Кайоши широко улыбнулся племяннице, так и замершей перед ним:

— Как устоять перед столь жаркими чувствами! Вели служанкам дать тебе все необходимое — поедешь прямо отсюда, и очень скоро.

— Но мама…

— Э, пустое. Ее я уговорю, — он подмигнул девушке: — Матери часто не желают замечать, что дети их уже выросли. Не беспокойся, все будет, как надо.

**

Маленькая черная птица миновала озеро Трех Дочерей, пролетела мимо крепости, не интересуясь тем, что она празднует отход врага, что там — освобождение. Птицам такие вещи не надобны. Но эта, оставив позади военные лагеря Хинаи, устремилась на северо-запад над иссиза-синей полоской реки. Там раскинулась ставка седого волка Мэнго.

Немного не долетев, птица снизилась: ее внимание привлекло что-то красное. На красном переливались блики, и это могла быть вода, только воде не положено иметь такой цвет.

Птица спустилась еще ниже, взрезала воздух, едва не задевая верхушки осоки. Через пару мгновений из той же осоки, раздвигая жесткие стебли, поднялся молодой человек. Но первым он увидел не красное, столь заметное с воздуха, а белое. Несколько перьев снежных цапель, зацепившись, трепетали среди тростника. Несколько длинных ажурных перьев — свадебное облачение. Когда цапель стреляют охотники, именно их забирают всегда.

Убитых птиц не было видно, то ли успели улететь, то ли подобрали их, а может, звери съели, не оставив и следа пиршества.

А еще здесь были гнезда, груды веточек, собранных неподалеку друг от друга. Птенцы еще не успели бы вылупиться, но яйца были отложены; в гнездах он нашел обломки голубовато-зеленой скорлупы. Ни одного уцелевшего; они были раздавлены, словно здесь пробежало много людей.

За камышом чернели стволы и крыши: тут бушевал пожар, но вода остановила огонь, лишь кромка осоки подсохла и пожелтела от жара. Там, на берегу, больше не было деревни, как в камышах не было птиц и птенцов.

Несколько обугленных тел свисало с черных ветвей, верно, их там повесили до пожара.

Осока поредела, показалась вода.

Он склонился над ручьем, затем присел, протянул руку, опуская в воду кончики пальцев. Вода бледно-красная, озерцо, из которого вытекал ручеек, почти не видно из-за тел, сгрудившихся на поверхности. Темная неживая масса, не разобрать лиц, да и одежду не очень. В воздухе был разлит запах не тления — крови, берег тоже был красным, и темно-алые потеки и брызги то тут, то там виднелись на стеблях камыша.

Недавно все произошло, не прошло и суток.

Энори долго сидел на берегу, полоская пальцы в воде, будто хотел отмыть их от чужой крови. Ручей умер. Когда-нибудь он очистится, но очень и очень нескоро. Теперь это мертвое место.

Наконец он поднялся, встряхнул кистью.

Глянул вниз: на подоле одежды и на штанах теперь тоже расплывались грязно-бурые пятна.

Пора было лететь, но Энори отчего-то пошел вниз по ручью, к месту его слияния с речкой. Будь он простым путником, такую бы дорогу выбрал, чтобы попасть в ставку Мэнго.

Осока редела, на пригорке поднимался лесок.

Человек, по одежде крестьянин, сидел, привалившись спиной к осине. Подняв мутные глаза на Энори, какое-то время молчал, затем спросил:

— Ты из рухэй?

— Нет.

Человек бессмысленно повел глазами по сторонам.

— Больше нет никого… И тех, с огнем, нет… Зачем ты пришел?

— Посмотреть.

— Смотри… Ты уже видел такое.

— Ты меня не знаешь.

— Не знаю… У тебя кровь на одежде.

— Как назывался этот ручей?

— Что?

— Я хочу знать название того ручья, — Энори указал в его сторону.

— Просто ручей, у него нет имени… Ты был там? И возле деревни?

— Был, — с этими словами Энори повернулся, направился прочь.

— Погоди… Куда ты идешь?

— Не знаю.

— Расскажи им о том, что здесь произошло… Хоть кому-нибудь расскажи.

— Ты можешь и сам. Ты не ранен.

Человек покачал головой и снова бессмысленно уставился в небо. Он так и не пошевелился, пока Энори уходил.

