложку. Бабушка уже поставила передо мной полную тарелку щей. Я чувствовала сильный голод, но понимала, что скоро буду вспоминать о нем с ностальгией.

Тяжело опустившись на табуретку, мама снова потерла уголок глаза платочком.

— Есть новости? — спросила она слегка с надрывом.

— Начальница у нас новая появилась.

— Молодая?

— Да.

— Красивая?

— Да.

— Доча, — вздохнула мама, — тебе будет очень тяжело с ней работать.

Я поперхнулась супом. Прокашлявшись, в свою очередь спросила:

— А у вас как дела?

— Да чего спрашивать, ведь сегодня такой день… Двадцать восемь лет, как папы нет с нами. Тебе только два года стукнуло… помнишь его?

— Помню, — привычно буркнула я, хотя не помнила ни-че-го, как будто отца у меня никогда и не было.

— Он был прекрасный человек. Такой сердечный. А уж какой красавец! На нашем курсе все девчонки только на него и смотрели… но он всегда был мне верен…

Я подняла взгляд на очередной портрет, висящий над кухонным столом. На этой фотографии взгляд моего отца был лиричным, теплым. Мужчина он действительно был очень привлекательный, походил на советского актера. Странно, что я ничего к нему не чувствовала. Он был летчиком и погиб во время парада из-за нелепой ошибки коллеги.

— Пока студенты были, ни копеечки лишней не было, а он подарил мне золотое колечко. Тоненькое, как проволочка. Но ради этого колечка он ведь целую неделю по ночам грузовики разгружал… с его-то образованием, с его изящными пальцами!

Я с трудом проглотила последнюю ложку супа, и бабушка сразу выставила на стол второе. Мама разливалась соловьем. Я знала, что она может продолжать, и продолжать, и продолжать.

— Кушай, кушай, — приговаривала бабушка. — Вон как щеки запали.

— Да как же запали, — отошла от темы мама. — С той недели кило набрала, если не два. Вон как на ней костюм сидит, чуть не лопается.

— Да я сама сейчас лопну. Больше не могу!

— А пироги как же? — забеспокоилась бабушка. — Мне что их, выбрасывать теперь?

— Вот уж конечно, не может она, — продолжала мама. — Всегда лопала и лопала. В детстве вот такая ходила пухлая.

Эту войну мне никогда не удавалось выиграть. Если я сопротивлялась сильнее, они тоже увеличивали нажим. Кроме того, их было двое. Когда мне было двадцать четыре, и я съезжала с этой квартиры, я весила восемьдесят пять килограмм. И все, о чем я могла думать, так только: «Катиться! Катиться прочь отсюда!»

Взяв пирог с картошкой, я принялась жевать его как возможно медленнее. Торжествующая бабушка выставила на стол блины. Я почувствовала острую ненависть к еде и украдкой расстегнула верхнюю пуговицу на брюках.

Мама вернулась к своему восторженному монологу. Жуя и сонно моргая, я почти ее не слушала, зная, к чему она придет в итоге.

— Ты должна найти себе мужчину. Если уж не красивого, то хотя бы достойного мужчину.

— Где их найдешь, достойных, — буркнула я, давясь пирогом с малиновым вареньем.

— Конечно, от тебя все попрячутся, если не будешь следить за собой. Ты не смотри, что я сейчас набрала. Когда твой папа меня увидел, я была как тростиночка тоненькая. Впрочем, мне и было-то двадцать лет.

А мне вот тридцать, мама. Так чего париться, поезд уехал!

Мама протерла глаза, в этой раз действительно слегка увлажнившиеся.

— Достаточно воспоминаний. Они все еще будят тоску.

Я посмотрела на свои наручные часы. Половина девятого. Действительно, достаточно.

— Печеньица? — спросила бабушка. — Свеженькое, со сгущенным молоком, такая вкуснятина.

— Думаю, мне пора. Дома есть кое-какие дела.

— Придумала ты с этой квартирой. Деньги за нее платишь.

— Да, но хозяйка берет с меня немного, а здесь только две маленькие комнаты.

— Ты могла бы спать в комнате с бабушкой.

«И каждую ночь она будет стоять надо мной с куском колбасы, чтобы впихнуть его мне в глотку, едва я приоткрою рот во сне», — со злостью подумала я.

— Да, но мне бы не хотелось мешать бабушке…

— Ей это только в радость. Ты же знаешь, как она тебя любит.

— Да, но отсюда мне неудобно добираться до работы… Ты же знаешь эти трамваи. Чуть где авария на путях, и движение встало на полдня.

— Нужна тебе эта работа, никаких перспектив.

— Да, но как раз сейчас у нас реорганизация, посмотрю, что будет. Все, бабуля, мамуля, мне совсем пора, — с трудом подняв свое перекормленное тело, я бочком протиснулась мимо бабушки в коридор.

— Есть один мужчина… может, я могла бы тебя с ним познакомить, — сказала мама как бы между прочим, когда я уже стояла у открытой двери.

— Что за мужчина?

— Знаешь Раису Константиновну? Вот ее сын. Зовут тоже Константином. 42 года, своя торговая фирма. Высокий, брюнет, красавец.

— Хм. А не староват для меня?

— Да ты сама не молодуха. Хотя… ты права, он не для тебя. Девушку ищет представительную, ухоженную, а ты у меня простушка, не умеешь себя вести в приличных местах.

— Неправда, — возмутилась я. — Я хочу с ним познакомиться.

— Ладно, я дам ему твой телефон, — мама слегка скривила губы: «Если ты хочешь…» — Он тебе позвонит.

— Только не забудь.

— Не забуду.

— Может, возьмешь вареньица пару баночек? — с надеждой спросила бабушка.

— В следующий раз, — клятвенно пообещала я и, пыхтя, заспешила вниз по лестнице. Все, повинность выполнена, можно расслабиться до следующего понедельника. Я бы запрыгала от радости, но пироги и прочее нещадно тянули меня вниз.

Вечером мне позвонил тот самый Константин. Разговор получился по-деловому кратким, впрочем, голос собеседника мне понравился — низкий, глубокий, уверенный. Мы договорились на воскресенье, в восемь — поздновато для меня, но Константину так было удобно.

С утра я чувствовала боль в желудке, после вчерашних злоупотреблений, и была только рада выпить безвкусный «Супершейп». Едва добравшись до работы, я сразу бросилась изображать из себя Новую женщину: уверенную в себе, сосредоточенную, не позволяющую себе лениться, трусить и отступать от поставленных целей.

Ирину я увидела всего однажды, причем она шла по коридору с Роландом, иногда касаясь его руки и слушая его с преувеличенным вниманием. Какая же она красивая, стройная, высокая… Я расстроилась, но потом напомнила себе, что в новой жизни нет места для уныния, и поплелась в кухню забодяжить стаканчик «Супершейпа». Диана поехидничала надо мной, но легкость в моем теле указывала, что я на верном пути. К счастью, кухня была тем местом, где Ирина точно не появится — она обедала в кафе, на первом этаже.