Горные дороги куда неприятней лежащих среди холмов — сплошь морщинистые скальные стены, чащоба, а если вдруг поманит простор, открытое место, окажется оно над обрывом, над бегущим далеко внизу, белым от пены ручьем. Да и с обрыва видно лишь небо — и те же скалы, ту же непролазную чащу. Редко-редко вспыхивают полянки, поросшие золотым донником или белыми колокольчиками — и снова корявый ельник, красные чешуйчатые стволы сосен, между которыми натянуты невесомые полотнища паутины. Свет умирает, наколотый на иглы елей и сосен, истекает сперва оранжевой, затем багряной кровью. А под ветками ночь начинается куда раньше, чем на небе.

Среди людей Асумы были несколько уроженцев предгорий Юсен, знающих эти места, остальные пришли из срединных земель или из южных и темной чащи побаивались. Да вдобавок отряд взялись провожать совы — переухивались с разных сторон дороги даже днем. То ли оберегали, то ли предвещали недоброе.

Дорога же вилась и вилась, удобная для путников, но слишком длинная, особенно в часы, когда хотелось бы перелетать ущелья и речки, а не переходить по мостам.

Вот и Каменная Голова уже показалась… вот и белые скальные обломки сразу за ним, древнему великану выбили зубы. Асума узнавал отметки пути, но они казались чересчур далеко отстоящими друг от друга, будто путь растянули вдвое.

Торопились, толком не устраивали привалы. В предгорья они добрались по реке — не всадники с ним, да и не найти сразу столько обученных лошадей, сейчас особенно. Лодочники подвезли воинов, насколько могли, теперь предстоял путь на северо-запад.

С ним было мало людей, но хватить могло и такой помощи, рухэй тоже не целое войско с собой привели. Ведь пробирались тайно, укрываясь под поникшими еловыми лапами, в оврагах меж папоротника и донника в рост человека — и никто не заметил их следа; хоть и глухие места, все же довольно там и охотников, и лесорубов, а на берегах речушек сидят рыбаки.

Нет, большой отряд не остался бы незамеченным, даже если провел кто-то знающий горы — в этом Асума не сомневался.

Враги в Сосновой — это как провал за порогом собственного дома. Но, даже взяв крепость, они не смогут ее удержать — значит, останутся где-то поблизости, наводить страх на соседние деревни, пока следопыты не отыщут всех чужаков.

Что ж, если не справится Асума, подоспеют воины Лаи Кен. Им идти дольше, зато это настоящая сила…

**

С утра низко над Лощиной метались стрижи, выхватывали из воздуха невидимых мошек. Нежно и сладко пахло ирисами, они только набирали силу, заботливо высаженные по всему саду.

Лайэнэ, присев на дорожке, рассматривала цветы; с детства любила это занятие, различать, как неуловимо переходят друг в друга оттенки — голубой в лиловый, пунцовый в розовый.

Спать не хотелось совсем, хоть за ночь она не сомкнула глаз. Знала, что это неразумно — силы еще понадобятся, но никак не могла, а использовать то же зелье, что она подлила мальчику, было опасно. Само-то оно безвредно, только мало ли что случится, пока будешь пребывать в мире снов?

Боялась, что вновь прогонит ее — а он тоже мог не спать всю ночь, и не сидеть же в коридоре у дверной щели, опасаясь любого шороха. Но не прогнал, и не заметил, когда она снова вошла. Не выпил даже, а позволил влить в себя несколько глотков обычного травяного питья — а достать и подмешать туда зелье было делом пары мгновений, всегда держала его при себе. Оно почти не имело вкуса и запаха, травы еще надежней скрывали его, но Тайрену сейчас выпил бы и настойку полыни на дегте.

Теперь спит. Лицо так и не разгладилось во сне, острое, больное.

А она всю ночь думала. Единственного человека, к которому могла — да что там, обязана была пойти, сейчас нет. Больше так и не придумала, кому довериться. Даже врачу Микеро, не говоря, разумеется, про письмо — он сразу заинтересуется, а чем так расстроен мальчик…

Но все равно ведь заметит. Рассказать ему про Энори, что ли… сочтет сумасшедшей. Или нет, сперва выведать, что сам лекарь думает о бывшем советнике господина генерала.