Сильно отклонились к востоку: дорога петляла уже не среди ущелий, но среди высоких холмов, заросших дроком, шиповником и колючей дикой сливой. Кедры и сосны тут стояли вразброс, словно отбились от прочих, да так и не догнали. Этих мест Лиани не знал, но брат Унно говорил — еще немного, до монастыря осталась всего пара дней. По прямой уже вышли бы, но мало радости случайно забрести в лагерь налетчиков или встретить горных бандитов, которые наверняка уже почуяли кровь и трутся поблизости.

Лиани еле выдерживал промедление — хоть и молчал, весь извелся. В Сосновой, пока был занят делом, мог отвлечься на что-то, но при мирной дороге и прошлое накрыло волной, и будущее рисовалось в самом мрачном свете.

— Так до Эн-Хо дойдет щепка с глазами, — ворчал брат Унно. Он тоже беспокоился, тревога и тоска спутника оказались заразительны, да еще и нечисть из пояса все сильней рвалась на волю, лишь долгий опыт обретения безмятежности помогал успокоить и свою, и чужую душу.

Солнце уже покатилось вниз по небесному склону, когда Лиани уловил запах дыма.

— Костер жгут, — сказал, пристально вглядываясь в заросли, но в сплетении веток ничего было не разглядеть.

— Тут неподалеку большая дорога, но она огибает озеро, — пояснил монах. — Если путники знают здешние места, могли срезать, тогда выйдут напрямик к деревушке.

— А если разбойники, или отбившиеся рухэй?

— Ну, те бы костер развели аккуратней, без дыма, — покачал головой монах. Теперь уже не только запах ощущался, в небо текли серые струйки. — Подойти бы, вдруг новости какие расскажут?

Юноша сперва отказался — безрассудной казалась затея идти невесть к кому, монах уж слишком доверчив; да и новостей он боялся тем больше, чем ближе подходили к Эн-Хо. Но если монастырь разорен, могут быть беженцы оттуда…

Он пошел было первым — разведать, только брат Унно подумал немного и зашагал следом.

— Нас тут не армия, таиться и высылать разведчиков, а если что, у недостойного свое оружие, — пояснил он, погладив пояс; а за кустами уже слышался чей-то смех, и угрозы он вроде бы не таил.

Так и есть, путники. Одна повозка, недорогая, но хорошо сбитая, в упряжке две лошади. По всему какие-нибудь небогатые торговцы. У повозки и возле костра пять человек, если кто и есть еще, сразу не видно. Женщина одна, молодая, в неброской дорожной одежде, довольно высокая, ладная, чертами похожая на его спутника, только чуть покруглее, помягче лицо. Она явно ждала ребенка, просторная кофта уже этого не скрывала. И еще два малыша играли, сидя на бревне, что-то связывали из травинок и прутиков.

Женщина их и увидела первой, как только монах и Лиани присмотрелись к лагерю и вышли на полянку из зарослей. Точнее, брата Унно она вряд ли заметила — только Лиани. Ахнула, в какие-то пару шагов преодолела расстояние до него… и залепила пощечину со всей силы. Тот успел перехватить вторую ее руку, уже занесенную, и, похоже, удерживать ее было не так-то легко.

«Сестра», — неожиданно весело подумал монах.

Кто бы еще так ласково встретил?

Кашлянул, надеясь, что его она поприветствует менее яростно. Люди на полянке все повернулись в их сторону, и растерянно замерли.

Женщина опомнилась, узрев рядом с собою монаха. Поклонилась:

— Надеюсь, святой человек простит меня, я совсем забылась.

Лицо ее медленно заливалось краской. Но руку у Лиани она так и не отняла.

— Это мой младший брат, — сказала она спутникам. — Не волнуйтесь, я… просто не ожидала.

— Сестра, Юнэ, — представил ее монаху Лиани.

— Думаю, вам стоит поговорить наедине, — вежливо сказал брат Унно. — Да благословят вас всех Небеса.

Он мигом нашел общий язык с путниками, попутно всех и благословил. Возился с малышами, не забывая поглядывать в сторону пары родственников. Сидели они совсем рядом: когда ссорятся, подальше отодвигаются. Выражения лиц менялись, как небо в июле — то ласковое солнышко, то все вмиг затянуло тучами. Одна щека у Лиани до сих пор алела. Интересно, в детстве эта милая особа была столь же быстра на руку? Тогда ее младшему братишке есть чего опасаться.