Брата Унно ранило не тяжело, в верхнюю часть бедра; он казался не страдающим, а озадаченным. А девушка не сидела сиднем — успела мелко нарезать какие-то травки для повязки.

— Дай, теперь я, — молодой человек взял у нее кусок коры, на котором лежала зеленая кашица. Она подалась было за ним, начав говорить о том, что перевязки — женское дело, но смутилась, глянув на собственные, все еще перебинтованные запястья, и не понадобилось объяснять: дело не в мужском или женском, а всего лишь в умении. Она была очень милая, когда так смущалась, он не знал, в каком настроении она трогает больше — так ли, или когда смеется, или когда грустит?

— Думаешь, это он сделал? — теперь они все, будто сговорившись, избегали называть имя, словно его звучание могло склонить чашу весов не в их пользу.

— Невозможно обвинять, твердо не зная, — понуро сказал монах.

— Да, после нападения рухэй, да что там, в ходе войны тут развелось бандитов и мародеров… они могли счесть нас легкой жертвой.

— Но второй убежал…

— Не ожидали такого отпора. Хотя может еще вернуться. А стреляет он плохо.

— Значит, все же не… все же случайность, он бы им рассказал, — монах призадумался, — Первый метил в тебя — но так поступил бы и человек знающий, и случайный разбойник: ты не выглядишь легкой жертвой, которую можно оставить и на потом.

— А если это он, у него не было возможности искать настоящих убийц, — негромко вступила Нээле.

— Сделай-ка мне костыль попрочнее, — попросил брат Унно, косясь на складки монашеского одеяния, закрывшего повязку.

— Не дойдешь, — отрезал Лиани. — Подождем, пока ты поправишься.

— Нет, — запавшие глаза монаха были скорбны и ясны. — Думаю, никогда не удастся узнать, что именно сделал он, а на что вывела развилка судьбы. Но если не случайные разбойники набрели на наш след, нельзя давать лишнее время, придумать что-нибудь.

— Вряд ли можно найти еще наемных убийц в этой глуши, когда стрела не пускает отойти далеко.

— Не тот это случай, полагаться на домыслы… Добреду как-нибудь.

Не впервые сказал о себе так впрямую, но сейчас это не казалось случайной оговоркой.

Не оставляет ли его святость, подумал Лиани, и улыбнулся этой мысли. Если оставит, после всего… толку от такой святости. И ну ее совсем.

**

Неприятная весть застигла Макори в пути — он как раз возвращался из предместий Осорэи. Его сторонников становилось меньше и меньше, и держал их один только страх. Даже у слуг и его солдат были такие лица, словно они уже отдали свою верность кому-то другому, а его лишь терпели. Иногда он спохватывался, что не может такого быть, но тут же ловил то усмешку, то скуку там, где их быть не должно — в ответ на его приказ или всего лишь появление.

Отец, который сперва пытался отыскать Тайрену, куда-то исчез, и посланцы нашли пустой дом. Люди Атоги по-прежнему были в Срединной и Осорэи, но и они, похоже, не знали про Суро: тот словно утек под землю.

Макори остановил коня на обходной дороге; на северном отрезке она была пуста, камни плавились от солнца. Слишком грязной стала дорога, неприятно было смотреть — но никому сейчас не было дела до чистоты булыжников под ногами.

— Процессия вот-вот въедет в город, — сообщил посланец, еще мальчишка — он был испуган и возбужден, и еще не научился жить больше чем одним днем. — Через Нефритовые ворота. Несколько сотен, и не только военные.

— Посмотрим, — сказал Макори, и пустил коня вскачь. Вскоре с вершины холма смотрел на змеящуюся в пыли вереницу людей, ярко-пеструю, словно змеиная же чешуя, со знаменами золотыми, черными и изумрудными. Новая власть въезжала в город в сопровождении множества солдат и слуг, а еще солдаты, он знал, подходили с юга, скоро сюда перебросят и северных — свобода Хинаи закончилась.

Прищурился, но лиц отсюда не мог различить. Ненадолго возникла мысль подъехать поближе, но видел — дорогу охраняют, все равно не подобраться.

Много ли крови прольет ставленник Солнечной птицы? Бывало по-разному. Когда власть в провинции взял Дом Таэна, и вовсе почти миром решилось всё. Тогда удержались Жаворонки, сейчас все иначе.