Усталость навалилась неожиданно — подкосили не бессонная ночь, к ним привыкла, а волнения. Едва не ткнулась головой в клумбу с ирисами. Может, это мелкая нечисть вроде ко-йоши подкралась? Ах, нет, тут же храм…

Отряхивая и расправляя подол, молодая женщина поднялась. Стало тревожно, словно не сон толкнулся в нее, а беда. Тут же гонг запел протяжно и невесомо, созывая братьев на очередную молитву, а остальным подавая знак, что день начат. Хороший, спокойный день в святом месте, где отступает боль и паром рассеиваются заботы…

В комнатке было полутемно, прикрытый ставень защищал от утра. Чуть приотворив створку, Лайэнэ впустила света побольше, луч упал на каменный пол, покрытый дорогой циновкой. Не монастырская, взята из дома; постарались создать уют для мальчика. До кровати свет не добрался, не потревожил спящего. Ему скоро открыть глаза, и очередное питье будет наготове, не такое крепкое, как ночное, но помешает собраться с мыслями, что-то сделать.

Знание о таких травах было запретным, но лучших учениц-ашриин все равно наставляли. Сонное зелье или дурман способна подсыпать любая девка, но попробуй так, чтобы как надо сработало с человеком преклонных лет или совсем молодым, не повредило и никто ничего не понял.

Осторожно, словно каменный пол мог скрипеть, Лайэнэ подошла к спящему мальчику поправить подушку. А тот не разметался во сне, ровно лежал на боку, одну руку положив под голову, вытянулся, будто стал выше ростом. Из-под угла подушки выглядывал темный предмет, видно, рукой вытолкнул. Вчера еще днем проверяла его постель, не было ничего. До письма.

Осторожно, двумя пальцами Лайэнэ вытянула темные ножны, длинные, дорогие. Узкий длинный нож, анара. Так же осторожно потянула за рукоять, освобождая лезвие, гладкое, чистое. Не игрушка, настоящее оружие.

Даже не знала, что хранит при себе такую опасную вещь. Но когда успел? Зелье не позволило бы встать. Значит, вчера, пока она сидела под дверью, нашарил и достал из укромного места, спрятал. На большее сразу сил не хватило — слишком уж было больно, или решил сам что еще написать… а потом подоспела она с питьем.

Лайэнэ стояла с ножом в руке, то так, то так поворачивала бездумно. И снова толкнулось что-то в затуманенный усталостью разум: еще не хватало, застанут ее с анарой возле наследника Дома!

До прихода врача успела спрятать нож. Микеро увидел ее сидящей возле ребенка.

— Все еще спит? — спросил мужчина недоверчиво.

— Он немного простыл вчера. Я дала ему отвар из хмеля и мяты.

О, это лицо, выражение, как вызов для скульптора или художника! Все перемешано в нем — недоверие, озадаченность, тревога и желание поговорить. Спроси он сейчас, и Лайэнэ, возможно, решилась бы. Но не спросил. Ушел, сразу в коридоре заговорил с прислужником, застучало, звякнуло что-то — видно, доставал какие-то горшочки и коробочки из лекарской сумки, бывшей всегда при нем.

Хороший ведь человек, это ясно, что же мешает довериться?

Молодая женщина проверила и свои зелья — нужного осталось совсем немного. Какое-то время хватит, держать Тайрену как бы в тумане, но потом она будет бессильна. Такие раны не исцеляет сон. Разговаривать с ним, пока мальчик способен слышать, но не может поднять на себя руку… Одна беда, ее не обучали говорить с детьми; здесь пока получалось, но это совсем другое.

Глянула в сторону места, где спрятала нож, невольно сжала флакон в кулаке.

Она не хотела, да и не имела право никого винить, особенно стоящих неизмеримо выше. Но все-таки чувства людей схожи, хоть в самой бедной хижине, что во дворце. Будь у мальчика еще друзья, будь у него настоящие родственники, которые любят — разве он взял бы клинок?

Какая будет роскошная месть! Просто убить ребенка чересчур просто, тем паче такого болезненного. Никто и не удивится, и вряд ли почувствует горе. А вот самоубийство совсем еще мальчика, сына генерала… об этом будут говорить и в Столице.