— Не так уж важно, как я попала сюда, но кто бы мне ни помог, спасибо ему. Я вас искала. Он меня видел, — говорила она, быстро, словно стремясь успеть все рассказать, пока не перебили — хоть никто и не собирался. — Видел, и я его — а теперь он и о вас знает наверняка, будьте осторожны, как только можете.

Быстро глянула на Лиани, залилась краской:

— И оставьте уже эту затею, уходите обратно или в Сосновую. Если он знает о вас, ничего вы уже не сумеете.

— Видишь ли… — начал монах, и прокашлялся, будто передумал говорить начатое, и решил взять короткую передышку. А Лиани просто сказал:

— У нас уже есть его кровь. Его ранил один из рухэй, отбившийся от своих.

— Но разве… начала девушка, и осеклась. Подняла глаза, огромные, почему-то еще сильнее испуганные. — Значит, и впрямь получилось?

— Осталось дойти. Не сказать, что простая задача, но выполнимая, — монах улыбнулся ей по-отечески. И прибавил немного грустно: — И пояса больше нет, пусть теперь эти двое несчастных твои сны не тревожат.

Теперь, одолев еще сколько-то пути по еле видимым лесным тропкам, меж игольчатых лап, соединенных целыми полотнищами паутины, они уже втроем сидели у костра, вдыхая сыроватый вечерний воздух. Спутники сперва пытались еще расспросить Нээле, но, поняв ее огорчение и испуг, спрашивать прекратили. Теперь оба пытались развеселить ее, каждый на свой лад, и думали — она просто напугана.

Немного лихорадочное выходило веселье, и не то слышен был, не то ощущался в воздухе легкий надтреснутый звон, от усталости и напряжения, видимо. А может, то звенели комары, еще одни охотники до чужой крови…

Молчать было подло, но и сказать она не могла — все равно уж теперь, ничего не изменишь, они получили желаемое. А ее рассказ будет ударом, скорее всего, и, быть может, ослабит бдительность — и тогда уж точно все окажется напрасным.

А ведь он обещал, что не тронет их души. Вспомнит ли сейчас о своем обещании? Вряд ли…

Покинула святые стены для того, чтобы спасти, а теперь стала обузой. Если двое еще могли бы вернуться, трое уж точно нет. И она — самая слабая, самая среди них бесполезная — только защищать-то будут ее. Это по ту сторону морского залива, как слышала в мастерской, есть земли, в которых женщина ценится меньше скота. Хотя и там, наверное, любят…

Но толку сейчас с чужих стран.

Со стороны она выглядела наверняка уверенно и безупречно, когда, сидя на невысокой, обитой мягким скамеечке, сложив на коленях руки и опустив ресницы, рассказывала о пережитом. Нежный розовый свет проходил сквозь окно, обнимал Лайэнэ, и в этом свете ей было плохо, неловко, словно и солнце требовало быть честной, не утаивать даже мелочи. Во многом пришлось признаться, даже в страшном сне не могла бы увидеть подобный разговор — так, лицом к лицу, после того, как нарушила запреты и все равно ничего не смогла. Допустила кучу ошибок, и в итоге осталась ни с чем, Тайрену увезли.

— Думаешь, он еще жив?

Слушал и спрашивал, не сердясь вроде бы, но от этого становилось лишь хуже. Всегда спокойный и собранный, холодноватый, хоть и приветливо говорит. Что там, подо льдом? А попробуешь разбить лед, провалишься в полынью, как в далеком детстве — человек в их деревне.

— Макори будет его оберегать, господин. Мне показалось, он сам еще не решил, как быть. Но он уже пошел против Суро, против отца, назад нет дороги. Макори всегда был горячим, упрямым, но смелый и умнее, чем думают многие.

— Против Суро он выступил, а поддержит ли нас?

— Нет, скорее всего.

Кэраи кивнул:

— Я так и думал. Только он ничего не добьется…

— Зверь, загнанный в угол, нападает, это всем известно. С Макори так поступили… мне кажется, он по-настоящему решил порвать с отцом в миг, когда его хасса погибла.

— Это же столь… по-детски.

— Нет, — обронила Лайэнэ, не поднимая взгляд. — Просто больше он никого не любил.

Так смотрел… пристально, вдумчиво. И, наверное, понял, что она многое не договаривает. А она и впрямь ничего не сказала про Энори… и про письмо.