Макори следил за процессией, пока ворота не втянули в себя ее всю, словно высунутый язык. Эх и развлечение сейчас городским зевакам, и теснота на боковых улочках — не протолкнешься. Близко-то никого не подпустят, а посмотреть хочется.

— Все, нечего больше делать, — сказал молодой человек, разворачивая коня. Солнце зашло за невесть откуда возникшую тучку. Только сейчас ощутил, что слишком долго пробыл на жаре, повязка сдавливала голову и была словно из липкого меха, Макори сорвал ее и бросил. Кусок синего шелка, расшитый контурами серебряных птиц, зацепился за куст и повис. Один из слуг хотел было спешиться, подобрать, но Макори ему не позволил.

Следующий день встретил и без того плохо спавшего Макори серым унынием, будто кто проглотил солнце. Он велел совсем открыть оконные решетки, но мог бы и вовсе их выломать — светлее в комнате не становилось. От жары и следа не осталось. В сырой серости картина, висевшая на стене — потерял счет уже этим картинам и стенам, меняя места ночлега — выглядела особенно неприятно.

Художник был явно больше увлечен изображением пруда, мостика и деревьев, чем женской фигуры, поэтому она вышла нездешней и неприкаянной. Вроде бы та же кисть, что рисовала лисицу и журавля, картину, возле которой он говорил с Лайэнэ. Решительная красотка удивила его тогда и порядком повеселила. Сейчас, возможно, не отпустил бы ее.

Снова взглянул на картину.

Макори был уверен, что этой ночью видел призрак матери. Женщина, пробежавшая по дорожке в саду, была очень молода, это читалось в каждом изгибе фигуры, в каждом движении. На ней светлело широкое одеяние, а кончики распущенных волос будто слегка искрились. Конечно, это могла быть служанка, спешащая на свидание; он, переезжая с места на место, не возил с собой женщин, они всегда находились при доме. Но для служанки женщина казалась слишком богато одетой и слишком беспечной.

Лица он не видел, но и не узнал бы — мать Макори не помнил. Это роднило его с тем мальчиком, который случайно попал под опеку старшего из наследников Нэйта. Правда, одно время ходили слухи, что Истэ не умерла… Или то были сплетни, и это она заглянула к сыну? Сам-то мальчишка еще жив, интересно, или не пережил ночь? Хотя в этом случае перепуганные слуги уже толпились бы у порога, стуча головами об пол…

В коридоре кто-то засмеялся, звук был таким громким, что проникал через двери — еще одно доказательство, что в приближенных поубавилось почтения. Хотя им-то радоваться нечего, никому не нужны верные павшего Дома. Ладно если в живых оставят, чтобы не дрожать уже за свою жизнь — не раз бывали случаи мести, удар достигал цели даже через поколение.

Кто-то постучал по створке, Макори велел войти. Один из его людей появился, усталый, слегка встрепанный, видно, сразу из седла. Поклонился, но даже в этом поклоне Макори почудилась небрежность.

— Наши шпионы нашли господина Нэйта-старшего.

— И куда он запрятался? — лениво спросил Макори. — В омут под деревнским мостом?

— Он в имении возле Срединной, к нему приезжали какие-то люди, возможно, он скоро покинет и то поместье, — приближенный потоптался на месте и осторожно спросил: — Вы отдадите мальчика? Господину Суро, или…

В прошлые времена за такой вопрос наглец получил бы как следует, теперь же молодой человек лишь хмыкнул и велел принести вина.

Рассчитывать больше не мог ни на что. Макори себя не обманывал — с тех пор, как отряд из Срединных земель — уже не из Окаэры — вошел на территорию Хинаи, Тайрену, живой ли, мертвый перестал иметь значение. А это значит, у него самого больше нет ни одной значимой фишки.

Можно последовать примеру отца и скрыться, но он знал, что не сможет. Слишком привык к власти и роскоши. Его, в общем-то, никто и ни в чем не обвинял пока, но, если обвинит, будет поздно.

Макори не умел и не хотел ждать, и лишь эти несколько месяцев ощутил наконец свободу делать, что хочешь. Только от власти отца все равно так и не освободился: сейчас понимал, что, поступая наперекор, все равно находишься в чужой тени.