— Спасибо.

Его тоже окутал свет, когда встал и подошел к окну. Разглядывал что-то на дальней стене, окружающей двор — отсюда было видно бледно-серые зубцы, знамена и равномерно расставленные фигурки дозорных.

— Ты невероятная женщина, — сказал бесцветно и равнодушно. — Я был неправ. Тайрену очень повезло, что ты охраняла его. Твои ум и преданность мальчику достойны не просто награды, но людской памяти.

Она следила за каждым его движением, как мышь за кошкой, случайно бродящей возле норы. Любая мелочь может стать роковой.

— Что будешь делать теперь?

— Я бы хотела… здесь мне не место, я знаю, но могу ли отдохнуть пару дней? Потом надо будет вернуться, я совсем запустила дела.

«Только позволь мне остаться»…

— Конечно. Если что-то еще понадобится — говори сразу, моя благодарность всегда с тобой.

Он слегка кивнул ей и направился к двери. Вот и все, а чего ждала? Он поблагодарил, и видно, что без двойных смыслов. И ум, и преданность ее оценил.

Так и сидела, изящно, ровно, не решаясь повернуться, словно еще кто-то мог ее видеть.

Ну, конечно, все обернулось как нельзя лучше… И да, она очень рада.

Ничего не мог с собой поделать — руки дрожали, как у последнего пропойцы. Таким его видеть не должен никто. Может и правда напиться? Нет, не хочется совсем.

Так задел ее рассказ, словно ее же шпилькой в самое сердце. Что сам он? Не стал, не смог — да и не пытался даже. Другой бы сразу собрался, принял угрозу как есть и поспешил на выручку. А он в Ожерелье укрылся, и до смерти рад был, что другие это укрытие подготовили.

Как ей в глаза-то смотреть?

Сперва она с ним самим сражалась ради блага ребенка, потом, считай, жила под занесенным ножом, и вновь не сдалась. А потом проехала через весь округ, сюда, в Тай-эн-Таала, все еще надеясь на помощь.

И ему, видно было, обрадовалась. Думала, он на что-то способен… Ждать и прятаться, все и все, что он может. Сейчас не в силах предложить ей и самой малости, нет у него ничего.

Теперь придется как-то жить с ней в одной крепости — та враз стала до смешного маленькой, не разминешься.

Два, три дня, а потом уедет.

И не увидятся больше…

Закат выдался… огромным. Словно не одно солнце сбросило розово-алый покров, а по меньшей мере несколько. Сильный будет ветер, говорили опытные люди. Но пока деревья стояли тихо, ни ветка не шевельнется, ни листик, и небо становилось только краснее, никак не темнело.

Лайэнэ дала себе слово все дни, проведенные здесь, из комнаты не выходить. И зачем вообще напросилась остаться? Сразу бы ехала обратно. Ведь не Рииши ждет, в самом деле, привет от него жене передать. Не знала, чем себя занять, и а знала бы — вряд ли смогла. Дожидалась, когда уже смеркнется и можно будет лампу зажечь, а потом наконец и спать, здесь только караульные бодрствуют ночами. Но, когда наконец закат устал полыхать, она вышла из комнаты, почти вырвалась, словно ее кто запирал.

Солнце за горы не спустилось, а рухнуло — уронили огромную лампу. Страшновато здесь было, горы со всех сторон, будто край мира. Немного растерянная, Лайэнэ пошла вдоль галереи туда, где было темнее всего, и факелы не мешали смотреть вдаль.

— Остановись тут.

Не заметила, как дверь за ее спиной отодвинулась, и он там был. Прикрыл створку, подошел к низкой внешней стенке галереи:

— Здесь видно дальше всего. А Осорэи вон там. Умели бы скакать по воздуху, совсем по прямой дня два пути.

— О, нет, не надо. Я по ней не скучаю, — вырвалось у Лайэнэ.

— Ты ведь ни разу не была в крепости, помимо Срединной?

— Нет, когда бы, — не сдержала улыбки, подумав, сколько за несколько месяцев она посетила мест, которых не мыслила для себя. Он, похоже, улыбку в голосе уловил, но не понял причины.

Хорошо было так стоять рядом, высоко, вдыхать прохладный вечерний — почти ночной уже — воздух, пахнущий хвоей.